...и ничего, кроме любви [Françoise Hardy]
Франсуаза Арди это Суламифь, вскружившая голову Соломону. Франсуаза Арди имеет полное право выдрать за волосы царя, отобрав его знаменитое утешительное кольцо с «это пройдет» и, как девочка в мультике про Бонифация, укоризненно качая головой, дать другое: «На!» Наступит беда, взглянет царь на кольцо, а там «Все есть любовь!». Придет горе, кинет Соломон в сердцах его на землю, а, подняв, увидит незамеченную до сих пор выгравированную надпись на внутренней стороне кольца: «И это тоже любовь!» И сама Франсуаза Арди тоже есть любовь. Ее очередная, среди бесчисленных, эманация.
Когда в наушниках раздается знаменитый проигрыш «Tous Les Garçons Et Les Filles», то незаметно для себя начинаешь качать из стороны в сторону голову улыбаясь. Удивляясь тому, почему и прохожие, а затем и весь мир, не качаются песенке «Quel mal y a-t-il à ça» в такт?
Бойтесь не любящих поп-музыку. Это страшные люди. Бегите от них. Сломя голову. Прячьтесь: они не знают любви. Они не знают, что поп-музыка есть, очень просто - любовь, и поневоле, не сознавая того, мы тянемся к ней, протягивая руки, жмемся, растворяемся в самой простой на свете музыке.
Для Франсуазы Арди все есть любовь. И ничего кроме любви. Ничего кроме. Но любовь есть и печальное ожидание, когда он перезвонит, а он не перезванивает. Любовь не только гулять вдвоем за руку, но и гулять одной, скучая. Любовь это скучать. Заваривать чай и думать о нем, мешая остывший кофе и думать о нем. Вспоминать о нем, когда звякнет о серебряная ложечка о чашечку. Любовь для нее всегда материальна, она везде, и все - никак не метафора! - есть любовь. Потому что любовь это телефон, на который бросаешь нетерпеливые взгляды, даже дав себе обещание, поклявшись всеми на свете богами, что не ждешь звонка, и не любишь, не любишь, не любишь. Любовь это бросаться всем телом, рыбкой из аквариума в море, к звонящему телефону. Это, наконец, сама телефонная трубка, которая греется, пока ты держишь ее, и от которой краснеют уши (впрочем, уши краснеют не только от этого!). Любовь это звуки, шорохи, помехи в телефонной трубке, и какие-то слова, буковки, звуки, раздающиеся на том конце телефонного провода. Любовь это слушать, что он говорит, и не слышать, не понимать, а просто радоваться тому, что слышишь его. Любовь это слух, сам навостренный слух. Это суслик, опасливо вылезающий из норки, ушки которого дергаются на ветру, и он к чему-то принюхивается. Любовь это самый тонкий на свете слух, который, впрочем, все равно оказывается не нужным - после пяти минут счастья телефонного разговора сказать «и тебе спокойной ночи» и вдруг ужаснуться, что даже не поняла, о чем вы сейчас говорили. Помнишь только, что было хорошо. Любовь вся существует в двухминутных песенках. Любовь это бег на короткую дистанцию - от любви к… любви. А в промежутках ничего, тишина, сугубо сокровенное молчание. Любовь это когда каждые две минуты смотришь на часы, перед и после свидания (до следующего? о, когда же?!). Любовь это когда само двухчасовое свидание длится словно две минуты, ровно одну песенку Франсуазы Арди. Весь мир оказывается под водой с тысячью островками, расстояние между которыми - две минуты. И там - хорошо. А между ними - не очень. Жизнь как целокупное время, как море-окиян, исчезает совершенно, остаются лишь островки, две минуты и теплая телефонная трубка. Любовь это почему-то всегда «между». С ней - тебя точно нет. Без нее - страстно хочется в страну по имени «нет» вернуться.
Любовь это забываться, да, но ничего никогда не забывать. В самой любви нет памяти, она всегда вырастает огромной горой после, но уж там знакома каждая тропа, и знаешь, что до вершины всего две минуты. И там, верно, опять скучать. Но почему же, черт, так тянет-то к ней? Если по чему и скучаешь в этом мире, так по минуте, когда можешь сказать кому-то «я люблю тебя» и слова покажутся тебе незнакомыми. По чему и скучаешь в жизни, так по той минуте, когда услышишь в ответ «я влюблена в тебя». Услышишь и не услышишь, потому что любовь, конечно, самый острый на свете слух, но в эти две минуты не слышно ничего. И не видно - ты на вершине, и всюду облака. В стране по имени «нет» нет чувств, которые есть до и после восхождения, но никогда «в». Памяти, сколько не ищи в себе, не найдешь, идет спешное переформатирование диска, туда сейчас записывается даже то, что «ты ищешь в себе». Если по чему и скучаешь в этом мире, так это только по тому скучанию в ожидании звонка. По скорости, с которой открываешь входную дверь и слушаешь свой автоответчик, ставишь мобильник на зарядку раньше, чем чай на газовую плиту. Любовь это сотовый телефон, она вся - в нем, но сколько не разбирай его, ты не найдешь ее там. Она всегда где-то между, где-то рядом, где-то около. Любовь это вечная фетишизация действительности, когда любовь незаметно перевоплощается из телефонной трубки в оставленные им перчатки, в разбросанное ею нижнее белье, в зонтик, в туфельки, в окно. Любовь всюду оставляет следы, дыхни туда, где коснулась рука любимого, вот здесь, на стекле, оставив по себе когда-то память, и кажется, хотя прошла уже пара дней, пара ночей, два лета, три зимы, четыре осени - проступит все равно на свет воспоминание.
