RIP Кондрашов Д.Л.
Кондрашов Дмитрий Леонидович (1963 - 2009)
Начну издалека. В 1995 году в Издательстве Пермского университета фонд «Юрятин» выпустил первый том процесс-журнала Уральского региона «Несовременные записки». В разделе «Предметы поэзии» были опубликованы 3 поэта и один филолог: Андрей Санников, Роман Тягунов, Дмитрий Кондрашов и Аркадий Бурштейн. Редактор Виталий Кальпиди тогда решил, что в качестве тарана общественного сознания нужно использовать именно их. Ученик 10 класса элитной гимназии №9 города Екатеринбурга, купивший этот журнал, оказался протаранен навсегда.
Оказалось, что поэты существовали не когда-то в Серебряном веке, а пишут и живут здесь: рядом и сейчас. Это походило на осознание, что через пять минут под ногами взорвётся планета и огнедышащая магма ринется из глубин, а ты стоишь посреди города и никому и ничем помочь не можешь. И начинаешь представлять весь масштаб той феерии, внутри которой тебе предстоит умереть.
За исключением работы Аркадия Бурштейна «Реальность мифа», которую я прочёл, но не понял, я выучил весь блок поэзии наизусть. В подростковой голове эти три имени прочно встали в ряд классиков, чтобы после даже затмить многих. И следующие пять лет этих имён я больше не слышал, считал себя их единственным читателем. Бродил по городу и наговаривал наизусть:
«Кругом войным-война. Войным-война»…
«в сумасшедшем доме встречу тридцать лет»…
«Язык владеет мной не в совершенстве: жаль времени, чтоб выучить меня»…
Осенью 2000 года Инна Домрачева, которой я подарил на день рожденья этот процесс-журнал, познакомила меня с Алексеем Рагозиным, на квартире которого я снова увидел любимое имя на обложке книги. В январе 2001. Тягунов! Я могу познакомиться с ним! Он живёт в Екатеринбурге! Нет, он выпрыгнул из окна несколько дней назад. 10 лет я жил с ним в одном городе, возможно, видел на улицах. Спустя ещё почти 10 лет я по слухам сложил более-менее приемлемую версию его смерти. Говорить о нём до сих пор в Екатеринбурге неудобно. Как бы получается и не самоубийство. Лучше отмолчаться.
С Кондрашовым и Санниковым (и Александром Петрушкиным) по странному совпадению я познакомился в один день. Маргарита Ерёменко организовывала в своём городе Поэтические чтения, и я, поскольку мы пересекались по бардовским мероприятиям, оказался среди приглашённых. В то время я был убеждён в том, что поэзия исследуема, её можно прогнозировать и выращивать как драгоценные камни, я писал диссертацию на основе гуманитарно-инженерного проекта Сергея Новосёлова «Искусственные стихи», работал с одарёнными подростками, сворачивал их психику на основе японских хокку и свободных ассоциаций. Потому в тот день в Касли я вёз развёрнутую лекцию о «семантических рядах» и «уровнях прочтения текста». И я прочитал её. Андрей Санников перешёптывался на заднем ряду с Евгенией Извариной (вместо того, чтобы вставать в оппозицию с места), народу было скучно, оживали только на примерах, которые я приводил из работ своих подопечных. На середине лекции ввалился Дмитрий Кондрашов и громко произнёс: «Бодхисаттва! А мне Лурье сказали, что сегодня ты пьёшь у них!» После лекции Дмитрий утащил меня в кулуары и с Андреем Санниковым я поговорил только почти через полгода.
Зато с Дмитрием мы стали общаться тесно и регулярно. Издательский дом Татьяны Лурье был на него в обиде, за то, что Дмитрий стал источником информации, положенной в основу книги Виктора Окунева о челябинских писателях. И Дмитрий надеялся, что я сумею их примирить: в издательстве готовилась к выходу моя книга, я часто засиживался там на кухни на всю ночь. Мне тогда про Дмитрия вообще много гадостей порассказали, но как-то всё было не важно. Человек мне нравился. Поэта я обожал. А помимо этого я считал, что у поэта не может быть биографии, у поэта есть только стихи, а то, чем он зарабатывает на жизнь - роли не играет. Остаётся написанное на бумаге и сказанное в личных беседах. Только в этом - жизнь. Я помнил, как Владимир Лурье бережно доставал из шкафа первый том «Антологии Кальпиди» и читал Кондрашова:
- Представь себе, я тоже не в восторге
от «Русской речи», но не на дыбы
же становиться! Давеча в «Вечёрке»
читал про перепИтия судьбы?
