Послесловие к книге Марины Чешевой "2,5 жизни"
С другой стороны
Так и не рассказанная сказка Ганса Христиана Андерсена о девочке, однажды, посреди двора услышавшей ангела, потребовала своего воплощения. Героиня стала искать повсюду этот свет, этот надмирный покой, пытаться его воссоздать, поймать на крючок своего поэтического сознания. Существует бродячий сюжет в мифологии: некто ловит большую рыбу, готовит для другого существа (тирана или дракона), на пальцы попадает горячий жир, некто облизывает пальцы и свершается волшебство (ведь не зря строго-настрого запрещено повару пробовать эту рыбу): некту открываются все голоса мира, он начинает понимать язык зверей и птиц, он видит души всех когда-либо живших. Так начинали свой путь великие Поэты древности. И в сказке Андерсена должно было произойти нечто похожее: мелькнуть и исчезнуть.
Но Марина Чешева как патологически здоровый человек не тоскует, и не болеет, т. к. первое и второе это слишком пассивно… Она говорит о том, что почувствовала тогда, продолжает чувствовать, говорит о состоянии пребывания в знании того, как на самом деле всё устроено, что там творится за изнанкой мира.
И в этом изнаночном мире мертвецов и ангелов больше, чем живых людей, живые остались «на берегу», у них «всё хорошо»… А здесь мертвецы тебя не слушают, а ангелы - не слышат. И Марина приходит к музыке, потому что если Орфей отвечал звуками лиры зверям и птицам, почему бы стихами не говорить с ангелами и мертвецами. Пусть они не слышат крика, но кожей ощущают ритмический шёпот.
И вот Марина Чешева сидит на перевёрнутой лодке, и смотрит на идеально ровную линию горизонта, а над её головой прямо в воздухе бьёт хвостом большая рыба, которая теперь всегда пребывает там. Марина смотрит на мир с другой стороны, откуда его видят только мёртвые и сумасшедшие, но не теряя ни жизни, ни разума.
Марина говорит о простых и понятных вещах: о страхе перед смертью, перед бессмыслицей, перед одиночеством.. Но говорит по-мужски: жёстко и открыто. У неё нет цинизма, нет иронии, нет рефлексии… Только констатация ужаса и восторга жизни.
Потому и наиболее родственными, имхо, для Чешевой являются микробиология Павла Жагуна, кинематографичность Фёдора Сваровского, детская прямота Дмитрия Строцева, молитвенность Андрея Санникова. Но эти связи внешние, создающие контекст. А «внутреннее гудение» у Марины - собственные поиск и осмысление звука. Дар речи в чистом виде, без оглядки по сторонам.
Сергей Ивкин