Санкция на восприятие (обсценное)
.
Не каждому писателю дано видеть "внелитературно", но "художественно" - до слов, до чтения, до всякой мысли о прекрасном, если хотите. Большинство "настраивает" себя на "красивое" и в жизни, и в искусстве, прежде чем соприкоснуться с ними. Поэтому между собой и восприятием оно устанавливает посредника, "разрешающую" оптическую силу авторитета. Самые продвинутые - Бога, атеисты - творимую красоту, образец. Матрица чужого восприятия служит как бы бейджиком в музей изящных искусств. С логотипом школы, модного направления, авторитета. Больше других из литераторов, кажется, этому был подвержен Катаев. Совершенно искусственный писатель, почти каждую букву сверявший с дыханием Бунина. Все его "культурные" интонации завизированы там же. Полный отказ от собственного зрения - под покровом, разумеется, личных амбиций, текущей политики и "стиля". Главное, отказ от собственной литературной судьбы. Этим он и нравится читателям. Есть особый род читателей: читатели читателей. Катаев и подобные ему - для них.
Порабощение чужим стилем - вещь страшная, это, без преувеличения, отказ от собственного существования и превращение себя в полуденную тень. Все приходится переделывать вслед за учителем и любить своих уродцев любовью не отца, а отчима. Но сил оторваться от чужого восприятия - нет. Даже чудесные гоголевские сливы, "покрытые свинцовым матом", под пером бессильного подражателя превращаются в "покрытые бирюзовой пылью". Элегантненько.
Феномен удивительнейший: почему человек видит красоту в искусстве, но не может различить ее в жизни и воспроизвести затем в своих словах. Дело, видимо, не просто в "диоптриях" хорошей литературы и живописи, проявляющих прекрасное, а в санкциях, которые выдает настоящий художник на свое видение - другим. Уверен, что и сейчас, несмотря на сиюминутные коннотации, Гоголь бы не отказался от "свинцового мата", а Катаев от "бирюзовой пыли". Таково вечное отношение копии к оригиналу. Прекрасное можно только изуродовать, нельзя улучшить. Возможно, уже больше никому. Тем более, "мовисту". Гоголь первичен даже по отношению к самой природе, Катаев вторичен даже по отношению к эпигонам. Удивительно, как живучи восковые цветы.
Не каждому писателю дано видеть "внелитературно", но "художественно" - до слов, до чтения, до всякой мысли о прекрасном, если хотите. Большинство "настраивает" себя на "красивое" и в жизни, и в искусстве, прежде чем соприкоснуться с ними. Поэтому между собой и восприятием оно устанавливает посредника, "разрешающую" оптическую силу авторитета. Самые продвинутые - Бога, атеисты - творимую красоту, образец. Матрица чужого восприятия служит как бы бейджиком в музей изящных искусств. С логотипом школы, модного направления, авторитета. Больше других из литераторов, кажется, этому был подвержен Катаев. Совершенно искусственный писатель, почти каждую букву сверявший с дыханием Бунина. Все его "культурные" интонации завизированы там же. Полный отказ от собственного зрения - под покровом, разумеется, личных амбиций, текущей политики и "стиля". Главное, отказ от собственной литературной судьбы. Этим он и нравится читателям. Есть особый род читателей: читатели читателей. Катаев и подобные ему - для них.
Порабощение чужим стилем - вещь страшная, это, без преувеличения, отказ от собственного существования и превращение себя в полуденную тень. Все приходится переделывать вслед за учителем и любить своих уродцев любовью не отца, а отчима. Но сил оторваться от чужого восприятия - нет. Даже чудесные гоголевские сливы, "покрытые свинцовым матом", под пером бессильного подражателя превращаются в "покрытые бирюзовой пылью". Элегантненько.
Феномен удивительнейший: почему человек видит красоту в искусстве, но не может различить ее в жизни и воспроизвести затем в своих словах. Дело, видимо, не просто в "диоптриях" хорошей литературы и живописи, проявляющих прекрасное, а в санкциях, которые выдает настоящий художник на свое видение - другим. Уверен, что и сейчас, несмотря на сиюминутные коннотации, Гоголь бы не отказался от "свинцового мата", а Катаев от "бирюзовой пыли". Таково вечное отношение копии к оригиналу. Прекрасное можно только изуродовать, нельзя улучшить. Возможно, уже больше никому. Тем более, "мовисту". Гоголь первичен даже по отношению к самой природе, Катаев вторичен даже по отношению к эпигонам. Удивительно, как живучи восковые цветы.