Финал мирового первенства
.
Мяч круглый, поле ровное. Это безысходно.
(Неизвестный мастер XX века)
Раз в четыре года я смотрю футбол. Только финал чемпионата мира. Пытаюсь добрать к своей все еще сырой повести какие-то последние штрихи. Но, как видно, созревание художественного замысла и созревание игры протекают одновременно, в ходе самой игры, синхронно. Поэтому надо дожидаться финала финала.
Это повесть о футболе как метафоре жизни. Игроках двух команд финальной встречи, раздираемых не только противоречиями основного противостояния, но и внутренними командными и глубоко личными противоречиями, конфликтами мяча и поля, и в целом правилами футбола. Собственно, речь идет только об одном игроке и его вечном спутнике - мяче. Футбольная игра лишь фон для психологических состояний персонажа. Они мало обусловлены игрой. Игр`а обусловлена внутренними состояниями. Но есть и внешний антураж. В последний раз я позаимствовал живую подробность игры - историю об осьминоге Пауле (у меня - Карле), головоногом предсказателе, этом Пеле прорицания, разорителе букмекеров. Эта восьминогая звезда из аквариума "Зеелайф" в Оберхаузене видится мне как запутанный узел игровой судьбы, воплощенный кармический сгусток, кишащий в самом себе бесконечными возможностями игры но с мукой навязываемого ему извне выбора победителей чемпионата.
Я тщательно изучил его досье. Пауль почти не ошибался. Если бы его не соблазняли морепродуктами, его попадания были бы стопроцентны. Для меня это яркий пример того, как можно соблазнить фатум, подсовывая ему наш, а не его собственный выбор. Но в итоге все равно получается обман. Нельзя обмануть камму, обманув Пауля. Я распространил эту традицию предсказаний осьминога на столетия - мой чемпионат происходит в 2222 году, и теперь уже славные потомки Пауля предсказывают результаты чемпионата.
Еще раньше, в чемпионате 2006 года, через серию стоп-кадров, я подробно изучил внутреннююю панораму стадиона, и среди хаоса голов, голов и трассирующих звуков, увидел многочисленные провалы выходов со стадиона, с горящей надписью "EXIT", к которым все присутствующие почему-то сидели спиной. Понятно, что они были захвачены футболом. Однако в самом азарте игры была какая-то преднамеренность, имитация. Экзальтация неизбежной развязки. (Выходы с противоположной стороны поля заслонялись от зрителей напряженной аурой игры, хотя основной массив противостостояния был сосредоточен где-то за пределами игрового поля.) Надпись не видели запасные, тренеры, врачи, менеджеры команд, полицейские, уборщики. Полицейские и уборщики наблюдали за игрой втайне от своих прямых обязанностей, чем наносили урон не только самим себе и своему долгу, но и игре в целом. Их отношение к игре было пристрастным. Спасительную надпись могли бы увидеть активные игроки, имеющие, как правило, более широкую точку обзора, но не в состоянии были сделать это, потому что участвовали в игре. Ее не видели даже боковые судьи, тренеры и психологи команд, главный судья, и тем более Верховный Арбитр, который тоже был вовлечен в игру. Верховный Арбитр, возможно, больше всего, потому что является творцом игры и потому, что не может удержаться от искушения изменять правила игры прямо по ходу чемпионата. Произвол креативного менеджера проекта.
Но в общем, игры последних лет мне уже почти ничего не дают. Исчерпанность мяча и чемпионата. Иногда, во время прямого просмотра, умиротворяя клекот стадиона мятным чаем, я ментально вмешиваюсь в сюжет игры, ради поддержания пафоса игры. Расшнуровываю бутсы игроков, проливаю дождь, переодеваю футболки, усмехаясь, когда нападающие, заряженные духом стандарта, не в силах оказать сопротивления цвету чужой команды, в который я их мысленно облек, и ведут мяч в свои ворота, как в ворота судьбы. Когда они забивают мяч самим себе, принимая чужое ликованье за свое, ощушая на себе защитный покров измены, и стадион ликует вместе с ними, не познавшими себя, - редкий феномен солидарности негодования всех болельщиков и игроков; тогда я напрямую сообщен с Верховным Арбитром и его отчаянием, и он знает это. Потому что он, как и весь стадион, тоже участвует в игре, а я, как мне кажется, нет. Просто рассматриваю стопкадры матча во время матча. Тогда он бессилен менять правила во время игры, и в этот зазор его легального (оправданного) бессилия и очарования собой я проскальзываю, как в щель, унося с собой официальный мяч чемпионата.
Сюжет повести:
Настоящая игра начинается в самом конце игры. Тем более, у мастеров экстра-класса. Блестящий левый крайний, любимец публики, победитель всех чемпионатов мира и Европы, при нулевой ничьей, за пятнадцать минут до финального свистка, решает выйти из игры, но не может этого сделать, поскольку ему не дают сделать этого. Он единственный на стадионе, кто увидел надпись над выходом - такова слепота очевидного - и удивляется, почему до сих пор не видел ее. Он увидел ее как личный призыв.
Выйти из игры во время игры, как он ни стремится, не удается. В заговоре против него все. Игроки собственной и чужой команды, запасные, тренеры, судьи, врачи. Тем более, нечего говорить о болельщиках, среди которых половина женщины. Верховный Арбитр беспокоится больше всего. Оно и понятно: уходом с поля действующих игроков подрывается принцип игры, самая возможность ее проведения. А он не заинтересован в этом. С кем бы тогда он играл в мяч?
