Про судьбоносные встречи.
У меня вчера был день дебила, день ныряльщика, день утопленника и день патологоанатома… И всего этого было много и взаимосвязано. Началось всё с дебила, с дебила обычно и начинаются всякие происшествия…
Выложила Пунчача у себя видюшку назидательную, на тему - не ныряйте дети в пруд - будете здоровы или обыденная история о том, как пустоголовый остался без головы - пустоголовость подтвердила одна из посмотревших… медики, наверное, тоже потом подтвердили, но я не вдавалась в подробности и не пыталась докопаться до истины.
Так вот это назидательное видео всколыхнуло в памяти воспоминания двенадцатилетней давности, да так здраво всколыхнуло, что потом пол дня кости болели. Память бывает разная: и мышечная, и вот видимо даже костная… С такой бы силой и эффективностью впечатывать в голову иностранные языки, например, чтобы вот так - трах по лбу - и ты весь этот синтаксис с грамматикой на всю оставшуюся жизнь… если выживешь конечно… Жизнь вдалбливала в меня любовь к материальному железом и бетоном - формирование личности ударными темпами, и кто знает, может быть к счастью бьётся не только посуда. Как бы там ни было, я сама шла на такие радикальные меры, по-неосторожности, по-глупости, по выбранному пути. Было у меня три судьбоносные встречи, про первую я уже как-то писала, а вчера вот вспомнила про вторую.
Лето было жаркое, пляж широкий, купальщики шумные, купальщиков было много. Мы с братом - дурные подростки - обгоревшие и посиневшие от белого сибирского солнца и холодной воды - булькаться в грязном вздыбленном заливе, кишащем человеками, собаками и прочими отдыхающими, нам претило, мы жаждали дали, глуби и сини, там где камыши расступались и вода соединялась с горизонтом, где сладко пахло илом и плавали белые чайки, где было так много места для игр.
Однако вожделенный выход из залива был под запретом. На широкое бело-синее сладкое пространство было наложено табу, потому что где-то там, в кубометрах тяжёлой, мирной воды, на твёрдом, ребристом дне безмятежно лежала маленькая, но очень бетонная плита. Воды было много, плиты было мало, но она там была, поэтому вероятность, что тебя случайно зашибёт, пролетающим мимо, метеоритом, не казалась взрослым такой уж невероятной. Наличие маленькой безмятежной бетонной плиты казалось взрослым весомым аргументом для запрета. И поэтому они запрещали, они повторяли: «Не ныряйте в заливе! И вообще не отплывайте далеко от берега.» Взрослые всегда это повторяют. Для них это важно. Важно и то, что подростки - суть дух противоречия - даже со всем согласившись и устрашившись, обязательно залезут, куда не положено, хотя бы и случайно.
Так всё и вышло. Кто-то случайно пихнул в бок и я отплыла от гущи купальщиков, потом мы с братом поплыли на перегонки - случайно отплыла чуть дальше положенного, привязался паут - отмахиваться от назойливого насекомого - проще нырнуть, солнце шелушило покрасневшую макушку, волосы выгорели почти до бела - очень хотелось нырнуть, берег казался таким близким… кто-то случайно оборвал буёк с надписью «Не нырять!» - с того самого места. Но я же не знала что оно То Самое Место, я же оказалась там совершенно случайно. И совершенно случайно, но неудержимо - нырнула, совершенно случайно не рассчитав силы, раздражённо от назойливого солнца, от назойливого нельзя, от назойливого потому-что-хочется.
