Колтрейн
Колтрейн был великим геометром. Умел строить музыкальный замок по одним ему ведомым чертежам. Слушать партнеров по команде. Стратегически продумывать нюанс каждой композиции. Всегда знал, что и как будет звучать в следующий момент. И прошел, наверное, в итоге дальше всех по части музыки и «миропонимания» в джазе. Скажем так... Паркер никогда бы не сочинил "A Love Supreme". Ему стало бы скушно. Паркеру «Америка» приснилась в радужных снах, но он так и не сумел ее открыть. Возможно, что не очень-то и стремился. Ему много чего снилось. Мы ему и так благодарны.
Джаз Колтрейна не слишком чувственный, если понимать под этим сантименты и пастельные тона воспоминаний об утраченной любви. Колтрейн - музыка, доведенная рассудком до предела. Но рассудком не совсем здравым. А таким, который в своих умопостроениях практически сошел с ума. Парадокс, но только на словах. А слова и джаз - две вещи не совместные. Совершенно. Никогда не понимал, как можно писать рецензии на джазовые альбомы? Но всегда отчего-то любил делиться своими соображениями о том или ином музыканте. Ну и какие у нас тут будут соображения, коллеги? Каков анамнез?
Прочитав пару интервью, биографию, рассмотрев его беспристрастную и холодную в чем-то физиономию на черно-белых фотоснимках, можно только развести руками. Ну что тут скажешь? 1940-1960-е, Нью-Йорк, прокуренные клубы, наркотики и воспоследовавшая за ними нечеловеческая сила воля, покончившая со всем этим безобразием. Безобразием, которое Паркера и Холлидей, к примеру, свело в могилу. Колтрейн тоже, увы, прожил не долго, но, Господи, если ты существуешь, огромное тебе человеческое спасибо за те годы, что он безумствовал в «Вилледж Вангуард». Он сотоварищи открыл все «терра» джаза, какие еще были до них «инкогнита». С радостью потратив на это лучшие годы своей жизни.
Некоторые альбомы Колтрейна есть последний музыкальный вскрик/всхлип/хрип. Истошный, как симфония оргазма. Эти «Америки», открытые в 60-х, возможно, и были кем-то из «викингов» опробованы до («Квартет диссонансов» Моцарта или последние квартеты Бетховена), но именно Колтрейн (на пару с Монком) «дошел до предела в познании предела». А люди, согласные в чем-либо идти до предела, до точки, за которой обвал, пустота и крах всего эстетического и возможного, что, в свою очередь, грозит первооткрывателю безумием или смертью, у меня всегда вызывали чувство какого-то священного трепета. Но это все гон. На самом деле, Колтрейн меньше всего был кем-то вроде гениев. Нет, гением был Паркер, что его и сгубило. Гениальность это диагноз. Существование гениев следствие плохой кармы человечества. Пятно на божественном мироздании. Гениев быть не должно. Гении - исключения из правил. А чем меньше исключений, тем вернее, что здание простоит дольше. Но увы, или к счастью, гениев в 20 веке родилось неестественно много. Расшатали мир и исчезли так же неожиданно, как и появились. Поминайте, как звали. «Делайте, что хотите. Нам с вами, мол, не по пути». Колтрейн человек. Но все-таки не совсем обычный. Человек великого ума и потрясающей силы воли.
Его музыку нормальные люди, если таковые еще существуют на нашей безумной планете, слушать в обычном состоянии вряд ли станут. Чтобы такие пластинки, как «Newport 63» или «Live At Birdland» не расхерачили ваш мозг, необходимо либо кататоническое отчаяние, либо неестественные эйфория и катарсис. Долбеж и грохотание, на самом деле тонко рассчитанные нашим звездочетом по одним ему ведомым небесам, не каждое ухо «услышит музыкой». Меньше всего хочется назвать ЭТО искусством. И проще всего впасть в инфантилизм, заявив почтеннейшей публике, что, мол: «музыка сфер, да не для каждого уха»…. Да ну? Уши у всех, друзья, одинаковые. Мозги тоже. А что необходимо для того, чтобы оценить музыкальные достоинства некоторых шедевров Колтрейна, я, честно говоря, понятия не имею. Его музыка такая вещь-в-себе, которую трудно полюбить, но еще труднее объяснить, за что же ты ее все-таки полюбил. Давайте пораскинем мозгами. А что нам еще остаётся?