Нападающий вдруг осознает, что его окружают одни враги. Игроки какой-то другой игры. В том числе, и противники в его собственной команде. Это только на поверхности игры кажется, что на поле соперничают 22 игрока, 11 против 11. На самом деле все одновременно играют против всех, и против самих себя и Верховного Арбитра тоже. В особенности, мастера высшего класса. Что же говорить о болельшиках? Они поминутно меняют предпочтения. Именно болельшики причина голевых моментов и самих голов чаще всего. Они направляют волю тренеров и игроков, и сами в свою очередь определяемы их волей. Коллективное безумие судей, игроков, зрителей, звуков, правил, мяча, ног, ветра вызвано этим взаимным противостоянием. До тех пор пока в игру не вмешается Верховный Арбитр, сам обусловленный совокупной игровой волей. Тогда противоречие личного футбольного мастерства и совершенства игры в целом вступает в решающую фазу, и игра рушится на глазах всего стадиона. Каждый начинает играть отдельно, за себя, но против себя. Так бывает, когда в мяч играет каждый с самим собой, помимо цели самой игры, даже принося команде победу. Тогда мастера внутренне парализуют игру и обрекают ее на прозябание. В этом случае даже Верховный Арбитр не может противостоять мастеру.
Все чаянья героя вырваться из игры грубо пресекаются, еще на самой границе его вскипающего желания, совпадающей с границей поля, и он снова, едва заступив боковую черту, насильно втягивается в игру как магнитом. (Драгоценные металлы воздействуемы магнитом в магнитном поле игры наравне с цветными и другими металлами.)
Только теперь он по-настоящему замечает плотное кольцо секьюрити, окружающее поле по периметру, одетых в непроницаемую броню рыцарей, сидящих к игре спинами, якобы охраняющих игру от бесчинств зрителей. Когда-то он верил в это. Знал, что служба безопасности спасет его от внешних и внутренних конфликтов. (Внутренняя опасность исходила от главного и боковых судей, тренера, игроков, внутренней противоречивости правил и от незримого присутствия воли Верховного Арбитра. Главная опасность зрела в недрах его собственного мастеерства.) Но бесчинство файеров, хаотических звуков, местных зрительских столкновений и симпатий, летящих на поле пивных банок и бананов, рев стадиона, а, главное, разнонаправленность стремлений самих участников игры, вся эта колеблющаяся харизма Большой Арены, были изначально запрограммированы большой игрой, словно тайный умысел Верховного Арбитра, скрывающий за искусным несовершенством игры совершенство своего несовершенства. Он догадывался, что, скорее всего, символическая природа игры была обусловлена эросом игры, или Эросом Верховного Арбитра. Эротическая природа мяча и игры в целом становится понятной игроку при каждом его сближении с мячом, в особенности, когда он видит гол в ментальной траектории полета.
Теперь он видит, что служба безопасности охраняет игроков, а не болельщиков, даже не игроков, а самое Игру в целом, как принцип. Чтобы никто даже мысленно не покидал поля, даже в перерыве между таймами, тем более, во время финального свистка, не говоря уже о трансцендентальном времени пенальти. Чтобы никто не мог оставить игру незавершенной, тем более за пятнадцать минут до окончания чемпионата. Такие случаи в истории футбола неоднократны. Единство трансцедентальной апперцепции службы безопасности и Верховного Арбитра неоспоримо.
Ее нельзя ни в чем переубедить, эту службу безопасности, еще меньше, чем тренеров и болельщиков, даже победным голом, даже мастерством или клятвой участия в будущем чемпионате. Они все как будто заодно: друзья, болельшики, менеджеры команд, жены. Все становятся твоими секьюрити, когда ты овладеваешь мастерством игры и требуют продолжения зрелища. Потому что все они на самом деле поддерживают международных коммандос, бойцов диверсионных групп среди мирных граждан, перемещающихся по миру беспрепятственно и охраняющих игроков и игру. Бойцы коммандос подбираются из особо невозмутимых, равнодушных к происходящему на поле, но поэтому особо преданных игре в футбол, чтобы никогда не отвлекаться на текующие перипетии иры, зато блюдущие чистоту игры в футбол как таковой. Еще не было случая, чтобы кто-нибудь из фигурантов службы безопасности оглянулся на победный гол мирового чемпионата, на назначение пенальти или финальный свисток судьи. Все всегда остаются на своих местах не только внешне, но и внутренне, то есть остаются внутренними эмигрантами игры. До полного опустошения трибун. Сохраняя внутреннюю преданность игре и службе безопасности. Спецбатальон секьюрити финальных матчей чемпионатов формируется из особых частей, международных сил быстрого реагирования, равнодушных ко всему, кроме игры в футбол. Но их выдержка и показное бесстрастие к игре беспримерны.
При всей безумности и непредсказуемости игры на чемпионатах, невозможна никакая настоящая инициатива в игре, все заранее регламентировано высоким мастерством участников и правилами, за соблюдением которых внимательно глядят неподкупные судьи. Коррупция в системе подготовки и проведения чемпионатов изначально исключена тем, что на всех этапах отборочных игр действуют люди, не заинтересованные в исходе матча. Любые эмоции участников игры преследуются психоаналитиками, тренерами и боковыми судьями, а в отдельных случаях даже мировыми судьями, согласно статьям гражданского кодекса. Невозможен моральный суицид вне игры, ни во время игры. Тем более, невозможен суицид физический. Штанги ворот издавна выполняются из особо пластичного каучука, безопасного и вселяющего опасение уже самим названием материала. Поле покрыто синтетическим ковром, излучающим спокойствие и уверенность в победе. Бутсы всех игроков снабжены специальным тепловизорными устройствами, прячущим шипы при приближении к живому телу игроков, к телу судей и Верховного Арбитра. Иногда за живое тело ошибочно принимается мяч, и тогда игра непредусмотренно останавливается. Разработчики высоких футбольных технологий до сих пор не могут разрешить эту проблему.
