Миф о... (часть 2)
Первая часть
Обещанная лодка оказалась довольно крупной баржей, одиноко стоявшей у пустого пирса. На каменный берег был перекинут трап, к которому и направился Сизиф. Но Птиц схватил его за руку:
- Мой корабль не для того, чтобы на нем плыть, - Птиц указал на толстые канаты, брошенные на берегу. - Он плывет на мне.
- Но сейчас же он никуда не плывет, - удивился Сизиф.
- Корабль - это мое наказание, только мне можно подниматься на борт. Ты же не просил меня катить твой камень? Наши наказания - только для нас.
- Значит ли это, что ты не попросишь меня тащить твой корабль? - спросил Сизиф.
- Конечно нет, - улыбнулся Птиц. Улыбался он неприлично часто для мертвого, и от этого у Сизифа крепло странное чувство, что с его новым товарищем что-то не так.
- Но подниматься на борт тебе нельзя, - подвел итог Птиц. Сизиф не стал спорить: каждый имел право ревностно охранять свое посмертное наказание, ведь очень часто, а последние сто лет - с тех пор, как в Департамент Назначения Наказаний начали нанимать умерших психологов - всегда, епитимьи затрагивали самые потаенные и тонкие струны жизни и характера человека.
Поняв, что возражений не будет, Птиц отвязал корабль от ржавого столба, заменявшего причальную тумбу, подобрал один из канатов, прикрепленных к носу, и потащил лодку вниз по течению. Через пятьдесят шагов он почувствовал, что идти стало легче, это Сизиф выловил один из канатов, успевших сползти в воду, и догнал Птица.
Шли они долго и очень сильно устали. Не от того, что тащили баржу на себе - она спокойно плыла по течению и требовала только усилий держать ее возле берега. Но сначала Сизиф привычно принялся изображать своим сухоньким телом тяжелую работу, а потом и Птиц включился в игру, пару раз даже упав от напряжения. Так что к месту стоянки оба подошли выбившиеся из сил, но довольные - работа проделана большая, результат наблюдался на лице, а что еще надо мужчине, чтобы чувствовать важность своего дела?
Пока Сизиф вязал узел на чахлом деревце, удачно растущем около их стоянки, Птиц вылавливал из реки болтающиеся там канаты, а заодно и привязанные к ним широкую доску, заменявшую трап, и бочонок, в котором были собраны нехитрые Птицины пожитки. Делал он это неприлично долго, так что Сизиф, уставший сидеть без дела, собрал по окрестностям топливо для костра, и теперь грел спину ласковым огнем - от реки в сумерках тянуло прохладой.
Выловленный, наконец, бочонок Птиц прикатил к костру. Достал циновку и шкуру какого-то животного, бросил их Сизифу.
- Твоя постель.
- А еда есть?
- Есть и пить, - попытался скаламбурить Птиц, выуживая кусок солонины, бутыль вина и мешочек сухарей.
- Мало, - беспощадный Сизиф трезво оценил свой голод, не зная на что обрекает Птица.
Не говоря ни слова, Птиц всучил провиант Сизифу, и неуверенным шагом направился к кораблю. Перед трапом он остановился, сиротливо оглянулся, ища поддержки. Ничего не обнаружив, Птиц посмотрел на Сизифа, весело трескавшего сухари, и со злости запрыгнул на корабль с берега.
Прошло достаточно много времени до того, как Птиц вернулся. Он безмолвно вышел из окружающей темноты - ночь уже взяла свое, положил что-то большое в бочонок, расстелил принесенную циновку около костра, и лег, отвернувшись от Сизифа, показывая, что общаться сегодня не намерен. Сизиф не возражал - он успел прикончить солонину и дожевать сухари, а пустая бутыль очень удобно лежала под головой. К тому же, его занимала одна мысль, которую он думал, пока, вслед за Птицем, не уснул.
Страшные крики разбудили Птица посреди ночи. Туго соображая со сна он дернулся было растолкать Сизифа, но обнаружил, что соседняя циновка пуста. И все стало ясно: прикидываясь дурачком, Сизиф делал вид, будто ему совершенно безынтересно, что творится на лодке, а сам только ждал удобного случая, чтобы оказаться в дураках настоящих.