Однажды провел весь вечер в черном на кровати. Черный кофе. Коньяк. И те самые альбомы фоном. В душе, вальяжно развалившись нежданным гостем, сидела маленькая трагедия. На которую всем было плевать, и в первую очередь Колтрейну. Пара принятых смсок. Два звонка. Все ни к черту. Все зря. И мимо. Утешения или поздравления. А тут еще музыка, которая никаким боком не успокаивающая. Скорее раздражающая. Но ведь как цепляет-то! В первую очередь, размораживает мозги. Пара композиций - и боль немного отпускает. В чем фишка, братья? Кажется, что музыка берет тебя за шкиренцию и бьет несколько раз об стену. Башкой о дверные косяки. Заставляя думать. Казалось бы, бешенная музыка, свербящая в мозгу, долбящая по аналитическим центрам, скарабеями лезущая в душу… И заставляет размышлять? Ну да, музыка Колтрейна вроде высшей математики джаза. Созданной по неведомым мне лично лекалам. В которой пользовались непонятными для непосвященных интегральными расчетами, дифференциалами, мнимыми величинами и алгоритмами. Не важно чем. Неизвестно. Главное, что в результате из музыкального хаоса был получен-таки ограненный джазовый бриллиант.
Как ему и его квартету удавались импровизации? Видимо, дело в самой природе джаза: толкни камень с горы в верном направлении, а уж он, покатившись, вберет все импровизационные кружева, какие только музыканты захотят ему вплести. Но кружева должны быть изысканны, музыканты профессиональны, а вектор, заданный камню, не абы каким, а верно-направленным. Я бы даже назвал Колтрейна «Пикассо джаза», припомнив Тарковского: «Для того чтобы уметь так не рисовать, как Пикассо, нужно очень хорошо уметь рисовать». Но это только часть правды. Нет, Колтрейн это Колтрейн. Он, мало того, что умел играть джаз красиво (см. его «Ballads» 1961 года), но и продолжал это делать до самой своей смерти. И в «Love Supreme», и в «Impressions» - всегда и всюду. Только красота эта меньше всего красивость гармоний или сладкая патока мелодичного звучания.
В своих исканиях Колтрейн искал предела. Точки, где джаз вот-вот распадётся на составляющие, перестав быть музыкой. Но он не был музыкальным некрофилом. Отнюдь. Он любил именно этот самый предел. Заостренные черты лица. Повышенный тон в разговоре. Крики. Смех. Бешенство. Психоз. Искривленность пространства, но которое еще пространство, а не черная дыра. Время, которое вот-вот сожрут «лонгольеры» перед тем, как оно разложиться в небытие. Красота, за секунду до того, как только башенные часы пробьют полночь, и она мутирует в мерзость. Исследуя грани дозволенного (и не заходя за рамки) он познавал мир и себя в нем. Его джаз - одно из лучших лекарств для человека в безвыходной ситуации именно потому, что заставляет думать. Рассуждать, включая все резервы интуитивного, чувственного и, бог знает, какого еще, познания. Музыка познающего себя. Помогающая взглянуть на мир в целости. Вот почему она, эта музыка, очень сложная и прекрасная одновременно. Феерически прекрасная и невероятно сложная. Как, собственно, и наше нелепое, но все-таки такое изумительное по своей красоте мироздание.
ПС Самые мои любимые его композиции это «Alabama» с пластинки «Live At Birdland» и «My Favorite Things» с «Newport 63». Просто чума, а не музыка, чума.
Очень точная цитата из Моэма: «Неужели, по-твоему, красота, самое драгоценное, что есть в мире, валяется, как камень на берегу, который может поднять любой прохожий? Красота - это то удивительное и недоступное, что художник в тяжких душевных муках творит из хаоса мироздания. И когда она уже создана, не всякому дано ее узнать. Чтобы постичь красоту, надо вжиться в дерзание художника. Красота - мелодия, которую он поет нам, и для того чтобы она отозвалась в нашем сердце, нужны знание, восприимчивость и фантазия.»