На игре нельзя пить воды, не получившей разрешительной санкции главного врача чемпионата, нельзя пронести ни лезвия, ни цианида. Наркотики строжайше запрещены как искажающие замысел игры и желание Верховного Арбитра средства. Все игроки перед началом игры тщательно обыскиваются, не исключая ротовой полости. На допинг-контроле, помимо обычных мероприятий, заново исследуется идейная принадлежность участников, их верность игре и Верховному Арбитру. И тем более на игру нельзя пронести никакой посторонней мысли о существовании вне игры, и о выходе из игры в первую очередь. Особенно тщательно на специальном детекторе исследуются ключевые игроки, мастера защиты и нападения. Отдельно изучается природа вратарей. Скрупулезноое исследование верности игре ведется непрерывно, даже в ходе самой игры, на подступе к чужим воротам. И особенно тщательному испытанию подвергаются забивающие мячи, в самый момент пробития гола. (В голевые моменты, во время передач чистота игры может подвергнуться наибольшей опасности, поскольку велика вероятность эмоциональной и моральной коррупции.) Показания детектора верности игре выведены на электронное табло, его информация доступна всем. Поэтому для задумавшего покинуть игру остается только компромисс, самоубийственный для любого активного и бескомпромиссного игрока в футбол. Он может симулировать активность своей игры, мастерство мастерства (пока недоступные чувствилищу детектора), или встать в ворота и продолжать участвовать в игре, хотя в уже заведомо соглашательской версии. Сохраняя номер, привычки, амбиции и внутреннюю форму полевого игрока, и при этом оставаясь вне игры, как в перчатках.
Но это почти невозможно. Компромисс на чемпионате мира еще никого не приводил к успеху, в особенности нападающих. Даже с таким как у него запасом игры и скорости в ногах, с таким стремлением не к личной, а командной победе. С таким иммунитетом против всякой имитации игры. Когда твоя правая нога не знает, что делает левая.
Поэтому, как начинающий эскапист, аутист, всегда прибегающий к паллиативам, он заменит сейчас собой вратаря, получившего непоправимую травму. И на это тренер, игроки, стадион, детектор лжи и Верховный Арбитр, как ни странно, могут согласиться, полагая, что нападающий всегда остается внутри, а не вне игры, не понимая, что быть внутри игры это и значит быть в офсайде. Даже когда ты встаешь в ворота во время одиннадцатиметрового, заменяя собой чужую жизнь, принимая на себя чужое бытие как рок, как травму. Как вовлеченные в игру, они соглашаются на компромисс. Как социопат соглашается на наслажденье.
БЕССТРАШИЕ ВРАТАРЯ ПЕРЕД ОДИННАДЦАТИМЕТРОВЫМ
Ревущий, негодующий свисток судьи: команде непобедимого сейчас будет назначен штрафной. Игра руками, тем более на собственной штрафной площадке, запрещена. По правде сказать, игрок лишь спасал свои ворота от неизбежного. Кто бросит в него камень? Схватить руками мяч в своей штрафной и самому же встать в ворота, чтобы спасти игру, на это вряд ли способен даже Верховный Арбитр. Вратарскую плошадку уносит космический ветер.
Стадион стихает. Мяч на одиннадцатиметровой отметке - нацелен как зрачок винчестера в мировое пространство игры.
Зрители, случайно попавшие на финальный матч, в такие моменты чувствуют себя особенно неуютно, впопыхах приводят свои отсутствующие чувства в порядок, выбирая эмоции наугад. Они никогда не знают как вести себя в самые ответственные моменты игры, тем более, когда мяч лежит на одиннадцатиметровой отметке. Тогда они понимают, что не могут больше не участвовать в игре, какой бы чужой она ни казалась с самого начала. Онтологические аспекты игры, рассмотрение которых беспокоит всех начинающих болельщиков и запасных, теперь занимают их. А что если мяч не оторвется от земли или у него окажется врожденная недостаточность митрального клапана? Чью сторону примет в ходе игры ветер? Может ли мяч изменить направление ветра? Когда мяч существует сам по себе, когда следует коллективной воле игры и когда подчинен воле игрока? Когда наступает бардо тхёдол мяча - период его промежуточного посмертного существования между непосредственно предыдущей и непосредственно следующей жизнью - после гола, осуществленного каммой мяча, или, напротив, после неотразимого промаха каммы? Видит ли он Чистый Свет после того, как оказался в сетке ворот? В своей будущей жизни он продолжает наследовать судьбу официальных мячей чемпионатов или становится обыкновенным дворовым мячом из касты неприкасаемых? Сколько вообще продолжается игровая жизнь мяча внутри одного матча: от гола до гола, от свистка до свистка, или от одиннадцатиметрового до одиннадцатиметрового? Что бывает с самосознанием мяча, когда он уходит за боковую линию или за угловой? Изменяется ли внутренняя природа мяча после того, как его задел рукой полевой игрок? Начинается ли новый цикл становления мяча с отметки в центре поля после того как он побывал в воротах, или это уже будет совершенно новая игра, новый мяч, с абсолютно чистым сознанием? Все эти вопросы неизбежно встают перед начинающими зрителями уже в самом начале игры, что же говорить о фанатах мирового футбола? Может случиться, что мяч уже летит в твои ворота, тогда как ты все еще не решил, какой из команд желаешь поражения. Можно ли будет принять решение в последнюю минуту? Нужны ли согласования с боковыми судьями и солнцем? Не говоря уже о пакте о взаимном ненападении между болельщиками и Верховным Арбитром.
Вратарь стоит, отлитый в бронзе, посреди ворот, как посреди судьбы. Он гипнотизирует мяч, как маг. Он один его враг, этот мяч, этот бог, - не болельщики, не судья, не команда противника, не нога игрока. Не свисток арбитра. Вся ненависть, все зло мира сосредоточены сейчас в этом мяче. Весь страх сансары. Все болельщики мира концентрируются сейчас на одиннадцатиметровой отметке, как на конце иглы.
