Обычно стихи раньше февраля не приходили...
Имена
Мы всем деревьям дали имена:
шурша листвою в сумерках с работы,
мы говорили с каждым: «Вот те на!
а мы и не узнали сразу, кто ты».
Не Дантовская выставка искусств,
а души выходили из тумана.
Взъерошенный весёлый тощий куст
мы окрестили именем Романа.
Ему махали: "Здравствуй, Тягунов"
(его кора была почти горячей
и дольше всех зелёное руно
на нём держалось на углу со Стачек).
Там были и Блаженный, и Парнок,
обэриуты между гаражами,
горел на Бродском золотой венок,
К.Р. и Блок друг другу руки жали.
Глазков стоял, невзрачен и сутул
(секретный часовой Поэтограда),
и Решетов ладони протянул
над детским садом.
Клён Мандельштам пёр сквозь кирпич стены,
Ахматова смотрела на витрину…
Но не было рябин и бузины,
чтобы одну из них назвать Марина.
Немые собеседники в снегу,
и не осталось никаких эмоций,
но вот уже 2 года не могу
идти пешком к метро по Краснофлотцев.
6 января 2011
Мы всем деревьям дали имена:
шурша листвою в сумерках с работы,
мы говорили с каждым: «Вот те на!
а мы и не узнали сразу, кто ты».
Не Дантовская выставка искусств,
а души выходили из тумана.
Взъерошенный весёлый тощий куст
мы окрестили именем Романа.
Ему махали: "Здравствуй, Тягунов"
(его кора была почти горячей
и дольше всех зелёное руно
на нём держалось на углу со Стачек).
Там были и Блаженный, и Парнок,
обэриуты между гаражами,
горел на Бродском золотой венок,
К.Р. и Блок друг другу руки жали.
Глазков стоял, невзрачен и сутул
(секретный часовой Поэтограда),
и Решетов ладони протянул
над детским садом.
Клён Мандельштам пёр сквозь кирпич стены,
Ахматова смотрела на витрину…
Но не было рябин и бузины,
чтобы одну из них назвать Марина.
Немые собеседники в снегу,
и не осталось никаких эмоций,
но вот уже 2 года не могу
идти пешком к метро по Краснофлотцев.
6 января 2011