Холодная кристально бирюзовая вода втянула меня словно в трубу. И в следующее мгновение судьбоносная встреча произошла, пролетавший мимо метеорит, летел вовсе не мимо, а по строго выверенной траектории, летел именно сюда и никуда больше… Падающая звезда рассыпалась на миллионы светящихся осколков, которые, моментально остывая, превращались в крошечные дробинки. Вода вдруг стала какой-то иной галактикой и вокруг сияла звёздная пыль красиво и вечно. Каждая песчинка ребристого дна была незыблима и вечна, казалось их можно посчитать, ощущение объема как-то странно исказилось - всё вдруг стало таким огромным, каждая частица окружающей материи постулировала себя, сохраняла неподвижность и вместе с этим жаждала свободы и хаоса. Свечение начинало распадаться, и мне казалось, что я распадаюсь вместе с ним, таю как кусок сахара в чае. Вода вокруг кричала: «Я есть - есть Я» - это видимо моя жажда материального бытия проецировалась на окружающее пространство, но тогда именно вода, каждая отдельная молекула воды, казалась мне особенно живой. За мгновение родилась и умерла целая сияющая вселенная. Всё вернулось на свои места: темно, холодно, бирюзово и прекрасно и там далеко на верху светло-зелёный зыбкий круг настоящего не мнимого солнца, его лучи достают меня сквозь воду.
Вода. Чёрт, я же под водой. И пол лица как будто бы нет, чёрт, синяк наверное будет огромный, чёрт, чёрт, чёрт, мама меня с говном съест. Надо выплывать. Ну что же оно не выплывается-то! Из трубы вода выпускала не хотя, хватала за ледяные ноги, обнимала за талию - останься, останься - но мне обязательно нужно было туда к светло-зелёному солнцу. Прорвав плёнку воды и сильно вдохнув, поняла что берег совсем не близко, и народ там как-то особенно шумит. Не понятно шумит. По берегу бежал брат, следом за ним родители, народ повылезал из воды и толпился. Я плыла к ним. Они ёжились и отступали, их словно отбрасывало странной волной, плотной волной паники, а что было ещё более странным - эпицентром этой волновой активности являлась именно я. На побелевших лицах уже читалось нечто вроде: «Оно приближается!» словно к ним плыл Чужой из одноименного ужастика.
Встала. Лица по-прежнему не чувствовалось, но был родник, тёплый родник, пульсируя змеился к воде, расходился на её поверхности упругими, круглящимися бордовыми узорами. Ох, чёрт, да это же кровь! В этот момент в воде уже никого не было, и только мамся сгребла меня в охапку и потащила на берег.
Кажется, прошло целое десятилетие. Пока мамся тащила меня на берег - зачем, я и сама могла дойти - успела нащупать в месте отсутвующей части лица что-то твёрдое и шершавое. «Мда, синяком не отделаться» - первая мысль, «это же значит - домой, в больницу» - вторая мысль, «а почему не больно-то совсем!» - третья мысль. А потом думать стало слишком медленно и холодно, и воздух вокруг был какой-то густой и чужой, и каждый воспринимался долго и по-отдельности. Мамся водрузила меня на стул, зелёный папик суетился вокруг, выкрикивая что-то на тему - собираемся быстро, ехать, зашивать - мамся безразлично посылала его по известному адресу и методично распаковывала синенькую импортную автомобильную аптечку…
...Такая маленькая синенькая коробочка в пупырышку - пластмассовая - не спать, не спать. А там белая пластмассовая баночка с розовой жидкостью - не спать, не спать. Жидкость розовая. Пахнет. Пахнет! Вкусно-вкусно пахнет. Папик в позе каменного Будды сидел рядом в облаке белого тумана, сверху нависала сосредоточенная мамся и что-то ковыряла у меня в щеке - не спать, не спать. «Хорошо срезала - аккуратно, сейчас я это всё склею», бормотала она, а меня начинало пробивать на ржачь, когда я чуть-чуть всхихикивала, мамся морщилась, и ковыряла активнее, а я уже что-то чувствовала, там что-то отвисало и тянуло, и был холод, до костей холод - не спать, не спать.