Вратарь словно не ощущает себя. Уподобляется мячу. Не дышит. Не существует ни сам по себе, ни для зрителя. Словно вне игры, но в самом центре игры. Посреди чистого света бардо тхёдол. Он невесом перед собой как перед судом, незрим для мяча и игроков, равно как и для судьи и свистка арбитра. Другим тоже не дано видеть вратаря, его больше нет, он словно вынесен за скобки солнечной системы и за скобки солнечной системы игры. Он уже исключен из игры, как из бытия вместе с мячом, вместе с одиннадцатиметровой отметкой. Как всегда бывает с вратарями перед бардо и одиннадцатиметровым. Потому что на самом деле играет только мяч, он единственный игрок, всегда. Единственный живой, кто, не дыша, дышит. Весь стадион сейчас против одинокого вратаря, но в бесконечности от него, в беспредельности мировой перспективы. Ибо враг у всех только один, круглый. Расширяющаяся точка универсума, эволюционирующая в имени и форме. Вся геометрия Вселенной - дискретная окружность, эллиптическая орбита удаляющихся в космос планет будущих и прошлых мячей, хотя все светила универсума движутся вокруг одного центра, мяча настоящего. Все хотят, чтобы он влетел в сетку - даже, игроки его собственной команды, друзья. Даже тренер. Даже сам вратарь. И уж тем более столпившиеся за его спиной репортеры. Не говоря уже о страстном желании самого мяча, настоящего автора всех авторизованных и случайных голов. Что же говорить о зрителях и боковых судьях? Этого хочет даже Верховный Арбитр. Пусть всегда, в самые критические моменты игры, он самоустраняется из игры своей имитацией объективного судейства.
Они ждут. Терпеливо, с нетерпением - ждут. Потому что все, в каждое мгновенье игры, - всегда - желают только одного: развязки. В этом все дело. Всегда.
Потому что мяч круглый, а это требует развязки. Безусловно предопределяет ее.
Но на самом деле все они боятся другого - даже как будто уверены в этом: что удар так и не будет пробит, что мяч так и останется на меловой отметке, что набранный до горла воздух в легких так и не будет выдохнут стадионом, и, конечно, вратарем, и, разумеется, мячом. Потому что мяч тоже ждет финала, и еще неизвестно, кто больше, вратарь или мяч, и если он начнет свое движение раньше чем его коснется нога игрока, он неизбежно уйдет влево, и его обвинят в нарушении правил, как Арбитра. Все ожидавшие в свои ворота одиннадцатиметрового знают это. Потому что стремление мяча и движение игрока должны начинаться синхронно и совпасть в назначенной точке касания. И, конечно, стремление стадиона не должно доминировать над двумя другими стремлениями - игрока и мяча - иначе результат тоже будет плачевным. И одиннадцатиметровая отметка, разверзшаяся под мячом, как пропасть, должна сосредоточиться на самой себе, как бездна. Всё со всем должно совпасть - и стрела, и дыхание лучника, и цель, и полет ветра. Равно как и звенящая от напряжения тетива, напрягающая чувства Арбитра. Ибо мишень все знает наперед еще до того, как лук натянут. Стрела не знает мишени, хотя обречена на нее, ее знает лук. И все участники игры, и мяч, и зрители, и стрела, и лучник, всё знают не зная тоже. Ибо цель всегда недостижима и всегда поражена - одновременно. Потому что стрела и цель одно, и не могут быть разъединены никакими законами футбола. Поэтому они не знают друг о друге. И это является истинной причиной напряжения стадиона: истинной подоплекой игры. Надеждой на неосуществление надежды. И все поэтому надеются, что пробивающий пенальти лишь сумеет разбежаться, но так и не добежит до мяча, что, возможно, даже коснется его, но не поднимет в воздух, что, может быть, ударит, но мяч не долетит до ворот, а застынет где-нибудь посредине судьбы, как вратарь, как бронза. И все это продуцирует разнонаправленные стремления мировой игры, переходящие в энергию предопределения. И у мяча, как у вратаря, могут сдать нервы.
Но больше всего этого боится вратарь. Потому что - он один знает это - он так никогда и не дождется мяча: все отменят в центре управления полетами мячей, вратаря уведут и заменят еще до свистка судьи, как раз на середине разбега мяча и игрока, на полпути стрелы к цели, на полпути его ожидания развязки, посреди финала. И по внезапно обрушевшемуся реву стадиона он так и не сумеет понять, к чему отнести ликование трибун: то ли к прекращению полета мяча, то ли к забитому в его ворота голу, то ли к промаху пробивающего одиннадцатиметровый удар игрока. Он мог бы сделать последнее усилие познания и обернуться, чтобы узнать наверняка -
Но ему уже будет все равно. Потому что он вышел из игры за пятнадцать минут до конца игры, до финального свистка мирового чемпионата. Потому что он обманул детектор лжи, детектор верности игре, своим мастерством игры и своим беспримерным стремлением соблюдать законы футбола. Потому что без него будет совсем другая, не его, игра, потому что в его воротах будет стоять другой голкипер, потому что оглянуться нельзя, и потому что он выдохнет с облегчением воздух уже за пределами этой чужой игры - равно как и влетевший в его ворота мяч, пролетевший мимо своей и его жизни. В сторону пылающей над каждым выходом надпись - "EXIT".
Нет мяча, нет моления о мяче, нет пенальти, нет игры, нет вне игры, нет ничего после игры, нет даже мяча и вратаря, взявшего мяч в ментальной проекции полета, отменившего проекцию мировой воли. Нет ворот, нет поля, нет силовых линий поля, нет правил игры; нет Марии, нет Магдалины, идеализма, Платона, нет даже идеализма Платона, нет даже Верховного Арбитра Игры, нет индекса доу-джонса. Нет даже индекса никей, не говоря уже об эннеадах Плотина. Нет самой возможности футбольной игры и уходящих ввысь облаков. Потому что некому больше участвовать в игре и замысле игры и некого вовлекать в дуализм мировых первенств.