2 декабря 2006 я взял в городе Кыштым лауреатство на фестивале «Новый транзит» (думаю, что не без помощи Дмитрия) и зазвездил. С того дня наша дружбы как-то резко завяла. Летом 2007 я написал повесть «Рай для патриарха», где Кондрашов выступает под именем поэта Алкмана. Одинокий, тоскующий по человеческому общению человек, никем не воспринимаемый всерьёз.
А Дмитрий звонил мне, рассказывал, что у него есть диск с записями голосов поэтов Серебряного века, что нужно мне достать проектор и демонстрировать в маленьких клубах старые фотографии поэтов под эти звуковые дорожки, обыгрывать этот процесс как ритуал вызова обитателей потустороннего мира. Напевал на троллейбусных остановках песни собственного сочинения и просил найти ему хорошего аккомпаниатора. Похоже, одним из немногих людей очень внимательно слышащих Дмитрия был Леонид Юлдашев. Именно он устроил «бонус» к концерту Яниса Грантса в Челябинске. Дмитрий в тот день ходил и так представлялся: «Очень приятно. Бонус». Этой осенью это было. Я записывал концерт на фотоаппарат Екатерины Гришаевой. Петь должен был (и пел) сам Янис Грантс под акккомпанимент и бэк-вокал Елены Оболикшта (она вывесила запись на торрентах, но есть ли на ней Дмитрий, я не знаю). Лена подыграла и Дмитрию. Я помню их нервную репетицию: Дмитрий был раздражён и обижен, он искренне считал, что выносит на публику наиважнейший документ, музыку на стихи Андрея Вознесенского неизвестного композитора 20 века. Лена смеялась, что это - Борис Гребенщиков. Мы даже не попрощались с Дмитрием в тот вечер.
В воскресенье днём пришла короткая смска от Яниса: «Серж! Умер Кондрашов. Сердце. Шёл с репетиторства. В подъезде умер ещё в пятницу. Похороны в четверг. Больше подробностей нет. Думаю, надо в Интернете дать информацию». Позвонил Ирине Аргутиной. Она боится, что информация может быть ложной, что вскрытие только в понедельник (а похороны только в четверг), что ничего не известно точно. И в голове у меня пульсирует: «Как и с Тягуновым». Стал звонить Андрею Санникову. Его телефон молчит. Марина Чешева сказала, что они уже все в курсе.
Сейчас я сижу, жду информацию и вспоминаю то немногое, что успел мне проговорить Дмитрий лично.
«Нынешняя поэзия центростремительна, а она должна быть центробежна. Мы собираем конструкторы, а должны пускать кровь по сосудам, наращивая их прямо во время хода крови, опережая её. Культуре нужен Самец, Воин, Бунтарь, Человек, который говорит то, что действительно думает, не озираясь, на сказанное другими. Мы все тут стали чрезмерно женственны и жеманны, мы аккуратны и трепетны. Никто не идёт поперёк. Прежние «поперёк» превратились в устоявшуюся систему, которая удобна и мертва. Гармония и красота, цельность и соразмерность - столпы новой революции».
Всё это звучало под определённым градусом, в темноте, на обледенелых улицах Кыштыма по дороге в ларёк и из ларька, на окраине Челябинска, в коротких телефонных разговорах. Он рассказывал мне про убитых за правду журналистов, про кризис российской государственности, про возвращение к советским порядкам и идеалам, про грядущий российский фашизм.
Я вспоминаю, что Владимир Лурье хотел издать книгу Дмитрия, но они никак не могли договориться по условиям. И книгу издал Александр Петрушкин. На принтере. Несколько экземпляров. Тоненькую. 25 стихотворений. Оказывается: это всё, что написал Дмитрий за свою жизнь. И все - отличные. Вроде бы, недавно он передавал ещё какие-то рукописи, но мне они так и не попались. Что-то напечатал в своём журнале «Транзит-Урал» Олег Синицын, что-то прошло в сети. Поэт был, а книги не оказалось. Сейчас пришло её время.
20 декабря 2009 г. Екатеринбург
Сергей Ивкин
(с) Евгения Изварина. Каслинские чтения, весна 2006