Сегодня я, пожалуй, впервые посетила концертное исполнение оперы. И сразу вполне логично нарисовался вопрос, что же все-таки этот "жанр" из себя представляет. Можно ли его так отдельно выделять и воспринимать иначе нежели сценическое исполнение? Наверное, тут нет места резкости и категоричности. Ощущаю, что в восприятии "полноценной" оперы провести четкую линию между ощущениями от музыки и ощущениями от постановочного решения полностью и окончательно я не могу: в определенной точке они становятся неразрывно связаны. Вариант же концертного исполнения, казалось бы, визуальными ощущениями никак не скован, но мы ведь живем в мире реальных вещей, где один артист не может спокойно петь о том, что он сходит с ума, а другому достаточно и столбом постоять. Зрители же все это лицезреют. Как после этого говорить об отсутствии визуальной составляющей?
Слушаю "Лючию" во второй раз и, наверное, готова сказать, что к этой музыке не очень расположено мое сердце. Особенно сегодня под совершенно конкретным управлением. Складывалось очень стойкое впечатление, что дирижер опаздывает на очередной самолет, поэтому в начале второго акта, когда Лючия впервые появляется после убийства уже окончательно обезумевшая, нужно лезть поперед батьки в пекло, делая этот момент совершенно лишенным того самого устрашающего спокойствия, которое, как мне кажется, быть там просто должно. Но, слава богу, дирижер на сцене не один - есть еще певцы, которым во время спектакля не очень-то объяснишь, что да к чему. Особенно, когда есть "дива" со своим пониманием, что и как ей надо петь. Я сейчас, собственно, об Альбине, которая не иначе как спасла положение, напористо, но так естественно замедляясь, смакуя и растягивая ноты, поворачивая таким образом темп в нужное русло. В финале арии Лючия вышла "один на один" с флейтой, хотя какое ж это противостояние, когда певица поначалу буквально взяла на себя роль дирижера, а потом и вовсе слилась в ансамбле с инструментальным голосом.
Говоря об Альбине, начну с того, что у нее, на мой да и не только на мой взгляд, идеальный голос для Лючии. И чем я больше осознаю это, тем больше чувствую, что это не так уж любимый мною тембр, хоть и бесконечно прекрасный своей мелкой дрожью, переливами и легковесностью. И именно такой голос нужен здесь, такая должна быть эта безумная невеста, только вот вряд ли я люблю безумных.
Великолепную пару Лючии составил Эдгар (Эдгар или Эдгардо - сами решайте, я вот так) до последней минуты не известный никому Ильгам Валиев . Поясню, что это у нас вроде как нормальная практика - объявить певца только перед спектаклем. Точнее практика-то порочная, но вошедшая в обиход. В любом случае исполнение компенсировало всю эту ерунду с составом. Эдгар стоил своей Лючии: голос мощный, если не сказать непоколебимо уверенный, при этом та же легкость и гибкость, ну и немножко одержимости. Они действительно друг друга находят в ансамбле, но не сразу, а спеваются постепенно. Только им двоим было мало просто петь, нужно было держаться друг за друга, смотреть в глаза.
Возвращаясь к началу размышления: все-таки я на стороне того, что концертное исполнение и сценическую версию игра артистов должна объединять, а не отграничивать. Невозможно столь чувственно вырисовывать каждое слово и каждую ноту и не поддаться этому всем телом. Я в это просто не верю.
P.S. Не буду вносить правки в текст во избежание чрезмерного внимания к фигуре дирижера и, как оказалось, ко вчерашнему скандалу. Просто знайте, что не Валиев, а Акимов. В любом случае он был прекрасен.
16.02 Лючия ди Ламмермур, Мариинский театр