«Всякая молодая девушка, которая прочитает эту книгу, уже погибла»
«Сильвия и привидение» (Sylvie et le fantôme, 1946) Клода Отан-Лара
Когда я прочел новеллу Жерара де Нерваля «Сильвия» (Sylvie, 1853), написанную им всего за два года до того, как поэт окончательно сошел с ума, впал в депрессию и повесился на уличном фонаре, мне подумалось, что в идеале эта новелла, удивительная, ни на что не похожая, мистическая, хрупкая, полная тайн, средневековых аллюзий и веры в чудо и исполнение мечты - должна стоять последней в списке лучших книг, когда-либо написанных, обязательных к прочтению. В вечер того дня, когда тебе суждено умереть - только тогда, ни днем, ни неделей, ни годом ранее, ты вправе взять небольшую книжку, и, медленно перелистывая, дочитать до конца, испустив последнее дыхание. Потому что все равно лучшей книги уже никогда не прочтешь. Это, конечно, не так, точнее не совсем так: наверняка, будут и другие повести, рассказы и романы, которые окажут похожее воздействие, и останутся в твоем сердце навсегда. Но «Сильвию», как понимаешь почти сразу, читая первые ее страницы, ты уже никогда не забудешь, и, верно, вспомнишь доброй памятью в последний день твоей жизни, полный того же таинственного трепета и волшебного безумия, что и новелла о мечте, грубой действительности и «мистическом поиске образа совершенной женщины».
Ещё мне показалось, что «Сильвия» довольно сильно повлияла на юного Алена-Фурнье и его роман «Большой Мольн», написанный им в 1913 году, за год до гибели автора на полях Первой мировой войны: герой книги также ищет утраченный им в детстве образ прекрасной девушки из замка, мечта его гибнет, иллюзии разбиваются о жестокую реальность. Книжку прекрасно экранизировал в 1967 году Жан-Габриэль Альбикокко (насколько эту книгу вообще можно перевести на язык кино). Нерваля почти не экранизировал XX век, за одним исключением (не считая короткометражек) - романа «La main du diable», который на кинопленку в 1943 году перевел Морис Турнёр, отец знаменитого автора классических хорроров Жака Турнёра. Характерно, что Турнёр снял эскапистское кино по Нервалю тоже в оккупированной Франции, как и Клод Отан-Лара - свою «Сильвию», ленту, не имеющую формально никакого отношения к новелле Нерваля, но, я настаиваю, проникнутую той же полубезумной мечтательностью, романтической влюбленностью в Средневековье, и обреченной любовью к призрачному образу. В случае с Отан-Лара - буквальной любовью к настоящему призраку.
До сих пор я знал две прекрасные ленты на тему невозможной любви в призрака, в привидение, в мечту. Теперь появилась третья их сестра-близняшка. Удивительно, но поставлены эти ленты были практически друг за дружкой. Сначала вышла в прокат в 1946 году снятая еще при нацистах «Сильвия» с прелестной музой Отан-Лара - Одетт Жуая - в главной роли дочки обедневшего барона, влюбленной в портрет убитого давным-давно на дуэле любовника ее бабушки Алена, и живо ощущающей присутствие в замке его привидения. В 1947 году Джозеф Манкевич снимает фильм «Призрак и миссис Мьюр» (The Ghost and Mrs. Muir) о романтических отношениях одинокой вдовы, которую играет Джин Тирни, и призрака добродушного капитана. И, наконец, всего год спустя Уильям Дитерле снимает «Портрет Дженни» (Portrait of Jennie, 1948) о безнадежной влюбленности бедного художника в таинственную красавицу (Дженнифер Джонс), которая давно умерла, и является ему привидением, с каждой новой встречей все более взрослея.
