Пабло Неруда
Я думала, что встретилась с ним сегодня, сидя в перинатальном центре, когда ломилась от нежности. А потом оказалось, что это он спрашивал: "Сколько листьев, чтоб выжить, платят зиме деревья? " Значит, знакомы мы давно...
***
Где ты сейчас, Гильермина?
К сестре пришла она в гости,
и, когда я открыл ей двери,
к нам солнце вошло, вошли звезды,
вошли две пшеничных косички,
вошли два бездонные глаза,
Четырнадцать лет мне было,
и был я надменно мрачен,
худощав, нахмурен, насуплен,
как на похоронах церемонен.
Весь пропитанный сыростью леса,
я дружил тогда с пауками,
меня знали трехцветные осы
и семейства жуков жесткокрылых.
И спал я, как спят куропатки,
зарывшись в дикую мяту.
Но вот вошла Гильермина:
и две молнии голубые
мои волосы разом пронзили
и меня, как будто две шпаги,
пригвоздили к стенам зимы.
Это случилось в Темуко,
возле индейской границы.
Не спеша проходили годы,
как слоны, тяжело ступая,
лая, словно бешеные лисы,
проходили темные годы -
нарождались и умирали.
И шагал я по тучам и кручам,
с одной земли на другую,
от одних глаз к другим глазам.
А там, в Темуко, на юге,
шли дожди все в тех же одеждах.
И повсюду сердце бродило
в башмаках своих скороходах,
в неснимаемых башмаках;
и проглатывал я колючки,
ни минуты не знал покоя:
где меня колотили - я дрался,
отвечал на удар ударом,
где убили меня - упал я,
а затем, обновленный, воскрес.
А потом, а потом, а потом...
Все, что было со мной, не расскажешь.
И мне нечего больше прибавить.
В этот мир я пришел, чтобы жить в нем.
Где ты сейчас, Гильермина?
Мы потеряли целый закат, - никому
не увидеть дружбу наших ладоней
в час, когда мир погружается в синюю тьму.
В окно я видел праздник заката
на дальних холмах.
И порой в ладонях моих, как монетка,
осколок солнца разгорался впотьмах.
Я тебя вспоминал, и душу студила
печаль, которую ты знаешь за мной.
И всё же, где ты блуждала,
с какими людьми, какие слова говорила
порою ночной?
Почему, когда мне печально и ты далеко,
вся любовь накрывает меня волной?
Упала книга, которая на закате просится в руки,
и раненым псом мой плащ прикорнул на полу.
В сумерках ты удаляешься, сумерки тебя прячут
в час, когда вечер смывает статуи, убегая во мгл
ЗИМНИЙ САД
Пришла зима. И медленные листья,
одетые в молчание и злато,
диктуют мне блистательные строки.
Я - снежная тетрадь,
широкая ладонь или поляна,
застывшая округа,
безмолвное угодье зимней стужи.
Огромный мир шумел своей листвою,
пшеничные созвездья полыхали
в ночи, как алые цветы ожогов,
затем настала осень, и вино
свои на небе начертало знаки:
всё кануло, движенье небосвода
перевернуло чашу лета,
и кочевые облака померкли.
Я буду ждать на траурном балконе,
среди плющей, как бы в далёком детстве,
когда земля свои расправит крылья
над обезлюдевшей моей любовью.
Я знал, что розе суждено упасть,
что нежность персика недолговечна,
но возродится косточка его:
я охмелел, пригубив эту чашу,
и море стало мне мрачнее ночи,
когда румянец обратился в пепел.
Земля лежит сегодня
в спокойном сне, забыв свои вопросы,
расправив шкуру своего молчанья.
Я возвращаюсь к жизни,
завёрнутый в холодный плащ дождя,
в далёкий смутный гул колоколов:
я задолжал безжизненной земле
моих ростков свободу.
***
Куда подевался мальчик? Которым я был когда то?
Скажите, долгая старость - награда или расплата?
Где умирают птицы? Сколько лет сентябрю?
Понимает ли море, то, что я говорю?
О чем молодая листва поет весеннему бризу?
Откуда является смерть - сверху, или же снизу?
Кто там рыдает в ночи? Человек или птица?
Как зовется звезда, которая тебе снится?
Сколько листьев, чтоб выжить, платят зиме деревья?
- Мне бы только, чтоб дети не погибали во чреве...
