Родительская ответственность освобождает
Последний мой пост поднял много эмоций в вопросе взаимоотношений с родителями,
и у меня появилось стойкое ощущение, что не хватает какого-то важного кирпичика в понимании этой темы,
как будто я не сказала чего-то важного, и недостаточность этого не сказанного не дает увидеть картину целиком.
Очень четко обозначились два полюса:
Один полюс: «Наши родители не могли отдать больше, чем получили сами, и, соответственно, мы не можем тогда требовать недостачи»;
Другой полюс - полюс требовательного (и агрессивного) ожидания возвращения этой недостачи.
И на первом, и на втором полюсе мы ждем… того, чтобы родитель признал свою ответственность за наши травмы, за то, что с нами случилось,
Только в первом случае мы ассоциируемся с родителем, не давая себе прожить все чувства, которые обозначили бы признание ущерба,
Во втором варианте мы никак не можем самостоятельно взять право и признать свой ущерб без его, родителя, на то подтверждения.
И в обоих случаях потребность (какая бы то ни было) остается нереализованной.
…Наша зависимость от этого признания обоснованна, она имеет естественные причины: именно родитель, а не ребенок обладает властью, и он распоряжается ею по своему усмотрению, а ребенок вынужден встретиться с последствиями того, как эта власть была реализована, в том числе встретиться с последствиями обеспечения необходимых нужд.
Мы внутренне сохраняем такую диспозицию даже когда мы сами взрослые; все равно в своей внутренней иерархии мы дети своих родителей, и именно в их руках остается власть,
и - ответственность за то, как они этой властью распорядились.
А отделение, сепарация напрямую связаны с тем, насколько родители смогли признать эту самую родительскую ответственность.
И признать ее невозможно без разрушения какой-нибудь иллюзии - хоть образа себя как идеального родителя, хоть образа своей семьи, которую тоже хочется видеть идеальной;
Признать свою родительскую ответственность невозможно, не прикоснувшись к родительской вине, потому что признав, что ты не можешь дать своему ребенку все или многое из того, в чем он нуждается, значит переварить мегатонны вины, снова почувствовать себя плохим...
…Я помню, как тяжело проходило, и, пожалуй, до сих пор происходит принятие моей родительской ответственности за своих детей.
Мне очень, очень-очень хотелось быть идеальной мамой - такой, которой мне самой не досталось.
Думалось, что мне это удастся - быть все время с детьми, получать радость от общения с ними, погружаться в их детские заботы, и любить, любить, любить….
Я очень, очень нескоро смогла увидеть, что прекрасная идея быстро свелась к гипер-контролю
по обеспечению идеальных условий для их жизни;
я пыталась вложить в нее силы и ресурсы, которых не было.
Радости и тепла было очень мало, зато было много тревоги, вины, насилия и разочарования, а также раздражения;
Все дитячьи недовольства расценивались мною как плохая оценка на важном для меня экзамене материнства;
Все это изматывало, приводило в тупик: но страх покалечить, травмировать детей, подпитывал стремление довести-таки начатое до конца.
Именно страх страдания (по сути, спроецированного собственного страдания), и отказ признавать свои ограничения приводил к тому, что
отношения с детьми были перегружены виной с обеих сторон,
страхом совершить ошибку (так же с обеих сторон)
и почти полным отсутствием жизни в таких отношениях.
Очень постепенно и далеко не сразу я смогла признать тот факт, что
Я никогда не смогу дать детям ВСЕ, что требуется.
Что я никогда не буду исключительно доброй и принимающей мамой,
Что я часто довольно далека от желательного образа,
Что мои ресурсы заканчиваются в самый неподходящий момент…
Бывает, их нет, когда ребенку требуется поделиться со мной чем-то важным, и я не могу разделить его чувства.
Бывает, не могу оценить, насколько неосторожно сказанное слово задевает или ранит…
Чаще всего я могу заметить это только после,
когда встречаюсь с ответной реакцией - обидой или злостью…
Мне пришлось признать, я могу что-то отдать,
только после того, как накопила какое-то количество собственного ресурса.