Все три ленты - разные по тональности. «Портрет Дженни» - лирическая мелодрама, лишенная какого-либо комизма. Фильм Дитерле - самый безысходный из троицы, полный трагизма и отчаяния от невозможности подобной любви быть. Но от просмотра «Портрета» остается светлое чувство соприкосновения с тайной, которой никогда тебе не разгадать. «Призрак и миссис Мьюр» - комедийная мелодрама, тоже лирическая, разумеется, с финалом, который все-таки трудно назвать счастливым, но от него, как и от фильма в целом, веет той же светлой неподдельной печалью, которая при всём сладостном мистическом начале, свойственной истории, оставляет во рту горький привкус. «Сильвия и привидение» - скорее комедия положений, но редкий подвид жанра: лирическая комедия положений. С финалом тоже не столько карамельно-сладостным, сколько полным грусти, без которой невозможен рассказ о, все-таки, умерших персонажах, в которых влюблены живущие и полные жизни герои. Все три ленты при этом одинаково хрупки, как был бы хрупок любой ларец, хранящий в себе сказку, волшебство и тайну, портящихся сразу же от любого прикосновения, что там прикосновения - от любого пристального взгляда на драгоценное содержимое ларца.
«Сильвия» Клода Отан-Лара - четвертый фильм в его эскапистском квартете, который пару недель назад издал Criterion: ленты, снятые режиссером в оккупированной нацистами Франции, три из которых представляют собой истории, разворачивающиеся во времена «бель эпок», в конце XIX-начале XX века. Во всех четырех лентах, из которых я пока не видел «Lettres d’amour», главную роль играет Одетт Жуаё. В трех лентах минимум - 30-летняя Одетт играет 16-летних девушек-подростков, в тот священный и таинственный момент, когда ребенок становится женщиной. В эксцентричной «Свадьбе Шиффон» (Le mariage de Chiffon, 1942), экранизации романа ныне забытой графини де Мартель (владелицы салона, который посещали Марсель Пруст - большой поклонник новеллы Нерваля, денди Робер де Монтескью - вдохновивший Пруста на образ барона де Шарлю, Анатоль Франс и Альфонс Доде), Одетт Жуаё играет 16-17-летнюю девочку, с детства (с 6-8 лет) влюбленную в своего сводного дядю, но не смеющую признаться себе в этом, даже не осознающую, что она его любит. Финал - далек от сладостного стиля классических мелодрам: как минимум один персонаж остается ни с чем, и, полный горечи, одинокий уходит с радостного праздника в ночь. В «Истории любви» (Douce, 1943) Одетт Жуаё вновь играет 16-летнюю мадемуазель, вновь с детства влюбленную - в ухажера своей гувернантки, который ее не замечает. «Рождественский» финал - трагичный, очень, на мой взгляд, «сделан
ный», но фильм западает в сердце все той же горечью невозможной любви. В «Сильвии» Одетт Жуаё играет девочку, которой как раз исполняется шестнадцать (по тем временам, если не ошибаюсь, возраст, когда «пора вам, мадемуазель, замуж!»). С первых кадров мы видим обворожительную девушку в коротком платье в окружении знакомых ей детей, которым она рассказывает историю портрета, возвышающегося в огромном зале старого замка. Она кажется взрослее их, но только кажется! - она всё еще ребенок. Она искренне при этом, и совсем по-настоящему, «как взрослая», «как женщина», влюблена в давно умершего Алена, возлюбленного её бабушки. В «Свадьбе Шиффон», и в «Douce» - героиня Одетт Жуаё мучается, понимая, что любимый мужчина видит в ней всего лишь ребенка. Сильвия же думает, что никогда не смогла бы полюбить настоящего, живого, «земного» мужчину: кто мог бы сравниться с Аленом?! Одетым в белый костюм охотником, романтически погибшим на дуэле красавцем! Накануне ее дня рождения отец, обедневший барон, чтобы свести концы с концами, продает любимый Сильвией портрет Алена. Сильвия огорчена. Чтобы поправить ситуацию барон решает подарить ей на день рождения настоящего призрака, в которого девочка так верит. Он и не представляет, во что это выльется, и еще не знает, что в день рождения Сильвии в замке окажется не один, а сразу четыре призрака.
В ночь после продажи картины в замке (средневековом!) царит настоящее столпотворение, замок начинает походить на постоялый двор. Первым нарушителем спокойствия оказывается вор, за которым охотится полиция: он входит в спальную Сильвии и крадет её единственную камею. Вор тут же сталкивается с влюбленным в Сильвию Фредериком. Обоих обнаруживает отец Сильвии - барон, принимающий их за артистов: он пригласил накануне актера, чтобы тот сыграл дружелюбного призрака для дочки в день ее рождения. Натурально: третьим вваливается в замок пожилой актер, чьё амплуа в театре - тень отца Гамлета. Все трое по просьбе барона соглашаются сыграть привидение, для чего их снабжают белыми балахонами, забавно похожими на балахоны Ку-Клус-Клана.