Мяч круглый, поле ровное. Это безысходно.
(Неизвестный мастер XX века)
Раз в четыре года я смотрю футбол. Только финал чемпионата мира. Пытаюсь добрать к своей все еще сырой повести какие-то последние штрихи. Но, как видно, созревание художественного замысла и созревание игры протекают одновременно, в ходе самой игры, синхронно. Поэтому надо дожидаться финала финала.
Это повесть о футболе как метафоре жизни. Игроках двух команд финальной встречи, раздираемых не только противоречиями основного противостояния, но и внутренними командными и глубоко личными противоречиями, конфликтами мяча и поля, и в целом правилами футбола. Собственно, речь идет только об одном игроке и его вечном спутнике - мяче. Футбольная игра лишь фон для психологических состояний персонажа. Они мало обусловлены игрой. Игр`а обусловлена внутренними состояниями. Но есть и внешний антураж. В последний раз я позаимствовал живую подробность игры - историю об осьминоге Пауле (у меня - Карле), головоногом предсказателе, этом Пеле прорицания, разорителе букмекеров. Эта восьминогая звезда из аквариума "Зеелайф" в Оберхаузене видится мне как запутанный узел игровой судьбы, воплощенный кармический сгусток, кишащий в самом себе бесконечными возможностями игры но с мукой навязываемого ему извне выбора победителей чемпионата.
Я тщательно изучил его досье. Пауль почти не ошибался. Если бы его не соблазняли морепродуктами, его попадания были бы стопроцентны. Для меня это яркий пример того, как можно соблазнить фатум, подсовывая ему наш, а не его собственный выбор. Но в итоге все равно получается обман. Нельзя обмануть камму, обманув Пауля. Я распространил эту традицию предсказаний осьминога на столетия - мой чемпионат происходит в 2222 году, и теперь уже славные потомки Пауля предсказывают результаты чемпионата.
Еще раньше, в чемпионате 2006 года, через серию стоп-кадров, я подробно изучил внутреннююю панораму стадиона, и среди хаоса голов, голов и трассирующих звуков, увидел многочисленные провалы выходов со стадиона, с горящей надписью "EXIT", к которым все присутствующие почему-то сидели спиной. Понятно, что они были захвачены футболом. Однако в самом азарте игры была какая-то преднамеренность, имитация. Экзальтация неизбежной развязки. (Выходы с противоположной стороны поля заслонялись от зрителей напряженной аурой игры, хотя основной массив противостостояния был сосредоточен где-то за пределами игрового поля.) Надпись не видели запасные, тренеры, врачи, менеджеры команд, полицейские, уборщики. Полицейские и уборщики наблюдали за игрой втайне от своих прямых обязанностей, чем наносили урон не только самим себе и своему долгу, но и игре в целом. Их отношение к игре было пристрастным. Спасительную надпись могли бы увидеть активные игроки, имеющие, как правило, более широкую точку обзора, но не в состоянии были сделать это, потому что участвовали в игре. Ее не видели даже боковые судьи, тренеры и психологи команд, главный судья, и тем более Верховный Арбитр, который тоже был вовлечен в игру. Верховный Арбитр, возможно, больше всего, потому что является творцом игры и потому, что не может удержаться от искушения изменять правила игры прямо по ходу чемпионата. Произвол креативного менеджера проекта.
Но в общем, игры последних лет мне уже почти ничего не дают. Исчерпанность мяча и чемпионата. Иногда, во время прямого просмотра, умиротворяя клекот стадиона мятным чаем, я ментально вмешиваюсь в сюжет игры, ради поддержания пафоса игры. Расшнуровываю бутсы игроков, проливаю дождь, переодеваю футболки, усмехаясь, когда нападающие, заряженные духом стандарта, не в силах оказать сопротивления цвету чужой команды, в который я их мысленно облек, и ведут мяч в свои ворота, как в ворота судьбы. Когда они забивают мяч самим себе, принимая чужое ликованье за свое, ощушая на себе защитный покров измены, и стадион ликует вместе с ними, не познавшими себя, - редкий феномен солидарности негодования всех болельщиков и игроков; тогда я напрямую сообщен с Верховным Арбитром и его отчаянием, и он знает это. Потому что он, как и весь стадион, тоже участвует в игре, а я, как мне кажется, нет. Просто рассматриваю стопкадры матча во время матча. Тогда он бессилен менять правила во время игры, и в этот зазор его легального (оправданного) бессилия и очарования собой я проскальзываю, как в щель, унося с собой официальный мяч чемпионата.
Сюжет повести:
Настоящая игра начинается в самом конце игры. Тем более, у мастеров экстра-класса. Блестящий левый крайний, любимец публики, победитель всех чемпионатов мира и Европы, при нулевой ничьей, за пятнадцать минут до финального свистка, решает выйти из игры, но не может этого сделать, поскольку ему не дают сделать этого. Он единственный на стадионе, кто увидел надпись над выходом - такова слепота очевидного - и удивляется, почему до сих пор не видел ее. Он увидел ее как личный призыв.
Выйти из игры во время игры, как он ни стремится, не удается. В заговоре против него все. Игроки собственной и чужой команды, запасные, тренеры, судьи, врачи. Тем более, нечего говорить о болельщиках, среди которых половина женщины. Верховный Арбитр беспокоится больше всего. Оно и понятно: уходом с поля действующих игроков подрывается принцип игры, самая возможность ее проведения. А он не заинтересован в этом. С кем бы тогда он играл в мяч?