«Какой идиот!» - сердито думал Птиц, подходя к кораблю. Подниматься на палубу не хотелось, он надеялся, что еще минимум два дня будет избавлен от этой необходимости. Однако Сизифа надо было спасать - и если не из человеколюбия, к которому Птиц склонен никогда не был, то из соображений комфорта - катавший не одну тысячу лет тяжеленный камень Сизиф обрел такую выносливость, что орать мог очень и очень долго, лишая возможности спокойно отдохнуть. А еще Птицу было интересно, что же такого крикливого привиделось его попутчику.
Трап неприятно качался, пока Птиц поднимался по нему. У самого края спасатель остановился, собирая последние крохи сомнения. Надо. Зажмурив, по привычке, глаза, Птиц заглотнул свежую порцию затхлого воздуха и несмело шагнул вперед...
Рядом тихо постанывает Сизиф. Птиц, сгорбившись, сидит рядом, спиной к нему. Он словно постарел лет на двадцать, лицо его, мокрое от слез и пота, сморщено гримасой боли и отчаяния, он дрожит, и пытается не отпустить реальность. Пытается вспомнить во что бы то ни стало, чем же закончился этот прыжок в прошлое. Пытается, даже зная, что ничего у него не получится - он будет снова и снова прокручивать в голове всплывший из глубин памяти, но такой важный для него, эпизод, с каждым разом вколачивая себя глубже в болото апатии, чтобы потом, убедившись в своем бессилии самостоятельно вспомнить, добровольно пойти на корабль в тщетной надежде, что тот сжалится над ним и покажет воспоминание до конца. Но корабль только увлечет его дальше, заставит забыть то, с чем Птиц поднимался на борт, даст ему новый вопрос, на который Птиц не сможет найти ответ самостоятельно, и который забудет, как только поднимется на борт в следующий раз…
- Хоть бы предупредил, - прохрипел Сисиф, когда пришел в себя.
- Хоть бы послушал, - ответил Птиц, не оборачиваясь.
Сизиф попытался подняться. Не вышло. Тело ломило так, будто его два дня валяли в маслобойке. А вот голова была на удивление ясная, настолько, насколько это вообще возможно, когда в мозг отовсюду приходят обжигающие сигналы боли. Но главное- исчезло тоскливое чувство беспомощной безнадежности, с которым Сизиф жил последнюю вечность.
- Что ты видел? - спросил вдруг Птиц, в котором любопытство временно одержало верх.
- Видел... - вопрос удивительно вторил собственным мыслям Сизиф. - Помню только, что было очень больно, невыносимо, невозможно... я бы обязательно умер, если бы уже не сделал это раньше.
- Тут тебе повезло, - мрачно пошутил победивший в Птице сарказм.
- Но боль, это ерунда, она пройдет, - голос Сизифа зазвенел от возбуждения. - Я не знаю, не понимаю, чем хотел наказать меня твой корабль, но... ты слышишь? У меня болит все тело, мне больно даже моргать...
- Но не говорить, - ехидно вставил Птиц, в котором сарказм все еще удерживал позиции, отбиваясь от поднимающейся апатии.
- Зато я снова хочу жить! - не слыша ничего вокруг, Сисиф упивался новыми ощущениями. - Хочу увидеть солнце, вдохнуть ласковый утренний ветер, полный приятных запахов, обнять женщину...
- Знатно тебя торкнуло, - изрек Птиц, с тревогой прислушиваясь к коренному перелому сражения внутри себя.
- Что меня?
- Неважно, - отмахнулся Птиц, - И что ты будешь делать?
- Для начала - отдохнуть, чтобы перестало болеть. А потом превратить одну маленькую ложь в правду, - даже несмотря на боль, Сизиф сиял как солнце, радуясь вновь обретенному желанию.
- Ты про третий побег? - сарказм нанес контрудар, и Птиц не дал Сизифу эффектно закончить реплику. Тот как-то потускнел, и Птицу стало стыдно. Удивленный этим, он решил пояснить. - Не обижайся, я сразу понял - книжку про тебя читал.
- Почему не сказал? - буркнул Сизиф.
- Есть люди, - начал издалека Птиц, - которые физически не могут не врать. Ложь для них такая же потребность, как сон и еда. Судя по тому, что я о тебе знаю - ты как раз из таких. Вот я и подумал: тяжело ему, столько лет врать было некому. Смолчу, думаю, мне все равно, а человек хороший.