И я могу любить ровно настолько, насколько я сама была любима,
плюс энергия, которую я получаю от
уважения и реализации свои желаний, свои потребностей.
Как я уже сказала, признание своих ограничений заняло долгие годы, и продолжается по сей день.
Постепенно признание приняло вербальную форму:
«Я не могу этого сделать для тебя сейчас», или
«Похоже, я не такая мама в этот момент, которую тебе хотелось бы иметь».
Поначалу я не раз сталкивалась и с недовольством, и с попытками отщипнуть-таки кусочек от меня, и с открытой злостью.
Я неизменно стояла на своем:
Да, это мои ограничения,
Да, я знаю, что тебе тяжело это принять,
Да, ты имеешь право на свои чувства,
но больше я сейчас дать не могу.
В результате стали происходить удивительные вещи:
дети, согласившись с этими ограничениями, учатся брать и ценить тот объем нежности, любви, тепла, который я способна дать (и, как оказалось, этого вовсе не мало!);
И они учатся брать недостающее из других источников - из общения с отцом, родственниками, друзьями, из любимых занятий…
…Именно к этому мы стремимся прийти в процессе терапии:
мы пытаемся отделиться от дающего источника (чаще всего - не дающего),
фигуры, которая должна была обеспечить нам тепло и заботу,
но не дала, не обеспечила, и не признала свои ограничения в этой «даче».
Потому мы и остаемся привязанными к ней, в том числе, виной,
и надеждой,
что когда-нибудь, да даст - за хорошее поведение,
или же
признает свою ответственность за «не дачу», повинится и отпустит.
… «Если бы мой отец сказал, что не хочет уделять мне время, для меня это не стало бы новостью.
Я всегда чувствовала его подавленную злость; я ощущала себя ненужной, неуместной, мешающей…
Но если бы он это сказал…
Я не боялась бы мужчин сейчас так сильно»;
… «Если бы моя мать признала то, что у нее не очень получается любить меня, наверное, мне было бы горько….
Но тогда бы я не винила себя за то, что не хочу детей, и сама не умею любить.»
Если бы…
и у меня появилось стойкое ощущение, что не хватает какого-то важного кирпичика в понимании этой темы,
как будто я не сказала чего-то важного, и недостаточность этого не сказанного не дает увидеть картину целиком.
Очень четко обозначились два полюса:
Один полюс: «Наши родители не могли отдать больше, чем получили сами, и, соответственно, мы не можем тогда требовать недостачи»;
Другой полюс - полюс требовательного (и агрессивного) ожидания возвращения этой недостачи.
И на первом, и на втором полюсе мы ждем… того, чтобы родитель признал свою ответственность за наши травмы, за то, что с нами случилось,
Только в первом случае мы ассоциируемся с родителем, не давая себе прожить все чувства, которые обозначили бы признание ущерба,
Во втором варианте мы никак не можем самостоятельно взять право и признать свой ущерб без его, родителя, на то подтверждения.
И в обоих случаях потребность (какая бы то ни было) остается нереализованной.
…Наша зависимость от этого признания обоснованна, она имеет естественные причины: именно родитель, а не ребенок обладает властью, и он распоряжается ею по своему усмотрению, а ребенок вынужден встретиться с последствиями того, как эта власть была реализована, в том числе встретиться с последствиями обеспечения необходимых нужд.
Мы внутренне сохраняем такую диспозицию даже когда мы сами взрослые; все равно в своей внутренней иерархии мы дети своих родителей, и именно в их руках остается власть,
и - ответственность за то, как они этой властью распорядились.
А отделение, сепарация напрямую связаны с тем, насколько родители смогли признать эту самую родительскую ответственность.
И признать ее невозможно без разрушения какой-нибудь иллюзии - хоть образа себя как идеального родителя, хоть образа своей семьи, которую тоже хочется видеть идеальной;
Признать свою родительскую ответственность невозможно, не прикоснувшись к родительской вине, потому что признав, что ты не можешь дать своему ребенку все или многое из того, в чем он нуждается, значит переварить мегатонны вины, снова почувствовать себя плохим...