Любовь всегда можно посчитать, пусть не врут математики. Моя влюбленность в Франсуазу Арди равна 312 прослушанным песенкам. Ее всегда можно посчитать, да, то сумма всегда окажется меньше, чем она есть. У любви сумасшедший синергетический эффект! Один плюс один, с одной стороны, всегда равно не два, а один - сверхчеловек, девочкомальчик, мальчикдевочка. Но один плюс один, с другой-то стороны, это многажды один плюс один, это «сто тысяч миллионов». И, вздыхает Арди, любовь это почему-то всегда одна, потому что время длится дьявольски бесконечно, жизнь - здание в двадцать тысяч этажей, и от любви к любви (даже в самой любви) расстояние в две минуты преодолевается в наглухо закрытом лифте. «Когда ты совсем одна». Любовь дискретна, ее много, и это глотающий «одну» за «одной» циферки вечный дифференциал. Лифт, поднимающийся из глубин в небеса.
Любви всегда не хватает, но, вот странно, всего одно только персональное сообщение тебе может значить любовь. Один звонок - и тебя нет, ты в ней, ты в нем, зачем же, черт ее побери, в комнате висит и не падает сама по себе теплая телефонная трубка?!
Любовь это когда больно. Вот это обязательно - это всегда, когда больно. Глотаешь от горя комок - радуйся, любишь. Размазываешь тушь по лицу - радуйся, любишь. Хочется застрелиться? Радуйся, любишь. Хочется умереть? Любишь. «Я уже, почитай, мертва…» Любишь. «Лучше сдохнуть!» Любишь. «Не люблю, я его ненавижу…». Вздыхаю - любишь. И даже когда гордо заявишь себе, что «не звонила ему ровно тысячу дней!» - знай, что все еще любишь. Не хочешь быть сентиментальным, не слушать поп-музыку, не плакать на кинопоцелуях (и «ваабще - не плакать, не плакать, не плакать», поклясться кровью на письме, и его запечатать, и отправить на свое имя), цинично смеяться в компании, где обсуждают чью-то первую любовь - «та за ради Бога», все равно иглой будет прыгать на заевшей пластинке «любишь, любишь, любишь».
И вот, когда уже не любишь, поймешь, если по чему и скучать в этом мире, так по минуте, когда можешь сказать кому-то «я люблю тебя» и слова покажутся тебе незнакомыми. По чему и скучать в жизни, так по той минуте, когда услышишь в ответ «я влюблена в тебя». Весь Пушкин в одном «Евгении Онегине», и весь «Онегин» в «Я, знаешь, няня, влюблена». Вся жизнь в одной строке, об которую когда спотыкаешься, имей в виду - это уже навсегда. Учитель литературы наш, Сан Саныч, когда мы проходили «Онегина», этот краснорожий сибиряк-охотник, огромный мужик, ударом кулака разбивший однажды учительский стол, зачитывая отрывки из поэмы, поднимая глаза, обводя взглядом класс, улыбаясь сочувственно-сюсюкающе-иронично-добро, уже не читал, а говорил «Я не больна: Я... знаешь, няня... влюблена». И «а» последнюю тянул так долго, что как удав заворожил тем самым даже «камчатку». «Дитя мое, господь с тобою!» - на этом можно и заканчивать роман. И все на свете романы. Патамушта господь с тобою там и тогда, когда ты плачешься невидимой няне, и тянешь, размазывая слезы по лицу эту «а» - да так, что, кажется, мир должен переворачиваться. Пусть даже он, собака, и не переворачивается никогда, стоит на месте.
И даже когда вы никого не будете любить, и те, двое, красивой осенью красиво будут стоять обнявшись и красиво слушать в одном на двоих плеере «Je veux qu'il revienne» и вам будет казаться, что в «страну, где меня «нет» нельзя попасть, потому что меня действительно больше нет, вы можете послушать Франсуазу Арди, и пока будет звенеть и литься девочковое «Ce petit coeur», вы будете-таки любить. Любить песню, музыку, саму Франсуазу Арди. Любить безумно и так, как будто бы навсегда.
Любить саму любовь - а кто сказал, что это не совсем настоящее? Плюньте тому в глаза! Не бойтесь быть сентиментальными, не бойтесь юношеского максимализма и клянуться в вечной любви и показывать слезы умудренному опытом ехидному лучшему другу. Потому что если вам что-то скажут обидное в ответ, имейте в виду, они просто завидуют, а в глубине сморщенной своей души смущены.
Да, если я по чему и скучаю в этом мире, так это по той минуте, когда мог бы кому сказать «я люблю тебя» и слова показались бы мне незнакомыми. По чему и скучаю в жизни, так этой по той, и только той, минуте, когда услышал бы в ответ «я влюблена в тебя». Все остальное пусть, и правда, проваливается к черту. Вот именно - к черту, к бесу, к демону, к дьяволу. Ему, дьяволу, никогда никому не любить. И в этом его проклятие.
Потому что, крутит в руке кольцо Франсуаза Арди, «все есть любовь», «и это тоже любовь», подкидывает к небу кольцо, а когда оно падает на ребро, там блестят еще буковки «...и ничего, кроме любви».
Франсуаза, я люблю тебя.