-А сейчас почему сказал?
- Уж больно ты разошелся, - Птиц улыбнулся, чему удивился снова, но закончить решил на той же волне, самодовольно. - Надо было срезать.
- Сволочь, - беззлобно прокомментировал Сизиф.
- Искренне ваш, - ответил Птиц, у которого вместе с развязкой темы прошел и всплеск интереса. На первый план снова вылезло недавно увиденное, и Птицу надо было остаться наедине со своими мыслями. Он добрел до своей циновки, лег и притворился, что пытается уснуть.
Сизиф, и так лежавший, просто дополз до своего места, но сон к нему не шел.
- Птиц! - Сизиф решил потревожить товарища. - А ты то что видел?
- Кончик радуги, - буркнул Птиц. Больше он говорить не собирался, и Сизиф предпочел расспросы не продолжать. «Захочет - сам расскажет» - обманывал он себя. Обманывать было приятно, и Сизиф немедля обкрутил себя вокруг пальца еще несколько раз, пока не пришел к выводу, что обманывать самого себя неинтересно. Обманув, таким образом, себя еще раз, Сизиф удовлетворился, но не успокоился: тело болело меньше, но болело и спать не давало. Небо интереса не представляло - звезд на нем не было, так что лежать было скучно.
Так как Птиц спал, и переставать притворяться не собирался, Сизиф, наплевав на боль, встал и поплелся к реке, где ему взбрело в голову немного поплавать. Не раздеваясь, он прыгнул в темную воду, сделал несколько мощных гребков, нырнул, пытаясь достать до дна. Когда его руки наткнулись на что-то твердое и шершавое, сильно напоминающее камень, который Сизиф таскал в гору, он не шутку перепугался. «Догнали» - пульсировала лихорадочная мысль, пока Сизиф панически всплывал на поверхность. Со страху он потерял ориентир, поэтому, всплыв, обнаружил себя на противоположной стороне реки. Вокруг было тихо, никто не хватал его за ноги и не утаскивал под воду, чтобы затем водворить на законное место.
«Какое-никакое, а развлечение», - решил Сизиф, и выбрался на берег. Здесь было повеселее: песчанный пляж и островки зелени там, где желто-бурая полоса сменялась блеклой землей, упирающейся в бесплодную серость скал. Невольно Сизиф вспомнил cвою гору и вид, что открывался с нее. Вид... маленькая загогулина реки, по какому-то недоразумению прорывающаяся сквозь вездесущее кольцо гор, да небольшая долина, в центре которой возвышалась Сизифова гора, а на краю - у реки - примостился распределительный центр: административное здание и три барака для перемещаемых лиц. Раньше в бараках жили новенькие в ожидании своей участи, потом здесь устроили перевалочный пункт, который часто пустовал - умерших возили на быстроходных «Харонах» в совсем уж отдаленные места, так что останавливаться так близко ко входу не было никакого смысла, и теперь в этих бараках жили немногочисленные умершие. У Сизифа была, на правах старожила, чудная комнатка с видом на плац, бывшая надзирательская. Менее именитые обитатели долины ютились в общем помещении, соседний барак отдали сестрам-черпальщицам и присматривающей за ними белокурой бестии, которую, кажется, боялся даже начальник распределительного центра. В третий барак когда-то переселили Тантала - он вечно слонялся без дела, да еще своим наказанием мешал другим: если Тантал хотел спать - в бараке пропадали кровати, если хотел пить - высыхали кувшины с водой, если было холодно - исчезали одеяла...
Когда обнаружили, что пропали все Данаиды, терпение лопнуло, и Тантала выставили в дальний барак, строго-настрого запретив приближаться к столовой, питьевой воде и женщинам. Нашлись темные личности, которые захотели увеличить свой незатейливый скарб за счет других, свалив все на бедолагу Тантала. Тот так сильно разозлился, что виновных отыскали в течение часа: желание Тантала восстановить свое честное имя было таким сильным, что воришек буквально выкинуло с утреннего построения, лишь только Танталу приблизился к плацу на сто метров.