Нападающий вдруг осознает, что его окружают одни враги. Игроки какой-то другой игры. В том числе, и противники в его собственной команде. Это только на поверхности игры кажется, что на поле соперничают 22 игрока, 11 против 11. На самом деле все одновременно играют против всех, и против самих себя и Верховного Арбитра тоже. В особенности, мастера высшего класса. Что же говорить о болельшиках? Они поминутно меняют предпочтения. Именно болельшики причина голевых моментов и самих голов чаще всего. Они направляют волю тренеров и игроков, и сами в свою очередь определяемы их волей. Коллективное безумие судей, игроков, зрителей, звуков, правил, мяча, ног, ветра вызвано этим взаимным противостоянием. До тех пор пока в игру не вмешается Верховный Арбитр, сам обусловленный совокупной игровой волей. Тогда противоречие личного футбольного мастерства и совершенства игры в целом вступает в решающую фазу, и игра рушится на глазах всего стадиона. Каждый начинает играть отдельно, за себя, но против себя. Так бывает, когда в мяч играет каждый с самим собой, помимо цели самой игры, даже принося команде победу. Тогда мастера внутренне парализуют игру и обрекают ее на прозябание. В этом случае даже Верховный Арбитр не может противостоять мастеру.
Все чаянья героя вырваться из игры грубо пресекаются, еще на самой границе его вскипающего желания, совпадающей с границей поля, и он снова, едва заступив боковую черту, насильно втягивается в игру как магнитом. (Драгоценные металлы воздействуемы магнитом в магнитном поле игры наравне с цветными и другими металлами.)
Только теперь он по-настоящему замечает плотное кольцо секьюрити, окружающее поле по периметру, одетых в непроницаемую броню рыцарей, сидящих к игре спинами, якобы охраняющих игру от бесчинств зрителей. Когда-то он верил в это. Знал, что служба безопасности спасет его от внешних и внутренних конфликтов. (Внутренняя опасность исходила от главного и боковых судей, тренера, игроков, внутренней противоречивости правил и от незримого присутствия воли Верховного Арбитра. Главная опасность зрела в недрах его собственного мастеерства.) Но бесчинство файеров, хаотических звуков, местных зрительских столкновений и симпатий, летящих на поле пивных банок и бананов, рев стадиона, а, главное, разнонаправленность стремлений самих участников игры, вся эта колеблющаяся харизма Большой Арены, были изначально запрограммированы большой игрой, словно тайный умысел Верховного Арбитра, скрывающий за искусным несовершенством игры совершенство своего несовершенства. Он догадывался, что, скорее всего, символическая природа игры была обусловлена эросом игры, или Эросом Верховного Арбитра. Эротическая природа мяча и игры в целом становится понятной игроку при каждом его сближении с мячом, в особенности, когда он видит гол в ментальной траектории полета.
Теперь он видит, что служба безопасности охраняет игроков, а не болельщиков, даже не игроков, а самое Игру в целом, как принцип. Чтобы никто даже мысленно не покидал поля, даже в перерыве между таймами, тем более, во время финального свистка, не говоря уже о трансцендентальном времени пенальти. Чтобы никто не мог оставить игру незавершенной, тем более за пятнадцать минут до окончания чемпионата. Такие случаи в истории футбола неоднократны. Единство трансцедентальной апперцепции службы безопасности и Верховного Арбитра неоспоримо.
Ее нельзя ни в чем переубедить, эту службу безопасности, еще меньше, чем тренеров и болельщиков, даже победным голом, даже мастерством или клятвой участия в будущем чемпионате. Они все как будто заодно: друзья, болельшики, менеджеры команд, жены. Все становятся твоими секьюрити, когда ты овладеваешь мастерством игры и требуют продолжения зрелища. Потому что все они на самом деле поддерживают международных коммандос, бойцов диверсионных групп среди мирных граждан, перемещающихся по миру беспрепятственно и охраняющих игроков и игру. Бойцы коммандос подбираются из особо невозмутимых, равнодушных к происходящему на поле, но поэтому особо преданных игре в футбол, чтобы никогда не отвлекаться на текующие перипетии иры, зато блюдущие чистоту игры в футбол как таковой. Еще не было случая, чтобы кто-нибудь из фигурантов службы безопасности оглянулся на победный гол мирового чемпионата, на назначение пенальти или финальный свисток судьи. Все всегда остаются на своих местах не только внешне, но и внутренне, то есть остаются внутренними эмигрантами игры. До полного опустошения трибун. Сохраняя внутреннюю преданность игре и службе безопасности. Спецбатальон секьюрити финальных матчей чемпионатов формируется из особых частей, международных сил быстрого реагирования, равнодушных ко всему, кроме игры в футбол. Но их выдержка и показное бесстрастие к игре беспримерны.
При всей безумности и непредсказуемости игры на чемпионатах, невозможна никакая настоящая инициатива в игре, все заранее регламентировано высоким мастерством участников и правилами, за соблюдением которых внимательно глядят неподкупные судьи. Коррупция в системе подготовки и проведения чемпионатов изначально исключена тем, что на всех этапах отборочных игр действуют люди, не заинтересованные в исходе матча. Любые эмоции участников игры преследуются психоаналитиками, тренерами и боковыми судьями, а в отдельных случаях даже мировыми судьями, согласно статьям гражданского кодекса. Невозможен моральный суицид вне игры, ни во время игры. Тем более, невозможен суицид физический. Штанги ворот издавна выполняются из особо пластичного каучука, безопасного и вселяющего опасение уже самим названием материала. Поле покрыто синтетическим ковром, излучающим спокойствие и уверенность в победе. Бутсы всех игроков снабжены специальным тепловизорными устройствами, прячущим шипы при приближении к живому телу игроков, к телу судей и Верховного Арбитра. Иногда за живое тело ошибочно принимается мяч, и тогда игра непредусмотренно останавливается. Разработчики высоких футбольных технологий до сих пор не могут разрешить эту проблему.