Четвертый призрак - настоящий! Ален после продажи картины точно просыпается, и начинает бродить по замку в белой охотничьей одежде вместе со своей призрачной собакой - их видит только верный живой пёс замка, возмущенный вторжением, он безуспешно пытается прогнать привидений. Ален никуда не хочет уходить: он заворожен Сильвией, и отвечает ей взаимностью: но горе, он-то ее видит, а она - нет! Она просто верит в него! Она, как маленькая девочка, верит в привидений! Алена сыграл Жак Тати - первая его роль в полнометражном кино. Роль без единой реплики - идеальный персонаж для великого мима: он блестяще смог изобразить и любовь, и печаль, не говоря ни слова. Когда Сильвия влюбляется-таки в живого, «земного», мужчину - отчаяние молчаливого героя Жака Тати (призраки не говорят!) понятно любому зрителю. Поразительно, столько лет я задавался вопросом, почему нередко привидений изображают в белых балахонах? И только Отан-Лара с Жаком Тати дали ответ, который при всей его очевидности никогда не приходил мне в голову: некоторых призраков нельзя увидеть, но если они наденут балахон или простыню, то становятся видимыми! Гениальный ход авторов фильма: отчаявшийся призрак Ален, возмущенный розыгрышем нанятых играть привидений мужчин, он решает сам облечься в белый балахон, и, наконец, хоть так показаться любимой девушке. И оказаться-таки на её дне рождения в компании гостей, которые в привидений не верят, но очень отчего-то их боятся. Образы призрака Алена и его призрачной собаки были получены режиссером при помощи известной методики «Призрак Пеппера» (достигаемой с помощью стекла и скрытой комнаты, окрашенной в черный цвет - подробно тут).
Финал «Сильвии» - как будто, счастливый для нашей обворожительной героини - и, в общем, счастливый для призрака Алена, все же не кажется свойственным эксцентричной комедии: это драматический финал, вызывающий одновременно печальную улыбку и настоящие слёзы на глазах. Возможно, это кино, как и «Призрак» Манкевича, и «Портрет» Дитерле - посчитают скорее «дамским», потому, хотя бы, что принято полагать джентльменов слишком суровыми, и относящимися к подобным волшебным трогательным сказкам с известной долей иронии. На мой взгляд, все три фильма (как и новелла Нерваля) должны быть в обязательном джентльменском наборе тоже. Это - лакмусовые бумажки, превосходно определяющие, есть ли у джентльмена сердце, или вместо него бьется какой-нибудь эрзац-заменитель в металлическом теле автоматона.
Очень точно описывает настроение упомянутых мною фильмов начало последней главы новеллы «Сильвия», к слову, напрочь лишенной каких-либо призраков и привидений (как и «Большой Мольн»): «Такие вот химеры чаруют и сбивают нас с пути на утре жизни. Я попытался сделать с них набросок, он не очень отчетлив, но все же найдет отклик во многих сердцах. Иллюзии лопаются, точно кожура на зрелом плоде, а плод - это опытность. Она горчит, но в самой ее терпкости сокрыта целительная сила - да простят мне столь старомодный стиль!»
Это очень старомодные ленты, верно. Но в них есть та пресловутая тайна, которую ни в коем случае не хочется разгадывать, разоблачать, раздевать. Обнаженная тайна ёжится на ветру под ироничными взглядами современников, ей хочется сразу спрятаться, убежать, раствориться в сумерках без остатка. Потому всякий раз думаешь оставить подобные элегии при себе, никому о них не рассказывая. И завидуешь в этом смысле призракам, которые, если даже и захотели бы, не смогли бы поведать нам своих тайн: потому что настоящие призраки не говорят. И не очень-то возмущаются, если в них не очень-то верят. Им достаточно по ночам греметь в коридорах замков и пугать детей устрашающими завываниями.