…Я помню, как тяжело проходило, и, пожалуй, до сих пор происходит принятие моей родительской ответственности за своих детей.
Мне очень, очень-очень хотелось быть идеальной мамой - такой, которой мне самой не досталось.
Думалось, что мне это удастся - быть все время с детьми, получать радость от общения с ними, погружаться в их детские заботы, и любить, любить, любить….
Я очень, очень нескоро смогла увидеть, что прекрасная идея быстро свелась к гипер-контролю
по обеспечению идеальных условий для их жизни;
я пыталась вложить в нее силы и ресурсы, которых не было.
Радости и тепла было очень мало, зато было много тревоги, вины, насилия и разочарования, а также раздражения;
Все дитячьи недовольства расценивались мною как плохая оценка на важном для меня экзамене материнства;
Все это изматывало, приводило в тупик: но страх покалечить, травмировать детей, подпитывал стремление довести-таки начатое до конца.
Именно страх страдания (по сути, спроецированного собственного страдания), и отказ признавать свои ограничения приводил к тому, что
отношения с детьми были перегружены виной с обеих сторон,
страхом совершить ошибку (так же с обеих сторон)
и почти полным отсутствием жизни в таких отношениях.
Очень постепенно и далеко не сразу я смогла признать тот факт, что
Я никогда не смогу дать детям ВСЕ, что требуется.
Что я никогда не буду исключительно доброй и принимающей мамой,
Что я часто довольно далека от желательного образа,
Что мои ресурсы заканчиваются в самый неподходящий момент…
Бывает, их нет, когда ребенку требуется поделиться со мной чем-то важным, и я не могу разделить его чувства.
Бывает, не могу оценить, насколько неосторожно сказанное слово задевает или ранит…
Чаще всего я могу заметить это только после,
когда встречаюсь с ответной реакцией - обидой или злостью…
Мне пришлось признать, я могу что-то отдать,
только после того, как накопила какое-то количество собственного ресурса.
И я могу любить ровно настолько, насколько я сама была любима,
плюс энергия, которую я получаю от
уважения и реализации свои желаний, свои потребностей.
Как я уже сказала, признание своих ограничений заняло долгие годы, и продолжается по сей день.
Постепенно признание приняло вербальную форму:
«Я не могу этого сделать для тебя сейчас», или
«Похоже, я не такая мама в этот момент, которую тебе хотелось бы иметь».
Поначалу я не раз сталкивалась и с недовольством, и с попытками отщипнуть-таки кусочек от меня, и с открытой злостью.
Я неизменно стояла на своем:
Да, это мои ограничения,
Да, я знаю, что тебе тяжело это принять,
Да, ты имеешь право на свои чувства,
но больше я сейчас дать не могу.
В результате стали происходить удивительные вещи:
дети, согласившись с этими ограничениями, учатся брать и ценить тот объем нежности, любви, тепла, который я способна дать (и, как оказалось, этого вовсе не мало!);
И они учатся брать недостающее из других источников - из общения с отцом, родственниками, друзьями, из любимых занятий…
…Именно к этому мы стремимся прийти в процессе терапии:
мы пытаемся отделиться от дающего источника (чаще всего - не дающего),
фигуры, которая должна была обеспечить нам тепло и заботу,
но не дала, не обеспечила, и не признала свои ограничения в этой «даче».
Потому мы и остаемся привязанными к ней, в том числе, виной,
и надеждой,
что когда-нибудь, да даст - за хорошее поведение,
или же
признает свою ответственность за «не дачу», повинится и отпустит.
… «Если бы мой отец сказал, что не хочет уделять мне время, для меня это не стало бы новостью.
Я всегда чувствовала его подавленную злость; я ощущала себя ненужной, неуместной, мешающей…
Но если бы он это сказал…
Я не боялась бы мужчин сейчас так сильно»;
… «Если бы моя мать признала то, что у нее не очень получается любить меня, наверное, мне было бы горько….
Но тогда бы я не винила себя за то, что не хочу детей, и сама не умею любить.»
Если бы…