На игре нельзя пить воды, не получившей разрешительной санкции главного врача чемпионата, нельзя пронести ни лезвия, ни цианида. Наркотики строжайше запрещены как искажающие замысел игры и желание Верховного Арбитра средства. Все игроки перед началом игры тщательно обыскиваются, не исключая ротовой полости. На допинг-контроле, помимо обычных мероприятий, заново исследуется идейная принадлежность участников, их верность игре и Верховному Арбитру. И тем более на игру нельзя пронести никакой посторонней мысли о существовании вне игры, и о выходе из игры в первую очередь. Особенно тщательно на специальном детекторе исследуются ключевые игроки, мастера защиты и нападения. Отдельно изучается природа вратарей. Скрупулезноое исследование верности игре ведется непрерывно, даже в ходе самой игры, на подступе к чужим воротам. И особенно тщательному испытанию подвергаются забивающие мячи, в самый момент пробития гола. (В голевые моменты, во время передач чистота игры может подвергнуться наибольшей опасности, поскольку велика вероятность эмоциональной и моральной коррупции.) Показания детектора верности игре выведены на электронное табло, его информация доступна всем. Поэтому для задумавшего покинуть игру остается только компромисс, самоубийственный для любого активного и бескомпромиссного игрока в футбол. Он может симулировать активность своей игры, мастерство мастерства (пока недоступные чувствилищу детектора), или встать в ворота и продолжать участвовать в игре, хотя в уже заведомо соглашательской версии. Сохраняя номер, привычки, амбиции и внутреннюю форму полевого игрока, и при этом оставаясь вне игры, как в перчатках.
Но это почти невозможно. Компромисс на чемпионате мира еще никого не приводил к успеху, в особенности нападающих. Даже с таким как у него запасом игры и скорости в ногах, с таким стремлением не к личной, а командной победе. С таким иммунитетом против всякой имитации игры. Когда твоя правая нога не знает, что делает левая.
Поэтому, как начинающий эскапист, аутист, всегда прибегающий к паллиативам, он заменит сейчас собой вратаря, получившего непоправимую травму. И на это тренер, игроки, стадион, детектор лжи и Верховный Арбитр, как ни странно, могут согласиться, полагая, что нападающий всегда остается внутри, а не вне игры, не понимая, что быть внутри игры это и значит быть в офсайде. Даже когда ты встаешь в ворота во время одиннадцатиметрового, заменяя собой чужую жизнь, принимая на себя чужое бытие как рок, как травму. Как вовлеченные в игру, они соглашаются на компромисс. Как социопат соглашается на наслажденье.
БЕССТРАШИЕ ВРАТАРЯ ПЕРЕД ОДИННАДЦАТИМЕТРОВЫМ
Ревущий, негодующий свисток судьи: команде непобедимого сейчас будет назначен штрафной. Игра руками, тем более на собственной штрафной площадке, запрещена. По правде сказать, игрок лишь спасал свои ворота от неизбежного. Кто бросит в него камень? Схватить руками мяч в своей штрафной и самому же встать в ворота, чтобы спасти игру, на это вряд ли способен даже Верховный Арбитр. Вратарскую плошадку уносит космический ветер.
Стадион стихает. Мяч на одиннадцатиметровой отметке - нацелен как зрачок винчестера в мировое пространство игры.
Зрители, случайно попавшие на финальный матч, в такие моменты чувствуют себя особенно неуютно, впопыхах приводят свои отсутствующие чувства в порядок, выбирая эмоции наугад. Они никогда не знают как вести себя в самые ответственные моменты игры, тем более, когда мяч лежит на одиннадцатиметровой отметке. Тогда они понимают, что не могут больше не участвовать в игре, какой бы чужой она ни казалась с самого начала. Онтологические аспекты игры, рассмотрение которых беспокоит всех начинающих болельщиков и запасных, теперь занимают их. А что если мяч не оторвется от земли или у него окажется врожденная недостаточность митрального клапана? Чью сторону примет в ходе игры ветер? Может ли мяч изменить направление ветра? Когда мяч существует сам по себе, когда следует коллективной воле игры и когда подчинен воле игрока? Когда наступает бардо тхёдол мяча - период его промежуточного посмертного существования между непосредственно предыдущей и непосредственно следующей жизнью - после гола, осуществленного каммой мяча, или, напротив, после неотразимого промаха каммы? Видит ли он Чистый Свет после того, как оказался в сетке ворот? В своей будущей жизни он продолжает наследовать судьбу официальных мячей чемпионатов или становится обыкновенным дворовым мячом из касты неприкасаемых? Сколько вообще продолжается игровая жизнь мяча внутри одного матча: от гола до гола, от свистка до свистка, или от одиннадцатиметрового до одиннадцатиметрового? Что бывает с самосознанием мяча, когда он уходит за боковую линию или за угловой? Изменяется ли внутренняя природа мяча после того, как его задел рукой полевой игрок? Начинается ли новый цикл становления мяча с отметки в центре поля после того как он побывал в воротах, или это уже будет совершенно новая игра, новый мяч, с абсолютно чистым сознанием? Все эти вопросы неизбежно встают перед начинающими зрителями уже в самом начале игры, что же говорить о фанатах мирового футбола? Может случиться, что мяч уже летит в твои ворота, тогда как ты все еще не решил, какой из команд желаешь поражения. Можно ли будет принять решение в последнюю минуту? Нужны ли согласования с боковыми судьями и солнцем? Не говоря уже о пакте о взаимном ненападении между болельщиками и Верховным Арбитром.
Вратарь стоит, отлитый в бронзе, посреди ворот, как посреди судьбы. Он гипнотизирует мяч, как маг. Он один его враг, этот мяч, этот бог, - не болельщики, не судья, не команда противника, не нога игрока. Не свисток арбитра. Вся ненависть, все зло мира сосредоточены сейчас в этом мяче. Весь страх сансары. Все болельщики мира концентрируются сейчас на одиннадцатиметровой отметке, как на конце иглы.
