Изба лубяная
.
Когда же человек бывает, собственно, свободным? То он хочет есть, то пить, то спать, то испражняться, то совокупляться. И всегда он хочет дышать. Почешется там, позудит здесь, кольнет в боку, подумается "мысль", приснится "сон", придет в голову "Бог". Ни мгновения самосознания и свободы вне этой необходимости. И толчение себя в ступе трех времен, в которых ни одно по-настоящему не различимо. Среди забот обо всем, прежде всего, о самом себе, среди самооправданий и самообвинений. И все это объединено одним - "основным" инстинктом, который, конечно, сам является воплощением свободы. И беспрерывным фоном за всем этим - ожидание страдания, предощущение боли. Которое не поглощается даже ожиданием конца. Даже под слезами "счастья" выглядывают другие слезы, как под ликованием восторга безумный страх.
Весь этот нерасчленимый обыденным сознанием жизненный контекст и формирует стремление к тотальной свободе. Оно не может быть осознано тем, кто не видит эту нескончаемую круговерть ожиданий, стремлений, желаний, переваривания, выделений, мелких хотений, удовлетворений, мышления, боли. Буддизм, по крайней мере, осознает это.
Побробуйте задержать дыхание хотя бы на минуту, и поймете, в каких мы лапах принуждения и рабства. Сама смерть не развяжет его. Говорить, что человек свободен, может только тот, кто думает, что может не не есть, не пить, не дышать. Что он сам хозяин инстинкта.
Сделать инстинкт присущим живому настолько, чтобы оно само думало, что обладает им, в этом и состоит главный обман природы. Ее ледяная изба. В этой раскаленной избе и замораживются существа и удерживаются в бытии как замороженное мясо. Первый шаг к свободе - преодоление этого ложного понимания. Когда лед навязанного инстинкта начинает таять.
Когда же человек бывает, собственно, свободным? То он хочет есть, то пить, то спать, то испражняться, то совокупляться. И всегда он хочет дышать. Почешется там, позудит здесь, кольнет в боку, подумается "мысль", приснится "сон", придет в голову "Бог". Ни мгновения самосознания и свободы вне этой необходимости. И толчение себя в ступе трех времен, в которых ни одно по-настоящему не различимо. Среди забот обо всем, прежде всего, о самом себе, среди самооправданий и самообвинений. И все это объединено одним - "основным" инстинктом, который, конечно, сам является воплощением свободы. И беспрерывным фоном за всем этим - ожидание страдания, предощущение боли. Которое не поглощается даже ожиданием конца. Даже под слезами "счастья" выглядывают другие слезы, как под ликованием восторга безумный страх.
Весь этот нерасчленимый обыденным сознанием жизненный контекст и формирует стремление к тотальной свободе. Оно не может быть осознано тем, кто не видит эту нескончаемую круговерть ожиданий, стремлений, желаний, переваривания, выделений, мелких хотений, удовлетворений, мышления, боли. Буддизм, по крайней мере, осознает это.
Побробуйте задержать дыхание хотя бы на минуту, и поймете, в каких мы лапах принуждения и рабства. Сама смерть не развяжет его. Говорить, что человек свободен, может только тот, кто думает, что может не не есть, не пить, не дышать. Что он сам хозяин инстинкта.
Сделать инстинкт присущим живому настолько, чтобы оно само думало, что обладает им, в этом и состоит главный обман природы. Ее ледяная изба. В этой раскаленной избе и замораживются существа и удерживаются в бытии как замороженное мясо. Первый шаг к свободе - преодоление этого ложного понимания. Когда лед навязанного инстинкта начинает таять.