Мамся лепила меня как скульптор, вдохновенно, прикусив язык и с каплей пота на виске. Мамся лепила меня долго, и вот сжав напоследок покрепче, начала бинтовать и говорить: «Ну ты как, болит?» А у меня получалось только мычать и редко моргать одним свободным глазом. Потом в меня запихнули каких-то таблеток. А дальше я не помню. Самое забавное, помню, что сознание не теряла, и помню что был трясучий отходняк и потом всё болеть начало очень сильно, но картинок в памяти совсем не сохранилось…
А домой мы так и не поехали. Вечером я немым укором и бинтованным назиданием тоскливо мотылялась по пляжу, глядя в синь и даль, мы с братом играли в военно-полевой госпиталь, а потом я втихаря блевала в кустах… Почему втихаря - домой ехать не хотелось, а рвота и лёгкое нарушение координации движений - это явно сотрясение - вспоминалось по старому опыту, а это же опять в больницу - нет уж лучше как-нибудь так… Домой поехали на следующий день, чувствовала себя вполне сносно, если не считать нескончаемой постоянной боли, к которой, как ни странно привыкаешь. И ведь так замечательно мамся меня склеила, в прямом смысле этого слова, что зашивать вовсе ничего не пришлось. И синяк таки был - во всё лицо. Через месяц я была как новая, а лет через пять тонкий шрам сам по себе почти рассосался, осталось немножко только у самого глаза, ну и когда синею от холода или краснею от злости, появляется полоска через щёку. Мамся своей работой долго гордилась и всё говорила папику: «Вот если бы тебя послушали, был бы у неё сейчас шрам через всё лицо!» Папику ничего не оставалось, как согласиться - он не врач, и уж точно никогда бы не смог никого так ладненько склеить.
Вот так я всё вдург вспомнила, и потёрла некогда покалеченную щёку. А тут как раз приехала мамся с «объектов» и говорит: «Я сегодня в деревне видела девчонку со шрамом - она в ту же плиту воткнулась. Представляешь!» Ага, метеориты видимо до сих пор падают. И бывают в жизни необычные совпадения и дни страшненьких воспоминаний. А ещё мне вспомнилось, как после таких вот судьбоносных встреч, трава кажется зеленее, небо синее, земля землее и вода водее - всё такое до усрачки настоящее, что хочется кричать от внезапного, захлёстывающего осознания материальности всего-всего сейчас-сейчас, это как купи-козу, как откровение - очень способность, очень чувствовать.
Выложила Пунчача у себя видюшку назидательную, на тему - не ныряйте дети в пруд - будете здоровы или обыденная история о том, как пустоголовый остался без головы - пустоголовость подтвердила одна из посмотревших… медики, наверное, тоже потом подтвердили, но я не вдавалась в подробности и не пыталась докопаться до истины.
Так вот это назидательное видео всколыхнуло в памяти воспоминания двенадцатилетней давности, да так здраво всколыхнуло, что потом пол дня кости болели. Память бывает разная: и мышечная, и вот видимо даже костная… С такой бы силой и эффективностью впечатывать в голову иностранные языки, например, чтобы вот так - трах по лбу - и ты весь этот синтаксис с грамматикой на всю оставшуюся жизнь… если выживешь конечно… Жизнь вдалбливала в меня любовь к материальному железом и бетоном - формирование личности ударными темпами, и кто знает, может быть к счастью бьётся не только посуда. Как бы там ни было, я сама шла на такие радикальные меры, по-неосторожности, по-глупости, по выбранному пути. Было у меня три судьбоносные встречи, про первую я уже как-то писала, а вчера вот вспомнила про вторую.
Лето было жаркое, пляж широкий, купальщики шумные, купальщиков было много. Мы с братом - дурные подростки - обгоревшие и посиневшие от белого сибирского солнца и холодной воды - булькаться в грязном вздыбленном заливе, кишащем человеками, собаками и прочими отдыхающими, нам претило, мы жаждали дали, глуби и сини, там где камыши расступались и вода соединялась с горизонтом, где сладко пахло илом и плавали белые чайки, где было так много места для игр.