Негодяев схватили, и по ходатайству начальника центра перевела в места столь ужасные, что даже бывалые матросы прибывшей за преступниками висельной галеры «Харон-23» мрачнели, когда их спрашивали о месте назначения.
Тантал Сизифу нравился. Симпатия эта была взаимной, и бывший царь время от времени захаживал посидеть на вершине. Они почти не разговаривали: Сизиф обозревал окрестности, а Тантал изо всех пытался думать, что Сизиф ему неприятен. Так они и сидели, пока их не выгоняли ремонтники, пришедшие провести ТО возвратной системы. Отосланные Тантал с Сизифом медленно спускались с горы, попутно совершая акты мелкого саботажа: знакомый с устройством возвратной системы Сизиф указывал приятелю на какую-нибудь шестеренку поважнее, которую Тантал начинал страстно желать, отчего вещица тут же пропадала. Ремонтники недобро на них косились, но сделать ничего не могли - пожизняков разве что в карцер посадишь, да только толку с этого будет ноль. Сизифу - отдых от бессмысленной работы, а без Тантала будет некому раздвигать воды реки, чтобы караваны с грузами перебирались посуху, не ожидая подолгу, когда Департамент Транспорта соизволит прислать баржу.
Как ни странно, шкодничество было весьма распространено среди «старичков», то ли от безнаказанности, то ли со скуки. Все-таки, следует менять наказания за грехи время от времени, хотя бы раз в тысячу лет.
Старомертвых, впрочем, оставалось совсем мало: все чаще и чаще их амнистировали и отправляли в места с условиями получше. Оставляли только тех, кто издавна стал достопримечательностью Царства Мертвых. Прочие же сменялись с такой быстротой (для пожизняков), что...
Почуяв неладное, Сизиф оборвал свои воспоминания, так что едва-едва подступившая мысль об абсурдности палочной системы не успела окрепнуть. Рядом было по-прежнему пусто, зато на другом берегу Птиц медленной неуверенной поступью вышагивал к кораблю.
Не теряя ни секунды Сизиф кинулся в тихие воды, усиленно работая руками быстро пересек реку и выскочил на берег. Но опоздал: Птиц уже делал последний шаг, и на этот раз он почти не раздумывал.
Обещанная лодка оказалась довольно крупной баржей, одиноко стоявшей у пустого пирса. На каменный берег был перекинут трап, к которому и направился Сизиф. Но Птиц схватил его за руку:
- Мой корабль не для того, чтобы на нем плыть, - Птиц указал на толстые канаты, брошенные на берегу. - Он плывет на мне.
- Но сейчас же он никуда не плывет, - удивился Сизиф.
- Корабль - это мое наказание, только мне можно подниматься на борт. Ты же не просил меня катить твой камень? Наши наказания - только для нас.
- Значит ли это, что ты не попросишь меня тащить твой корабль? - спросил Сизиф.
- Конечно нет, - улыбнулся Птиц. Улыбался он неприлично часто для мертвого, и от этого у Сизифа крепло странное чувство, что с его новым товарищем что-то не так.
- Но подниматься на борт тебе нельзя, - подвел итог Птиц. Сизиф не стал спорить: каждый имел право ревностно охранять свое посмертное наказание, ведь очень часто, а последние сто лет - с тех пор, как в Департамент Назначения Наказаний начали нанимать умерших психологов - всегда, епитимьи затрагивали самые потаенные и тонкие струны жизни и характера человека.
Поняв, что возражений не будет, Птиц отвязал корабль от ржавого столба, заменявшего причальную тумбу, подобрал один из канатов, прикрепленных к носу, и потащил лодку вниз по течению. Через пятьдесят шагов он почувствовал, что идти стало легче, это Сизиф выловил один из канатов, успевших сползти в воду, и догнал Птица.
Шли они долго и очень сильно устали. Не от того, что тащили баржу на себе - она спокойно плыла по течению и требовала только усилий держать ее возле берега. Но сначала Сизиф привычно принялся изображать своим сухоньким телом тяжелую работу, а потом и Птиц включился в игру, пару раз даже упав от напряжения. Так что к месту стоянки оба подошли выбившиеся из сил, но довольные - работа проделана большая, результат наблюдался на лице, а что еще надо мужчине, чтобы чувствовать важность своего дела?