Пятнадцать кадров из фильма в скриншот-листе: несемейный портрет мадемуазель Сильвии и привидения в интерьерах средневекового замка.
Когда я прочел новеллу Жерара де Нерваля «Сильвия» (Sylvie, 1853), написанную им всего за два года до того, как поэт окончательно сошел с ума, впал в депрессию и повесился на уличном фонаре, мне подумалось, что в идеале эта новелла, удивительная, ни на что не похожая, мистическая, хрупкая, полная тайн, средневековых аллюзий и веры в чудо и исполнение мечты - должна стоять последней в списке лучших книг, когда-либо написанных, обязательных к прочтению. В вечер того дня, когда тебе суждено умереть - только тогда, ни днем, ни неделей, ни годом ранее, ты вправе взять небольшую книжку, и, медленно перелистывая, дочитать до конца, испустив последнее дыхание. Потому что все равно лучшей книги уже никогда не прочтешь. Это, конечно, не так, точнее не совсем так: наверняка, будут и другие повести, рассказы и романы, которые окажут похожее воздействие, и останутся в твоем сердце навсегда. Но «Сильвию», как понимаешь почти сразу, читая первые ее страницы, ты уже никогда не забудешь, и, верно, вспомнишь доброй памятью в последний день твоей жизни, полный того же таинственного трепета и волшебного безумия, что и новелла о мечте, грубой действительности и «мистическом поиске образа совершенной женщины».
Ещё мне показалось, что «Сильвия» довольно сильно повлияла на юного Алена-Фурнье и его роман «Большой Мольн», написанный им в 1913 году, за год до гибели автора на полях Первой мировой войны: герой книги также ищет утраченный им в детстве образ прекрасной девушки из замка, мечта его гибнет, иллюзии разбиваются о жестокую реальность. Книжку прекрасно экранизировал в 1967 году Жан-Габриэль Альбикокко (насколько эту книгу вообще можно перевести на язык кино). Нерваля почти не экранизировал XX век, за одним исключением (не считая короткометражек) - романа «La main du diable», который на кинопленку в 1943 году перевел Морис Турнёр, отец знаменитого автора классических хорроров Жака Турнёра. Характерно, что Турнёр снял эскапистское кино по Нервалю тоже в оккупированной Франции, как и Клод Отан-Лара - свою «Сильвию», ленту, не имеющую формально никакого отношения к новелле Нерваля, но, я настаиваю, проникнутую той же полубезумной мечтательностью, романтической влюбленностью в Средневековье, и обреченной любовью к призрачному образу. В случае с Отан-Лара - буквальной любовью к настоящему призраку.
До сих пор я знал две прекрасные ленты на тему невозможной любви в призрака, в привидение, в мечту. Теперь появилась третья их сестра-близняшка. Удивительно, но поставлены эти ленты были практически друг за дружкой. Сначала вышла в прокат в 1946 году снятая еще при нацистах «Сильвия» с прелестной музой Отан-Лара - Одетт Жуая - в главной роли дочки обедневшего барона, влюбленной в портрет убитого давным-давно на дуэле любовника ее бабушки Алена, и живо ощущающей присутствие в замке его привидения. В 1947 году Джозеф Манкевич снимает фильм «Призрак и миссис Мьюр» (The Ghost and Mrs. Muir) о романтических отношениях одинокой вдовы, которую играет Джин Тирни, и призрака добродушного капитана. И, наконец, всего год спустя Уильям Дитерле снимает «Портрет Дженни» (Portrait of Jennie, 1948) о безнадежной влюбленности бедного художника в таинственную красавицу (Дженнифер Джонс), которая давно умерла, и является ему привидением, с каждой новой встречей все более взрослея.