Однако вожделенный выход из залива был под запретом. На широкое бело-синее сладкое пространство было наложено табу, потому что где-то там, в кубометрах тяжёлой, мирной воды, на твёрдом, ребристом дне безмятежно лежала маленькая, но очень бетонная плита. Воды было много, плиты было мало, но она там была, поэтому вероятность, что тебя случайно зашибёт, пролетающим мимо, метеоритом, не казалась взрослым такой уж невероятной. Наличие маленькой безмятежной бетонной плиты казалось взрослым весомым аргументом для запрета. И поэтому они запрещали, они повторяли: «Не ныряйте в заливе! И вообще не отплывайте далеко от берега.» Взрослые всегда это повторяют. Для них это важно. Важно и то, что подростки - суть дух противоречия - даже со всем согласившись и устрашившись, обязательно залезут, куда не положено, хотя бы и случайно.
Так всё и вышло. Кто-то случайно пихнул в бок и я отплыла от гущи купальщиков, потом мы с братом поплыли на перегонки - случайно отплыла чуть дальше положенного, привязался паут - отмахиваться от назойливого насекомого - проще нырнуть, солнце шелушило покрасневшую макушку, волосы выгорели почти до бела - очень хотелось нырнуть, берег казался таким близким… кто-то случайно оборвал буёк с надписью «Не нырять!» - с того самого места. Но я же не знала что оно То Самое Место, я же оказалась там совершенно случайно. И совершенно случайно, но неудержимо - нырнула, совершенно случайно не рассчитав силы, раздражённо от назойливого солнца, от назойливого нельзя, от назойливого потому-что-хочется.
Холодная кристально бирюзовая вода втянула меня словно в трубу. И в следующее мгновение судьбоносная встреча произошла, пролетавший мимо метеорит, летел вовсе не мимо, а по строго выверенной траектории, летел именно сюда и никуда больше… Падающая звезда рассыпалась на миллионы светящихся осколков, которые, моментально остывая, превращались в крошечные дробинки. Вода вдруг стала какой-то иной галактикой и вокруг сияла звёздная пыль красиво и вечно. Каждая песчинка ребристого дна была незыблима и вечна, казалось их можно посчитать, ощущение объема как-то странно исказилось - всё вдруг стало таким огромным, каждая частица окружающей материи постулировала себя, сохраняла неподвижность и вместе с этим жаждала свободы и хаоса. Свечение начинало распадаться, и мне казалось, что я распадаюсь вместе с ним, таю как кусок сахара в чае. Вода вокруг кричала: «Я есть - есть Я» - это видимо моя жажда материального бытия проецировалась на окружающее пространство, но тогда именно вода, каждая отдельная молекула воды, казалась мне особенно живой. За мгновение родилась и умерла целая сияющая вселенная. Всё вернулось на свои места: темно, холодно, бирюзово и прекрасно и там далеко на верху светло-зелёный зыбкий круг настоящего не мнимого солнца, его лучи достают меня сквозь воду.
Вода. Чёрт, я же под водой. И пол лица как будто бы нет, чёрт, синяк наверное будет огромный, чёрт, чёрт, чёрт, мама меня с говном съест. Надо выплывать. Ну что же оно не выплывается-то! Из трубы вода выпускала не хотя, хватала за ледяные ноги, обнимала за талию - останься, останься - но мне обязательно нужно было туда к светло-зелёному солнцу. Прорвав плёнку воды и сильно вдохнув, поняла что берег совсем не близко, и народ там как-то особенно шумит. Не понятно шумит. По берегу бежал брат, следом за ним родители, народ повылезал из воды и толпился. Я плыла к ним. Они ёжились и отступали, их словно отбрасывало странной волной, плотной волной паники, а что было ещё более странным - эпицентром этой волновой активности являлась именно я. На побелевших лицах уже читалось нечто вроде: «Оно приближается!» словно к ним плыл Чужой из одноименного ужастика.
Встала. Лица по-прежнему не чувствовалось, но был родник, тёплый родник, пульсируя змеился к воде, расходился на её поверхности упругими, круглящимися бордовыми узорами. Ох, чёрт, да это же кровь! В этот момент в воде уже никого не было, и только мамся сгребла меня в охапку и потащила на берег.