Пока Сизиф вязал узел на чахлом деревце, удачно растущем около их стоянки, Птиц вылавливал из реки болтающиеся там канаты, а заодно и привязанные к ним широкую доску, заменявшую трап, и бочонок, в котором были собраны нехитрые Птицины пожитки. Делал он это неприлично долго, так что Сизиф, уставший сидеть без дела, собрал по окрестностям топливо для костра, и теперь грел спину ласковым огнем - от реки в сумерках тянуло прохладой.
Выловленный, наконец, бочонок Птиц прикатил к костру. Достал циновку и шкуру какого-то животного, бросил их Сизифу.
- Твоя постель.
- А еда есть?
- Есть и пить, - попытался скаламбурить Птиц, выуживая кусок солонины, бутыль вина и мешочек сухарей.
- Мало, - беспощадный Сизиф трезво оценил свой голод, не зная на что обрекает Птица.
Не говоря ни слова, Птиц всучил провиант Сизифу, и неуверенным шагом направился к кораблю. Перед трапом он остановился, сиротливо оглянулся, ища поддержки. Ничего не обнаружив, Птиц посмотрел на Сизифа, весело трескавшего сухари, и со злости запрыгнул на корабль с берега.
Прошло достаточно много времени до того, как Птиц вернулся. Он безмолвно вышел из окружающей темноты - ночь уже взяла свое, положил что-то большое в бочонок, расстелил принесенную циновку около костра, и лег, отвернувшись от Сизифа, показывая, что общаться сегодня не намерен. Сизиф не возражал - он успел прикончить солонину и дожевать сухари, а пустая бутыль очень удобно лежала под головой. К тому же, его занимала одна мысль, которую он думал, пока, вслед за Птицем, не уснул.
Страшные крики разбудили Птица посреди ночи. Туго соображая со сна он дернулся было растолкать Сизифа, но обнаружил, что соседняя циновка пуста. И все стало ясно: прикидываясь дурачком, Сизиф делал вид, будто ему совершенно безынтересно, что творится на лодке, а сам только ждал удобного случая, чтобы оказаться в дураках настоящих.
«Какой идиот!» - сердито думал Птиц, подходя к кораблю. Подниматься на палубу не хотелось, он надеялся, что еще минимум два дня будет избавлен от этой необходимости. Однако Сизифа надо было спасать - и если не из человеколюбия, к которому Птиц склонен никогда не был, то из соображений комфорта - катавший не одну тысячу лет тяжеленный камень Сизиф обрел такую выносливость, что орать мог очень и очень долго, лишая возможности спокойно отдохнуть. А еще Птицу было интересно, что же такого крикливого привиделось его попутчику.
Трап неприятно качался, пока Птиц поднимался по нему. У самого края спасатель остановился, собирая последние крохи сомнения. Надо. Зажмурив, по привычке, глаза, Птиц заглотнул свежую порцию затхлого воздуха и несмело шагнул вперед...
Рядом тихо постанывает Сизиф. Птиц, сгорбившись, сидит рядом, спиной к нему. Он словно постарел лет на двадцать, лицо его, мокрое от слез и пота, сморщено гримасой боли и отчаяния, он дрожит, и пытается не отпустить реальность. Пытается вспомнить во что бы то ни стало, чем же закончился этот прыжок в прошлое. Пытается, даже зная, что ничего у него не получится - он будет снова и снова прокручивать в голове всплывший из глубин памяти, но такой важный для него, эпизод, с каждым разом вколачивая себя глубже в болото апатии, чтобы потом, убедившись в своем бессилии самостоятельно вспомнить, добровольно пойти на корабль в тщетной надежде, что тот сжалится над ним и покажет воспоминание до конца. Но корабль только увлечет его дальше, заставит забыть то, с чем Птиц поднимался на борт, даст ему новый вопрос, на который Птиц не сможет найти ответ самостоятельно, и который забудет, как только поднимется на борт в следующий раз…
- Хоть бы предупредил, - прохрипел Сисиф, когда пришел в себя.
- Хоть бы послушал, - ответил Птиц, не оборачиваясь.
Сизиф попытался подняться. Не вышло. Тело ломило так, будто его два дня валяли в маслобойке. А вот голова была на удивление ясная, настолько, насколько это вообще возможно, когда в мозг отовсюду приходят обжигающие сигналы боли. Но главное- исчезло тоскливое чувство беспомощной безнадежности, с которым Сизиф жил последнюю вечность.
