прекрасная педофилия, vol.1 [королевское блядство]
Прекрасная педофилия. Королевское блядство. Она потомок их, последняя проклятая подданная распроданного за грехи тридесятого королевства. Заблудившаяся по доброй воле дочь мерцающих демоническим светом к концу разнузданно-похотливого царствования приторно-ласковых фей. Тех, что лишены были когда-то девственности единорогами, пришедшими неожиданно с Севера. Буквально изнасилованы ими. Теперь и те, и те мертвы. Звучит заупокойная месса в отдельные избыточные человеческой любовью дни. Над скотомогильником единорогов, который до боли прекрасен. В лесах его легко найти по запаху. Над темной пропастью [земля обваливается неожиданно, у края рекомендуется быть осторожнее] стоит аромат разлагающихся сказочных животных (период их полураспада - вечность, рог не гниет). Запах твоих духов. Над ним сияют самые яркие звезды. Одиноким путникам кажется даже, что это фосфорицируют кости.
Освещая фигуру ее, в молчании вдыхающей тлен и вздыхающей по самой себе. Солнце там не садится за горизонт, а ложится - словно леди перед совокуплением. И также встает. Заливая окрестности медом и патокой. Перед тем же, как оно сдернет с тела шелковые покрывала, облака, словно русло иссохшей реки, заполняются тоненькими ручейками янтарной воды. Узор на рассвете призван напоминать о ставших легендарными днях, когда еще не существовало понятия греха, а переспать с единорогом любая почитала за честь. И чем моложе - тем с большей вероятностью, что станет блядью. Но блядство было прекрасным и не подсудным. Божественным. Ее пра-пра-матерь, к примеру, переспала с подобным священным животным в десять своих неполных волшебных лет и это был счастливейший день в ее жизни.
Или ей снится все это?
/Наша маленькая блядь в сомнамбулической прострации пишет письма в комнате на втором этаже. Встает и разгибает свое прекрасное тело, хрустят все косточки, потягивается, зевая во весь рот. Достает из холодильника красное, холодное, склизкое. В ее ладошках оно подрагивает и сильно парит. Пританцовывая под инфернальные мелодии она бросает кусок на стол, на разделочную доску и, качая головой в такт музыке, разрезает его вдоль или поперек так, что видны сосуды и камеры - это сердце. В следующие пять минут тоже самое она проделает еще с одним кусочком, затем сшивая все четыре нарезанных в грязно-серое месиво разноцветными нитками, и поставит его в морозильник. Еще через пару часов как во сне в пару движений она вытащит его, и, с любовью целуя сердца, ставшие ледяным камешком, с размаху бросит об стену.
Полет их будет слишком красив для нее, потому она, печально улыбаясь, отвернется смотреть на Луну. Ведь даже Луна не так прекрасна, как разбивающиеся, сшитые по живому - ее и его - сердца. Вдребезги, в ледяное крошево, в разноцветную нотную гирлянду, в кровавые ошметки чувственной гаммы. Когда-то - но она уже не помнит этого - она любила играть на фортепьяно гаммы, слева направо и справо налево, учась на пятерки в школе. Теперь же наша маленькая блядь стоит и смотрит, сдерживая слезы, на холодный до ледяного ужаса пестрый ковер под ногами. Но кто-то наверху играет волшебные гаммы, и она, великолепно держа нездешний ритм, танцует на камнях, как гуляют в горах у озера, у моря далеко-далеко на Юге. Наша маленькая блядь замерзла очень, ее хрупким ножкам холодно, между прочим, и она не снимает, а сдергивает свое почему-то сегодня длинное платье через голову и в одном нижнем белье расправляет теплую постель. Пора в кровать, говорит себе наша маленькая блядь, и незамедлительно ложится спать…/
Луна появляется вслед за звездой с обязательным для Луны отставанием. Как будто далекий рыбак наверху вытягивает из моря огромную круглую рыбину, больше него самого в тысячи раз. И, чтобы Рыба-Луна не сорвалась пусть даже с заговоренной ведьмами лески, он читает молитвы, одну за другой, продавая душу свою, жен и детей, родственников и друзей высочайшим Богам [наши Боги - их дети]. Чтобы не сорвалось. Все за Улов. Любую молитву любому гиганту, титану, музе или божеству. И небо полнится его хриплым голосом, доносящим со всех четырех сторон света святую молитву, слов которой не разобрать. Все - за Улов. Нельзя не упасть на колени в эти минуты, и, не опустив голову покорно, не сказать своим феям - рубите ее, отнесите меня далеко за леса и моря, и там положите у озера, где гуляют дорогие моему сердцу наяды. Готов отдать себя, все таланты свои и счастливое будущее, прошлую, настоящую любовь и любовь, о которой грежу, за то, чтобы увидеть их, наконец, и прикоснуться губами к волосам одной из них, когда та проговорит неповторимым своим шепотом, хитро и по-детски улыбаясь: «Теперь - твоя очередь. Ты ищи». С моих уже посиневших губ срываются молитвы, проклятья, признания в любви и ненависти.
Я словно бью словами в литавры, так хочется проснуться. Ради чего готов убить ее, себя и всех вообще на свете. У бушующего морского побережья на Востоке разбит Богами сад, деревья в котором дают сплошь ядовитые плоды, величиной с кулак. В стоящем рядом авто через лобовое стекло отчетливо вижу лицо ее, ядовито-белое, бесстрастное как мелодия. А рядом… кто-то неизвестный, кого не разглядеть. В одном из старых снов я провидчески увидел двойную измену ее с такими же телами, чьи пластилиновые стертые лица меня пугали. И это было так давно, что я уже не помню ни чувств, мною испытанных, ни сбивчивых слов и рыданий девочки. Срываю с дерева плоды, надкусываю и кожица с придыханием лопается, чувственный сок отравой течет по губам, оставляя с шипением белесые следы на моей коже. Падая навзничь остывающим трупом в этом своеобразном Гефсиманском саду - я переворачиваю [и это мне не легко дается] страницу книги со строчками «Я ненавижу людей. Я стала в последнее время жестокой». И божественно-белоснежная страница переворачивается-таки. В смерть.
Или ей снится все это? И еще много-много других сновидений, а он сидит рядом у изголовья и горячим дыханием согревает виски, зацеловывая шею… Пока наша маленькая блядь погружается в небытие, во сне расправляя руки, будто летит в неизвестное царство, где она фея, он растирает ей ноги, чтобы только ей было хорошо. Он не чувствует, по счастью, ничего, он словно робот-tonight, с прострелянной гаубицей, или чем-то подобным, грудью навылет. Белыми монетами звенит в степной предпогребальной тишине рассвет. А перед самым рассветом слышен взрывающийся радостью и срывающийся то и дело в простые на самом деле (но сложные для ушей человеческих) мелодии язвительный смех: это сверхсокровенные нимфы Дикого Запада танцуют на лесной поляне насмешливый свой менуэт. В ускоренном темпе. Как в кино, когда пьяный механик путает скорости. Они празднуют дни бракосочетания свои [или несбывшееся наше в этом мире, но состоявшееся в Том Самом Времени?]. И это невероятно смешно.
И это - красиво.
картинки: (с) Dan Witz, Paul Himmel, Walfred Moisio, Tony Notarberardino, Ferdinando Scianna, Dan Witz