Улика на лицо (из неизданного)
или маленькая, но занятная история, записанная со слов тестя
Почти сценарий короткометражки
Зимой 1947 года Алексеевский тарно-бондарный комбинат набирал работяг на заготовку леса. Оставив напарнику свой локомобиль, я напросился в бригаду - там обещали хороший паёк: много хлеба и до отвалу сливочного масла.
По прошествии нескольких дней работы стало ясно - хлеб и масло кто-то ворует. Встаём утром, а масла грамм эдак 150, а то и 200 - нет, только следы от зубов.
Установили в пищеблоке ночное дежурство, да толку, за день так пилой да топориком намашишься, что к вечеру замертво валишься. Где приткнёшься, там и кровать.
- Сегодня ваше с Гришкой дежурство, - напомнил, укладывающийся спать, бригадир.
Гришка-звеньевой, мой приятель, здоровый малый сидит за кривым, наспех сбитым из досок столом, заполняет журнал учёта. Слюнявит химический карандаш и старательно выводит букву за буквой, цифру за цифрой.
Обожди, ща кончу, - бросил мне Гришка, - только в карауле меняемся: час через час, добро!
- Да ты не спеши, Гриша, подъедалу завтра я и сам поймаю, иди-ка спать.
Гришка недолго упирался и скоро барак огласил его жизнерадостный храп.
Утром следующего дня, в тесном пищеблоке я очнулся от пинка крика бригадира, он матерился и размахивал у меня перед носом замороженным и надкусанным бруском масла.
- Щас, щас я вам ворюгу покажу, - начал успокоить его я.
Выскочил во двор и объявил вываливающимся из барака мужикам:
- Стройтеся все, ща по голосу подъедалу будем определять.
Толпа начала шуметь: «По какому голосу… Подлюки, опять вора проспали!.. Да сами они всё и съели, а теперь придумывают!» Тут появился бригадир - все молча выстроились в шеренгу.
- Ну-у? - протянул бригадир, глядя на меня.
- Значит, так, - обратился я к звеньевому, - ты Гриша, сзади иди, на кого покажу, того и вяжи. А вы по порядку открывайте рот и говорите «а», понятно!
Мужики переглянулись, но делать нечего. Над зимним лесом зазвучали громкие и тихие, мягкие и грубые акающие мужские голоса.
- Ну, говори «а», - приказал я, подойдя к съёжившемуся подсобнику Михе. Но, Миха подозрительно молчал, - ну, в общем-то, и так видно, что это ты!
Миха замотал головой, и, вдруг, всплеснув руками, упал на колени:
- Только не лупите, братцы, - закрывая руками голову, взмолился он, - с войны наесться не могу, край оголодал, не лупите, я всё отдам, я отработаю, я…
Мужики обступили его и сразу увидели - Миха вор. Улика была на лице. Пришлось растолковать, что ночью, настрогал гришкин химический карандаш и круто посолил им масло... Понурые мужики расходились, а бедный Миха всё ещё умолял не лупить его: умолял синим ртом, из которого, то и дело, показывались синие зубы, и даже кончик носа у Михи был синий.
Почти сценарий короткометражки
Зимой 1947 года Алексеевский тарно-бондарный комбинат набирал работяг на заготовку леса. Оставив напарнику свой локомобиль, я напросился в бригаду - там обещали хороший паёк: много хлеба и до отвалу сливочного масла.
По прошествии нескольких дней работы стало ясно - хлеб и масло кто-то ворует. Встаём утром, а масла грамм эдак 150, а то и 200 - нет, только следы от зубов.
Установили в пищеблоке ночное дежурство, да толку, за день так пилой да топориком намашишься, что к вечеру замертво валишься. Где приткнёшься, там и кровать.
- Сегодня ваше с Гришкой дежурство, - напомнил, укладывающийся спать, бригадир.
Гришка-звеньевой, мой приятель, здоровый малый сидит за кривым, наспех сбитым из досок столом, заполняет журнал учёта. Слюнявит химический карандаш и старательно выводит букву за буквой, цифру за цифрой.
Обожди, ща кончу, - бросил мне Гришка, - только в карауле меняемся: час через час, добро!
- Да ты не спеши, Гриша, подъедалу завтра я и сам поймаю, иди-ка спать.
Гришка недолго упирался и скоро барак огласил его жизнерадостный храп.
Утром следующего дня, в тесном пищеблоке я очнулся от пинка крика бригадира, он матерился и размахивал у меня перед носом замороженным и надкусанным бруском масла.
- Щас, щас я вам ворюгу покажу, - начал успокоить его я.
Выскочил во двор и объявил вываливающимся из барака мужикам:
- Стройтеся все, ща по голосу подъедалу будем определять.
Толпа начала шуметь: «По какому голосу… Подлюки, опять вора проспали!.. Да сами они всё и съели, а теперь придумывают!» Тут появился бригадир - все молча выстроились в шеренгу.
- Ну-у? - протянул бригадир, глядя на меня.
- Значит, так, - обратился я к звеньевому, - ты Гриша, сзади иди, на кого покажу, того и вяжи. А вы по порядку открывайте рот и говорите «а», понятно!
Мужики переглянулись, но делать нечего. Над зимним лесом зазвучали громкие и тихие, мягкие и грубые акающие мужские голоса.
- Ну, говори «а», - приказал я, подойдя к съёжившемуся подсобнику Михе. Но, Миха подозрительно молчал, - ну, в общем-то, и так видно, что это ты!
Миха замотал головой, и, вдруг, всплеснув руками, упал на колени:
- Только не лупите, братцы, - закрывая руками голову, взмолился он, - с войны наесться не могу, край оголодал, не лупите, я всё отдам, я отработаю, я…
Мужики обступили его и сразу увидели - Миха вор. Улика была на лице. Пришлось растолковать, что ночью, настрогал гришкин химический карандаш и круто посолил им масло... Понурые мужики расходились, а бедный Миха всё ещё умолял не лупить его: умолял синим ртом, из которого, то и дело, показывались синие зубы, и даже кончик носа у Михи был синий.