- Что ты видел? - спросил вдруг Птиц, в котором любопытство временно одержало верх.
- Видел... - вопрос удивительно вторил собственным мыслям Сизиф. - Помню только, что было очень больно, невыносимо, невозможно... я бы обязательно умер, если бы уже не сделал это раньше.
- Тут тебе повезло, - мрачно пошутил победивший в Птице сарказм.
- Но боль, это ерунда, она пройдет, - голос Сизифа зазвенел от возбуждения. - Я не знаю, не понимаю, чем хотел наказать меня твой корабль, но... ты слышишь? У меня болит все тело, мне больно даже моргать...
- Но не говорить, - ехидно вставил Птиц, в котором сарказм все еще удерживал позиции, отбиваясь от поднимающейся апатии.
- Зато я снова хочу жить! - не слыша ничего вокруг, Сисиф упивался новыми ощущениями. - Хочу увидеть солнце, вдохнуть ласковый утренний ветер, полный приятных запахов, обнять женщину...
- Знатно тебя торкнуло, - изрек Птиц, с тревогой прислушиваясь к коренному перелому сражения внутри себя.
- Что меня?
- Неважно, - отмахнулся Птиц, - И что ты будешь делать?
- Для начала - отдохнуть, чтобы перестало болеть. А потом превратить одну маленькую ложь в правду, - даже несмотря на боль, Сизиф сиял как солнце, радуясь вновь обретенному желанию.
- Ты про третий побег? - сарказм нанес контрудар, и Птиц не дал Сизифу эффектно закончить реплику. Тот как-то потускнел, и Птицу стало стыдно. Удивленный этим, он решил пояснить. - Не обижайся, я сразу понял - книжку про тебя читал.
- Почему не сказал? - буркнул Сизиф.
- Есть люди, - начал издалека Птиц, - которые физически не могут не врать. Ложь для них такая же потребность, как сон и еда. Судя по тому, что я о тебе знаю - ты как раз из таких. Вот я и подумал: тяжело ему, столько лет врать было некому. Смолчу, думаю, мне все равно, а человек хороший.
-А сейчас почему сказал?
- Уж больно ты разошелся, - Птиц улыбнулся, чему удивился снова, но закончить решил на той же волне, самодовольно. - Надо было срезать.
- Сволочь, - беззлобно прокомментировал Сизиф.
- Искренне ваш, - ответил Птиц, у которого вместе с развязкой темы прошел и всплеск интереса. На первый план снова вылезло недавно увиденное, и Птицу надо было остаться наедине со своими мыслями. Он добрел до своей циновки, лег и притворился, что пытается уснуть.
Сизиф, и так лежавший, просто дополз до своего места, но сон к нему не шел.
- Птиц! - Сизиф решил потревожить товарища. - А ты то что видел?
- Кончик радуги, - буркнул Птиц. Больше он говорить не собирался, и Сизиф предпочел расспросы не продолжать. «Захочет - сам расскажет» - обманывал он себя. Обманывать было приятно, и Сизиф немедля обкрутил себя вокруг пальца еще несколько раз, пока не пришел к выводу, что обманывать самого себя неинтересно. Обманув, таким образом, себя еще раз, Сизиф удовлетворился, но не успокоился: тело болело меньше, но болело и спать не давало. Небо интереса не представляло - звезд на нем не было, так что лежать было скучно.
Так как Птиц спал, и переставать притворяться не собирался, Сизиф, наплевав на боль, встал и поплелся к реке, где ему взбрело в голову немного поплавать. Не раздеваясь, он прыгнул в темную воду, сделал несколько мощных гребков, нырнул, пытаясь достать до дна. Когда его руки наткнулись на что-то твердое и шершавое, сильно напоминающее камень, который Сизиф таскал в гору, он не шутку перепугался. «Догнали» - пульсировала лихорадочная мысль, пока Сизиф панически всплывал на поверхность. Со страху он потерял ориентир, поэтому, всплыв, обнаружил себя на противоположной стороне реки. Вокруг было тихо, никто не хватал его за ноги и не утаскивал под воду, чтобы затем водворить на законное место.