Стоит ли жить, когда что-то еще не родилось?
- Мне бы только, чтоб жизни смерть моя пригодилась...
***
Где ты сейчас, Гильермина?
К сестре пришла она в гости,
и, когда я открыл ей двери,
к нам солнце вошло, вошли звезды,
вошли две пшеничных косички,
вошли два бездонные глаза,
Четырнадцать лет мне было,
и был я надменно мрачен,
худощав, нахмурен, насуплен,
как на похоронах церемонен.
Весь пропитанный сыростью леса,
я дружил тогда с пауками,
меня знали трехцветные осы
и семейства жуков жесткокрылых.
И спал я, как спят куропатки,
зарывшись в дикую мяту.
Но вот вошла Гильермина:
и две молнии голубые
мои волосы разом пронзили
и меня, как будто две шпаги,
пригвоздили к стенам зимы.
Это случилось в Темуко,
возле индейской границы.
Не спеша проходили годы,
как слоны, тяжело ступая,
лая, словно бешеные лисы,
проходили темные годы -
нарождались и умирали.
И шагал я по тучам и кручам,
с одной земли на другую,
от одних глаз к другим глазам.
А там, в Темуко, на юге,
шли дожди все в тех же одеждах.
И повсюду сердце бродило
в башмаках своих скороходах,
в неснимаемых башмаках;
и проглатывал я колючки,
ни минуты не знал покоя:
где меня колотили - я дрался,
отвечал на удар ударом,
где убили меня - упал я,
а затем, обновленный, воскрес.
А потом, а потом, а потом...
Все, что было со мной, не расскажешь.
И мне нечего больше прибавить.
В этот мир я пришел, чтобы жить в нем.
Где ты сейчас, Гильермина?
Мы потеряли целый закат, - никому
не увидеть дружбу наших ладоней
в час, когда мир погружается в синюю тьму.
В окно я видел праздник заката
на дальних холмах.
И порой в ладонях моих, как монетка,
осколок солнца разгорался впотьмах.
Я тебя вспоминал, и душу студила
печаль, которую ты знаешь за мной.
И всё же, где ты блуждала,
с какими людьми, какие слова говорила
порою ночной?
Почему, когда мне печально и ты далеко,
вся любовь накрывает меня волной?
Упала книга, которая на закате просится в руки,
и раненым псом мой плащ прикорнул на полу.
В сумерках ты удаляешься, сумерки тебя прячут
в час, когда вечер смывает статуи, убегая во мгл
ЗИМНИЙ САД
Пришла зима. И медленные листья,
одетые в молчание и злато,
диктуют мне блистательные строки.
Я - снежная тетрадь,
широкая ладонь или поляна,
застывшая округа,
безмолвное угодье зимней стужи.
Огромный мир шумел своей листвою,
пшеничные созвездья полыхали
в ночи, как алые цветы ожогов,
затем настала осень, и вино
свои на небе начертало знаки:
всё кануло, движенье небосвода
перевернуло чашу лета,
и кочевые облака померкли.
Я буду ждать на траурном балконе,
среди плющей, как бы в далёком детстве,
когда земля свои расправит крылья
над обезлюдевшей моей любовью.
Я знал, что розе суждено упасть,
что нежность персика недолговечна,
но возродится косточка его:
я охмелел, пригубив эту чашу,
и море стало мне мрачнее ночи,
когда румянец обратился в пепел.
Земля лежит сегодня
в спокойном сне, забыв свои вопросы,
расправив шкуру своего молчанья.
Я возвращаюсь к жизни,
завёрнутый в холодный плащ дождя,
в далёкий смутный гул колоколов:
я задолжал безжизненной земле
моих ростков свободу.
***
Куда подевался мальчик? Которым я был когда то?
Скажите, долгая старость - награда или расплата?
Где умирают птицы? Сколько лет сентябрю?
Понимает ли море, то, что я говорю?
О чем молодая листва поет весеннему бризу?
Откуда является смерть - сверху, или же снизу?
Кто там рыдает в ночи? Человек или птица?
Как зовется звезда, которая тебе снится?
Сколько листьев, чтоб выжить, платят зиме деревья?
- Мне бы только, чтоб дети не погибали во чреве...
Стоит ли жить, когда что-то еще не родилось?
- Мне бы только, чтоб жизни смерть моя пригодилась...