Кажется, прошло целое десятилетие. Пока мамся тащила меня на берег - зачем, я и сама могла дойти - успела нащупать в месте отсутвующей части лица что-то твёрдое и шершавое. «Мда, синяком не отделаться» - первая мысль, «это же значит - домой, в больницу» - вторая мысль, «а почему не больно-то совсем!» - третья мысль. А потом думать стало слишком медленно и холодно, и воздух вокруг был какой-то густой и чужой, и каждый воспринимался долго и по-отдельности. Мамся водрузила меня на стул, зелёный папик суетился вокруг, выкрикивая что-то на тему - собираемся быстро, ехать, зашивать - мамся безразлично посылала его по известному адресу и методично распаковывала синенькую импортную автомобильную аптечку…
...Такая маленькая синенькая коробочка в пупырышку - пластмассовая - не спать, не спать. А там белая пластмассовая баночка с розовой жидкостью - не спать, не спать. Жидкость розовая. Пахнет. Пахнет! Вкусно-вкусно пахнет. Папик в позе каменного Будды сидел рядом в облаке белого тумана, сверху нависала сосредоточенная мамся и что-то ковыряла у меня в щеке - не спать, не спать. «Хорошо срезала - аккуратно, сейчас я это всё склею», бормотала она, а меня начинало пробивать на ржачь, когда я чуть-чуть всхихикивала, мамся морщилась, и ковыряла активнее, а я уже что-то чувствовала, там что-то отвисало и тянуло, и был холод, до костей холод - не спать, не спать.
Мамся лепила меня как скульптор, вдохновенно, прикусив язык и с каплей пота на виске. Мамся лепила меня долго, и вот сжав напоследок покрепче, начала бинтовать и говорить: «Ну ты как, болит?» А у меня получалось только мычать и редко моргать одним свободным глазом. Потом в меня запихнули каких-то таблеток. А дальше я не помню. Самое забавное, помню, что сознание не теряла, и помню что был трясучий отходняк и потом всё болеть начало очень сильно, но картинок в памяти совсем не сохранилось…
А домой мы так и не поехали. Вечером я немым укором и бинтованным назиданием тоскливо мотылялась по пляжу, глядя в синь и даль, мы с братом играли в военно-полевой госпиталь, а потом я втихаря блевала в кустах… Почему втихаря - домой ехать не хотелось, а рвота и лёгкое нарушение координации движений - это явно сотрясение - вспоминалось по старому опыту, а это же опять в больницу - нет уж лучше как-нибудь так… Домой поехали на следующий день, чувствовала себя вполне сносно, если не считать нескончаемой постоянной боли, к которой, как ни странно привыкаешь. И ведь так замечательно мамся меня склеила, в прямом смысле этого слова, что зашивать вовсе ничего не пришлось. И синяк таки был - во всё лицо. Через месяц я была как новая, а лет через пять тонкий шрам сам по себе почти рассосался, осталось немножко только у самого глаза, ну и когда синею от холода или краснею от злости, появляется полоска через щёку. Мамся своей работой долго гордилась и всё говорила папику: «Вот если бы тебя послушали, был бы у неё сейчас шрам через всё лицо!» Папику ничего не оставалось, как согласиться - он не врач, и уж точно никогда бы не смог никого так ладненько склеить.
Вот так я всё вдург вспомнила, и потёрла некогда покалеченную щёку. А тут как раз приехала мамся с «объектов» и говорит: «Я сегодня в деревне видела девчонку со шрамом - она в ту же плиту воткнулась. Представляешь!» Ага, метеориты видимо до сих пор падают. И бывают в жизни необычные совпадения и дни страшненьких воспоминаний. А ещё мне вспомнилось, как после таких вот судьбоносных встреч, трава кажется зеленее, небо синее, земля землее и вода водее - всё такое до усрачки настоящее, что хочется кричать от внезапного, захлёстывающего осознания материальности всего-всего сейчас-сейчас, это как купи-козу, как откровение - очень способность, очень чувствовать.