«Какое-никакое, а развлечение», - решил Сизиф, и выбрался на берег. Здесь было повеселее: песчанный пляж и островки зелени там, где желто-бурая полоса сменялась блеклой землей, упирающейся в бесплодную серость скал. Невольно Сизиф вспомнил cвою гору и вид, что открывался с нее. Вид... маленькая загогулина реки, по какому-то недоразумению прорывающаяся сквозь вездесущее кольцо гор, да небольшая долина, в центре которой возвышалась Сизифова гора, а на краю - у реки - примостился распределительный центр: административное здание и три барака для перемещаемых лиц. Раньше в бараках жили новенькие в ожидании своей участи, потом здесь устроили перевалочный пункт, который часто пустовал - умерших возили на быстроходных «Харонах» в совсем уж отдаленные места, так что останавливаться так близко ко входу не было никакого смысла, и теперь в этих бараках жили немногочисленные умершие. У Сизифа была, на правах старожила, чудная комнатка с видом на плац, бывшая надзирательская. Менее именитые обитатели долины ютились в общем помещении, соседний барак отдали сестрам-черпальщицам и присматривающей за ними белокурой бестии, которую, кажется, боялся даже начальник распределительного центра. В третий барак когда-то переселили Тантала - он вечно слонялся без дела, да еще своим наказанием мешал другим: если Тантал хотел спать - в бараке пропадали кровати, если хотел пить - высыхали кувшины с водой, если было холодно - исчезали одеяла...
Когда обнаружили, что пропали все Данаиды, терпение лопнуло, и Тантала выставили в дальний барак, строго-настрого запретив приближаться к столовой, питьевой воде и женщинам. Нашлись темные личности, которые захотели увеличить свой незатейливый скарб за счет других, свалив все на бедолагу Тантала. Тот так сильно разозлился, что виновных отыскали в течение часа: желание Тантала восстановить свое честное имя было таким сильным, что воришек буквально выкинуло с утреннего построения, лишь только Танталу приблизился к плацу на сто метров.
Негодяев схватили, и по ходатайству начальника центра перевела в места столь ужасные, что даже бывалые матросы прибывшей за преступниками висельной галеры «Харон-23» мрачнели, когда их спрашивали о месте назначения.
Тантал Сизифу нравился. Симпатия эта была взаимной, и бывший царь время от времени захаживал посидеть на вершине. Они почти не разговаривали: Сизиф обозревал окрестности, а Тантал изо всех пытался думать, что Сизиф ему неприятен. Так они и сидели, пока их не выгоняли ремонтники, пришедшие провести ТО возвратной системы. Отосланные Тантал с Сизифом медленно спускались с горы, попутно совершая акты мелкого саботажа: знакомый с устройством возвратной системы Сизиф указывал приятелю на какую-нибудь шестеренку поважнее, которую Тантал начинал страстно желать, отчего вещица тут же пропадала. Ремонтники недобро на них косились, но сделать ничего не могли - пожизняков разве что в карцер посадишь, да только толку с этого будет ноль. Сизифу - отдых от бессмысленной работы, а без Тантала будет некому раздвигать воды реки, чтобы караваны с грузами перебирались посуху, не ожидая подолгу, когда Департамент Транспорта соизволит прислать баржу.
Как ни странно, шкодничество было весьма распространено среди «старичков», то ли от безнаказанности, то ли со скуки. Все-таки, следует менять наказания за грехи время от времени, хотя бы раз в тысячу лет.
Старомертвых, впрочем, оставалось совсем мало: все чаще и чаще их амнистировали и отправляли в места с условиями получше. Оставляли только тех, кто издавна стал достопримечательностью Царства Мертвых. Прочие же сменялись с такой быстротой (для пожизняков), что...
Почуяв неладное, Сизиф оборвал свои воспоминания, так что едва-едва подступившая мысль об абсурдности палочной системы не успела окрепнуть. Рядом было по-прежнему пусто, зато на другом берегу Птиц медленной неуверенной поступью вышагивал к кораблю.
Не теряя ни секунды Сизиф кинулся в тихие воды, усиленно работая руками быстро пересек реку и выскочил на берег. Но опоздал: Птиц уже делал последний шаг, и на этот раз он почти не раздумывал.