Вратарь словно не ощущает себя. Уподобляется мячу. Не дышит. Не существует ни сам по себе, ни для зрителя. Словно вне игры, но в самом центре игры. Посреди чистого света бардо тхёдол. Он невесом перед собой как перед судом, незрим для мяча и игроков, равно как и для судьи и свистка арбитра. Другим тоже не дано видеть вратаря, его больше нет, он словно вынесен за скобки солнечной системы и за скобки солнечной системы игры. Он уже исключен из игры, как из бытия вместе с мячом, вместе с одиннадцатиметровой отметкой. Как всегда бывает с вратарями перед бардо и одиннадцатиметровым. Потому что на самом деле играет только мяч, он единственный игрок, всегда. Единственный живой, кто, не дыша, дышит. Весь стадион сейчас против одинокого вратаря, но в бесконечности от него, в беспредельности мировой перспективы. Ибо враг у всех только один, круглый. Расширяющаяся точка универсума, эволюционирующая в имени и форме. Вся геометрия Вселенной - дискретная окружность, эллиптическая орбита удаляющихся в космос планет будущих и прошлых мячей, хотя все светила универсума движутся вокруг одного центра, мяча настоящего. Все хотят, чтобы он влетел в сетку - даже, игроки его собственной команды, друзья. Даже тренер. Даже сам вратарь. И уж тем более столпившиеся за его спиной репортеры. Не говоря уже о страстном желании самого мяча, настоящего автора всех авторизованных и случайных голов. Что же говорить о зрителях и боковых судьях? Этого хочет даже Верховный Арбитр. Пусть всегда, в самые критические моменты игры, он самоустраняется из игры своей имитацией объективного судейства.
Они ждут. Терпеливо, с нетерпением - ждут. Потому что все, в каждое мгновенье игры, - всегда - желают только одного: развязки. В этом все дело. Всегда.
Потому что мяч круглый, а это требует развязки. Безусловно предопределяет ее.
Но на самом деле все они боятся другого - даже как будто уверены в этом: что удар так и не будет пробит, что мяч так и останется на меловой отметке, что набранный до горла воздух в легких так и не будет выдохнут стадионом, и, конечно, вратарем, и, разумеется, мячом. Потому что мяч тоже ждет финала, и еще неизвестно, кто больше, вратарь или мяч, и если он начнет свое движение раньше чем его коснется нога игрока, он неизбежно уйдет влево, и его обвинят в нарушении правил, как Арбитра. Все ожидавшие в свои ворота одиннадцатиметрового знают это. Потому что стремление мяча и движение игрока должны начинаться синхронно и совпасть в назначенной точке касания. И, конечно, стремление стадиона не должно доминировать над двумя другими стремлениями - игрока и мяча - иначе результат тоже будет плачевным. И одиннадцатиметровая отметка, разверзшаяся под мячом, как пропасть, должна сосредоточиться на самой себе, как бездна. Всё со всем должно совпасть - и стрела, и дыхание лучника, и цель, и полет ветра. Равно как и звенящая от напряжения тетива, напрягающая чувства Арбитра. Ибо мишень все знает наперед еще до того, как лук натянут. Стрела не знает мишени, хотя обречена на нее, ее знает лук. И все участники игры, и мяч, и зрители, и стрела, и лучник, всё знают не зная тоже. Ибо цель всегда недостижима и всегда поражена - одновременно. Потому что стрела и цель одно, и не могут быть разъединены никакими законами футбола. Поэтому они не знают друг о друге. И это является истинной причиной напряжения стадиона: истинной подоплекой игры. Надеждой на неосуществление надежды. И все поэтому надеются, что пробивающий пенальти лишь сумеет разбежаться, но так и не добежит до мяча, что, возможно, даже коснется его, но не поднимет в воздух, что, может быть, ударит, но мяч не долетит до ворот, а застынет где-нибудь посредине судьбы, как вратарь, как бронза. И все это продуцирует разнонаправленные стремления мировой игры, переходящие в энергию предопределения. И у мяча, как у вратаря, могут сдать нервы.
Но больше всего этого боится вратарь. Потому что - он один знает это - он так никогда и не дождется мяча: все отменят в центре управления полетами мячей, вратаря уведут и заменят еще до свистка судьи, как раз на середине разбега мяча и игрока, на полпути стрелы к цели, на полпути его ожидания развязки, посреди финала. И по внезапно обрушевшемуся реву стадиона он так и не сумеет понять, к чему отнести ликование трибун: то ли к прекращению полета мяча, то ли к забитому в его ворота голу, то ли к промаху пробивающего одиннадцатиметровый удар игрока. Он мог бы сделать последнее усилие познания и обернуться, чтобы узнать наверняка -
Но ему уже будет все равно. Потому что он вышел из игры за пятнадцать минут до конца игры, до финального свистка мирового чемпионата. Потому что он обманул детектор лжи, детектор верности игре, своим мастерством игры и своим беспримерным стремлением соблюдать законы футбола. Потому что без него будет совсем другая, не его, игра, потому что в его воротах будет стоять другой голкипер, потому что оглянуться нельзя, и потому что он выдохнет с облегчением воздух уже за пределами этой чужой игры - равно как и влетевший в его ворота мяч, пролетевший мимо своей и его жизни. В сторону пылающей над каждым выходом надпись - "EXIT".
Нет мяча, нет моления о мяче, нет пенальти, нет игры, нет вне игры, нет ничего после игры, нет даже мяча и вратаря, взявшего мяч в ментальной проекции полета, отменившего проекцию мировой воли. Нет ворот, нет поля, нет силовых линий поля, нет правил игры; нет Марии, нет Магдалины, идеализма, Платона, нет даже идеализма Платона, нет даже Верховного Арбитра Игры, нет индекса доу-джонса. Нет даже индекса никей, не говоря уже об эннеадах Плотина. Нет самой возможности футбольной игры и уходящих ввысь облаков. Потому что некому больше участвовать в игре и замысле игры и некого вовлекать в дуализм мировых первенств.