Все три ленты - разные по тональности. «Портрет Дженни» - лирическая мелодрама, лишенная какого-либо комизма. Фильм Дитерле - самый безысходный из троицы, полный трагизма и отчаяния от невозможности подобной любви быть. Но от просмотра «Портрета» остается светлое чувство соприкосновения с тайной, которой никогда тебе не разгадать. «Призрак и миссис Мьюр» - комедийная мелодрама, тоже лирическая, разумеется, с финалом, который все-таки трудно назвать счастливым, но от него, как и от фильма в целом, веет той же светлой неподдельной печалью, которая при всём сладостном мистическом начале, свойственной истории, оставляет во рту горький привкус. «Сильвия и привидение» - скорее комедия положений, но редкий подвид жанра: лирическая комедия положений. С финалом тоже не столько карамельно-сладостным, сколько полным грусти, без которой невозможен рассказ о, все-таки, умерших персонажах, в которых влюблены живущие и полные жизни герои. Все три ленты при этом одинаково хрупки, как был бы хрупок любой ларец, хранящий в себе сказку, волшебство и тайну, портящихся сразу же от любого прикосновения, что там прикосновения - от любого пристального взгляда на драгоценное содержимое ларца.
«Сильвия» Клода Отан-Лара - четвертый фильм в его эскапистском квартете, который пару недель назад издал Criterion: ленты, снятые режиссером в оккупированной нацистами Франции, три из которых представляют собой истории, разворачивающиеся во времена «бель эпок», в конце XIX-начале XX века. Во всех четырех лентах, из которых я пока не видел «Lettres d’amour», главную роль играет Одетт Жуаё. В трех лентах минимум - 30-летняя Одетт играет 16-летних девушек-подростков, в тот священный и таинственный момент, когда ребенок становится женщиной. В эксцентричной «Свадьбе Шиффон» (Le mariage de Chiffon, 1942), экранизации романа ныне забытой графини де Мартель (владелицы салона, который посещали Марсель Пруст - большой поклонник новеллы Нерваля, денди Робер де Монтескью - вдохновивший Пруста на образ барона де Шарлю, Анатоль Франс и Альфонс Доде), Одетт Жуаё играет 16-17-летнюю девочку, с детства (с 6-8 лет) влюбленную в своего сводного дядю, но не смеющую признаться себе в этом, даже не осознающую, что она его любит. Финал - далек от сладостного стиля классических мелодрам: как минимум один персонаж остается ни с чем, и, полный горечи, одинокий уходит с радостного праздника в ночь. В «Истории любви» (Douce, 1943) Одетт Жуаё вновь играет 16-летнюю мадемуазель, вновь с детства влюбленную - в ухажера своей гувернантки, который ее не замечает. «Рождественский» финал - трагичный, очень, на мой взгляд, «сделан
ный», но фильм западает в сердце все той же горечью невозможной любви. В «Сильвии» Одетт Жуаё играет девочку, которой как раз исполняется шестнадцать (по тем временам, если не ошибаюсь, возраст, когда «пора вам, мадемуазель, замуж!»). С первых кадров мы видим обворожительную девушку в коротком платье в окружении знакомых ей детей, которым она рассказывает историю портрета, возвышающегося в огромном зале старого замка. Она кажется взрослее их, но только кажется! - она всё еще ребенок. Она искренне при этом, и совсем по-настоящему, «как взрослая», «как женщина», влюблена в давно умершего Алена, возлюбленного её бабушки. В «Свадьбе Шиффон», и в «Douce» - героиня Одетт Жуаё мучается, понимая, что любимый мужчина видит в ней всего лишь ребенка. Сильвия же думает, что никогда не смогла бы полюбить настоящего, живого, «земного» мужчину: кто мог бы сравниться с Аленом?! Одетым в белый костюм охотником, романтически погибшим на дуэле красавцем! Накануне ее дня рождения отец, обедневший барон, чтобы свести концы с концами, продает любимый Сильвией портрет Алена. Сильвия огорчена. Чтобы поправить ситуацию барон решает подарить ей на день рождения настоящего призрака, в которого девочка так верит. Он и не представляет, во что это выльется, и еще не знает, что в день рождения Сильвии в замке окажется не один, а сразу четыре призрака.
В ночь после продажи картины в замке (средневековом!) царит настоящее столпотворение, замок начинает походить на постоялый двор. Первым нарушителем спокойствия оказывается вор, за которым охотится полиция: он входит в спальную Сильвии и крадет её единственную камею. Вор тут же сталкивается с влюбленным в Сильвию Фредериком. Обоих обнаруживает отец Сильвии - барон, принимающий их за артистов: он пригласил накануне актера, чтобы тот сыграл дружелюбного призрака для дочки в день ее рождения. Натурально: третьим вваливается в замок пожилой актер, чьё амплуа в театре - тень отца Гамлета. Все трое по просьбе барона соглашаются сыграть привидение, для чего их снабжают белыми балахонами, забавно похожими на балахоны Ку-Клус-Клана.
