сны юного апреля [толпа переводных картинок]
Вой чайника на кухне, за окнами счастливый лай Весны. И утра пахнут псиной. Фигурками из глины - как тыщу лет назад, как и всегда - ползет по подоконнику неспешно и уныло на первые уроки школа: класс с «первый» по «одиннадцатый»; и только наш «девятый», внезапно снявшись с якоря удрал в полном составе гулять в леса. Гул детских голосов, знакомый гомон - мешаются мои с чужими, случайные с родными воспоминания. Легко перемахнув через года доносятся с весенней улицы знакомые слова, нестройный шум любви. Похоже все на бунт переводных картинок: тебе казалось, вот оно, твое, такое сокровенное и маленькое чудо - а этими же красками запачканы дворовые скамейки по всей округе! Всё, что прошло и было - освещено весной, и снова живо.
Свет сбившись в толпы, лохмами, устав и не добравшись до земли, вьет гнезда в кронах бледных полусонных сосен. Привет, весна. Привет, моя угрюмая весна! Выбрасывай пальто за дверь, и сапоги за печку, давай сюда, согрею руки поцелуями - но мнется на пороге, встревоженная видом неприбранного дома, нестриженым, небритым мною. Сейчас от радости завою! Завою оттого, как падает она с разбега на руки, и тычется всем телом в грудь. Не проронив ни звука, молча, собрав себя в кулак - все чувства чересчур напряжены, высоки, призрачны для словоизлияний - достаточно предлога, и здравствуй, смех и слезы. И захлебнувшись от несказанного восторга мы погружаемся, как в ледяную яму, в расслабленную тишину - она, весна, как шаль, как стокилометровый шарф, ложится на меня своим дыханием. И дышит часто-часто так, как будто задыхается, в глаза, и в плечи, в шею дышит, горячим воздухом. Как верная собака.
***
Как невесома жизнь. Как невесомы дни, невидимы, прозрачны. Легче пыли. Призрачны. Позавчера ты жил - вчера забыли. Сегодня вспомнили - и полюбили. На пять минут. Поплакав, успокоившись и улыбнувшись - обратно засунули в футляр. Любимые возможно живут не в памяти как таковой на самом деле - когда их вспоминаешь, они как раз мертвеют, стынут в вечности убитой бабочкой, как будто щеголяя напоследок прожилками крыла. Нет, все они счастливо дышат «между». В прозрачности крыла! В безвременье. В прорехе вечности. Зыбь на реке апреля. Луга, прекрасные луга из детских снов. Туман, и крохотное красное на белом туманном молоке - клубника луговая. Так невесома жизнь, неслышная, свободная в парении над бездной. И там, в случайном «между», в твоем беспамятстве - ведь память здешняя, земная, не может, как бы не желала, подняться до небес - они живут как прыгнувшие вон из жизни в волшебное «между-мирами», играя иногда перед тобою веселою цыганскою толпою переводных картинок из старых детских книг.
Перебродивших снов зимы суровой полны часы весенней ночи. Сны, тая, опьяняют. Мне снятся эти сны, сны юного апреля: там, в крепких снах иду на звук дворовых псов, к околице, но перед пробуждением, как будто вспомнив что-то, и верный завещанию отца - иду в последний раз смотреть луга. Луга! - там даже в сновидениях пока весна. Еще стоит вода. Еще в прохладе пойменного леса не распустились почки. И пыль, взметенная столбом, бредет танцуя, старчески кряхтя, по мерзлой почве. Ступаешь осторожно по земле - где упокоились и все твои мечты, и все родные мертвецы, кто так тебя любил, кого ты так любил. И без кого еще одна весна с вопросами «Куда вы все ушли?!» - немыслима. Невыносима. «Куда мы все ушли? Не знаем. Но нам здесь хорошо!» - доносится из глубины. Оттаявшие сны. Как будто всё, что «было и прошло» - прошло буквально только что перед глазами! И стало всё как есть; и будет вечно живо - всё то, что только «было».
Свет сбившись в толпы, лохмами, устав и не добравшись до земли, вьет гнезда в кронах бледных полусонных сосен. Привет, весна. Привет, моя угрюмая весна! Выбрасывай пальто за дверь, и сапоги за печку, давай сюда, согрею руки поцелуями - но мнется на пороге, встревоженная видом неприбранного дома, нестриженым, небритым мною. Сейчас от радости завою! Завою оттого, как падает она с разбега на руки, и тычется всем телом в грудь. Не проронив ни звука, молча, собрав себя в кулак - все чувства чересчур напряжены, высоки, призрачны для словоизлияний - достаточно предлога, и здравствуй, смех и слезы. И захлебнувшись от несказанного восторга мы погружаемся, как в ледяную яму, в расслабленную тишину - она, весна, как шаль, как стокилометровый шарф, ложится на меня своим дыханием. И дышит часто-часто так, как будто задыхается, в глаза, и в плечи, в шею дышит, горячим воздухом. Как верная собака.
***
Как невесома жизнь. Как невесомы дни, невидимы, прозрачны. Легче пыли. Призрачны. Позавчера ты жил - вчера забыли. Сегодня вспомнили - и полюбили. На пять минут. Поплакав, успокоившись и улыбнувшись - обратно засунули в футляр. Любимые возможно живут не в памяти как таковой на самом деле - когда их вспоминаешь, они как раз мертвеют, стынут в вечности убитой бабочкой, как будто щеголяя напоследок прожилками крыла. Нет, все они счастливо дышат «между». В прозрачности крыла! В безвременье. В прорехе вечности. Зыбь на реке апреля. Луга, прекрасные луга из детских снов. Туман, и крохотное красное на белом туманном молоке - клубника луговая. Так невесома жизнь, неслышная, свободная в парении над бездной. И там, в случайном «между», в твоем беспамятстве - ведь память здешняя, земная, не может, как бы не желала, подняться до небес - они живут как прыгнувшие вон из жизни в волшебное «между-мирами», играя иногда перед тобою веселою цыганскою толпою переводных картинок из старых детских книг.
Перебродивших снов зимы суровой полны часы весенней ночи. Сны, тая, опьяняют. Мне снятся эти сны, сны юного апреля: там, в крепких снах иду на звук дворовых псов, к околице, но перед пробуждением, как будто вспомнив что-то, и верный завещанию отца - иду в последний раз смотреть луга. Луга! - там даже в сновидениях пока весна. Еще стоит вода. Еще в прохладе пойменного леса не распустились почки. И пыль, взметенная столбом, бредет танцуя, старчески кряхтя, по мерзлой почве. Ступаешь осторожно по земле - где упокоились и все твои мечты, и все родные мертвецы, кто так тебя любил, кого ты так любил. И без кого еще одна весна с вопросами «Куда вы все ушли?!» - немыслима. Невыносима. «Куда мы все ушли? Не знаем. Но нам здесь хорошо!» - доносится из глубины. Оттаявшие сны. Как будто всё, что «было и прошло» - прошло буквально только что перед глазами! И стало всё как есть; и будет вечно живо - всё то, что только «было».