Четвертый призрак - настоящий! Ален после продажи картины точно просыпается, и начинает бродить по замку в белой охотничьей одежде вместе со своей призрачной собакой - их видит только верный живой пёс замка, возмущенный вторжением, он безуспешно пытается прогнать привидений. Ален никуда не хочет уходить: он заворожен Сильвией, и отвечает ей взаимностью: но горе, он-то ее видит, а она - нет! Она просто верит в него! Она, как маленькая девочка, верит в привидений! Алена сыграл Жак Тати - первая его роль в полнометражном кино. Роль без единой реплики - идеальный персонаж для великого мима: он блестяще смог изобразить и любовь, и печаль, не говоря ни слова. Когда Сильвия влюбляется-таки в живого, «земного», мужчину - отчаяние молчаливого героя Жака Тати (призраки не говорят!) понятно любому зрителю. Поразительно, столько лет я задавался вопросом, почему нередко привидений изображают в белых балахонах? И только Отан-Лара с Жаком Тати дали ответ, который при всей его очевидности никогда не приходил мне в голову: некоторых призраков нельзя увидеть, но если они наденут балахон или простыню, то становятся видимыми! Гениальный ход авторов фильма: отчаявшийся призрак Ален, возмущенный розыгрышем нанятых играть привидений мужчин, он решает сам облечься в белый балахон, и, наконец, хоть так показаться любимой девушке. И оказаться-таки на её дне рождения в компании гостей, которые в привидений не верят, но очень отчего-то их боятся. Образы призрака Алена и его призрачной собаки были получены режиссером при помощи известной методики «Призрак Пеппера» (достигаемой с помощью стекла и скрытой комнаты, окрашенной в черный цвет - подробно тут).
Финал «Сильвии» - как будто, счастливый для нашей обворожительной героини - и, в общем, счастливый для призрака Алена, все же не кажется свойственным эксцентричной комедии: это драматический финал, вызывающий одновременно печальную улыбку и настоящие слёзы на глазах. Возможно, это кино, как и «Призрак» Манкевича, и «Портрет» Дитерле - посчитают скорее «дамским», потому, хотя бы, что принято полагать джентльменов слишком суровыми, и относящимися к подобным волшебным трогательным сказкам с известной долей иронии. На мой взгляд, все три фильма (как и новелла Нерваля) должны быть в обязательном джентльменском наборе тоже. Это - лакмусовые бумажки, превосходно определяющие, есть ли у джентльмена сердце, или вместо него бьется какой-нибудь эрзац-заменитель в металлическом теле автоматона.
Очень точно описывает настроение упомянутых мною фильмов начало последней главы новеллы «Сильвия», к слову, напрочь лишенной каких-либо призраков и привидений (как и «Большой Мольн»): «Такие вот химеры чаруют и сбивают нас с пути на утре жизни. Я попытался сделать с них набросок, он не очень отчетлив, но все же найдет отклик во многих сердцах. Иллюзии лопаются, точно кожура на зрелом плоде, а плод - это опытность. Она горчит, но в самой ее терпкости сокрыта целительная сила - да простят мне столь старомодный стиль!»
Это очень старомодные ленты, верно. Но в них есть та пресловутая тайна, которую ни в коем случае не хочется разгадывать, разоблачать, раздевать. Обнаженная тайна ёжится на ветру под ироничными взглядами современников, ей хочется сразу спрятаться, убежать, раствориться в сумерках без остатка. Потому всякий раз думаешь оставить подобные элегии при себе, никому о них не рассказывая. И завидуешь в этом смысле призракам, которые, если даже и захотели бы, не смогли бы поведать нам своих тайн: потому что настоящие призраки не говорят. И не очень-то возмущаются, если в них не очень-то верят. Им достаточно по ночам греметь в коридорах замков и пугать детей устрашающими завываниями.
Пятнадцать кадров из фильма в скриншот-листе: несемейный портрет мадемуазель Сильвии и привидения в интерьерах средневекового замка.
