Шило в мешке
Вчера, выходя из подъезда, я едва не столкнулась с молодым человеком, живущим по соседству. Вид у него был странный: лицо томатного цвета, широко раскрытые невидящие глаза. Вскоре я поняла причину его помидорного состояния: впереди меня вышагивала моя двадцатилетняя соседка, видимо, встреча с ней и ввергла юношу в стресс. До меня и раньше доходили слухи, что он к ней неровно дышит, и вот, как говорится, -- доказательства на лице.
Не знаю, есть ли на свете люди, умеющие скрывать свою влюбленность. По-моему, это почти невозможно, недаром говорят, что шила в мешке не утаишь. В связи с этим мне вспомнился один весьма показательный случай из моего детства.
Помню, лет в 10-12 мы часто болтали во дворе с подружками, и самой излюбленной темой были разговоры об одном необычайно строгом и требовательном учителе из нашей школы. Он преподавал историю, и о его деспотизме, в буквальном смысле, ходили легенды. За суровый нрав его прозвали Крокодилом. Теперь я понимаю причину нашего жгучего интереса к нему: он, как сейчас говорят, был харизматиком, и его сильное мужское начало будоражило нашу пробуждающуюся сексуальность.
Помню сентябрь, и кабинет истории, насквозь простреленный осенним солнцем, и мое волнение, когда Крокодил впервые вошел в наш класс. Это был крупный, смуглый, слегка поседевший брюнет лет под сорок, холеный, с пристальным взглядом карих глаз. С первой же минуты всем стало ясно, что с ним шутки плохи, и таки да, придется учить историю и сидеть на уроке абсолютно беззвучно и неподвижно.
Он преподавал нам историю средних веков. Рассказывал материал интересно и доходчиво, прохаживаясь по классу, напоминающему сборище сидячих манекенов в пионерской одежде, и ритмично крутя обручальное кольцо на пальце или колпачок на ручке. Урок он обычно начинал с письменного или устного опроса, и помимо этого еще вызывал несколько человек к доске «писать даты». Эти даты нужно было зазубривать из учебника все подряд и писать по памяти в столбик. Многие из них я помню до сих пор.
Со временем наши девчачьи разговоры о «великом и ужасном» перешли в новое, еще более интересное русло: прошел слух, что в Крокодила безнадежно влюбилась ... математичка. Это было так волнующе и пикантно, и будоражило моих подружек еще и тем, что позволяло им, зеленым девчонкам, почувствовать свое превосходство над училкой, взрослой женщиной, ставшей заложницей своих чувств. Выслушивая от подруг все эти по-детски жестокие, передаваемые захлебывающимся шепотом россказни, я не знала, верить им или нет.
У нас была хорошая математичка: не злая, в меру требовательная, мы с ней ладили. Ей было около тридцати, она была замужем и имела маленького сына. Внешностью она напоминала актрису Евгению Симонову в роли медсестры из фильма «Афоня». Только волосы и глаза - светлые, и все лицо усеяно веснушками.
И вот однажды к нам на математику, уже не помню по какому случаю, зашел Крокодил. Что стало с нашей бедной училкой! Она так густо покраснела, что исчезли все веснушки, а серые глаза стали казаться ярко-голубыми. Одета она была в простую советскую блузку и юбку, и не найдя, чем занять руки, она начала лихорадочно теребить воротничок блузки и нервно одергивать юбку. Словом, это было так явно, так кричаще, что мне стало ее ужасно жалко, и захотелось громко сказать какую-нибудь глупость, выкинуть что-то, чтобы привлечь всеобщее внимание, отвлекая его от несчастной математички, примерно так, как птица уводит охотников от гнезда с птенцами. Впрочем, этот порыв не помешал мне впоследствии поделиться впечатлением с подружками: таки да, вы были правы, математичка втрескалась по уши.
А потом, через несколько недель, настало лето, и у нас началась «отработка»: расслабленные в предвкушении трехмесячного отдыха мы приходили утром на школьный двор и лениво убирали территорию. Одно такое утро навсегда врезалось в мою память: я рву на газоне сорняки, рядом на лавочке сидит моя классная руководительница -- миниатюрная крашеная блондинка лет тридцати пяти. Она преподавала у нас немецкий, вернее, должна была преподавать, но вместо этого превращала уроки в женский клуб с плетением косичек и наставлениями типа: «Девочки, будете сутулиться - обвиснет грудь!» И вот, к этой, абсолютно не уважаемой мной училке подсел Крокодил, и я, отплетая от травы вьюнок, услышала голос классной: «Чем ты ее так приворожил?» Они обсуждали математичку! Мне стало так гадко и обидно за влюбленную учительницу, что я развернулась и пошла прочь. «Ты куда?!» -- крикнула мне вдогонку классная, но я не обернулась. Может, и к лучшему для них: презрение, написанное на моем лице, обожгло бы их, как пощечина.
В сентябре мы узнали, что математичка перешла в другую школу. В том же году ушел и Крокодил, на повышение - перевели куда-то директором. Хорошие учителя-мужчины у нас долго не задерживались.
Не знаю, есть ли на свете люди, умеющие скрывать свою влюбленность. По-моему, это почти невозможно, недаром говорят, что шила в мешке не утаишь. В связи с этим мне вспомнился один весьма показательный случай из моего детства.
Помню, лет в 10-12 мы часто болтали во дворе с подружками, и самой излюбленной темой были разговоры об одном необычайно строгом и требовательном учителе из нашей школы. Он преподавал историю, и о его деспотизме, в буквальном смысле, ходили легенды. За суровый нрав его прозвали Крокодилом. Теперь я понимаю причину нашего жгучего интереса к нему: он, как сейчас говорят, был харизматиком, и его сильное мужское начало будоражило нашу пробуждающуюся сексуальность.
Помню сентябрь, и кабинет истории, насквозь простреленный осенним солнцем, и мое волнение, когда Крокодил впервые вошел в наш класс. Это был крупный, смуглый, слегка поседевший брюнет лет под сорок, холеный, с пристальным взглядом карих глаз. С первой же минуты всем стало ясно, что с ним шутки плохи, и таки да, придется учить историю и сидеть на уроке абсолютно беззвучно и неподвижно.
Он преподавал нам историю средних веков. Рассказывал материал интересно и доходчиво, прохаживаясь по классу, напоминающему сборище сидячих манекенов в пионерской одежде, и ритмично крутя обручальное кольцо на пальце или колпачок на ручке. Урок он обычно начинал с письменного или устного опроса, и помимо этого еще вызывал несколько человек к доске «писать даты». Эти даты нужно было зазубривать из учебника все подряд и писать по памяти в столбик. Многие из них я помню до сих пор.
Со временем наши девчачьи разговоры о «великом и ужасном» перешли в новое, еще более интересное русло: прошел слух, что в Крокодила безнадежно влюбилась ... математичка. Это было так волнующе и пикантно, и будоражило моих подружек еще и тем, что позволяло им, зеленым девчонкам, почувствовать свое превосходство над училкой, взрослой женщиной, ставшей заложницей своих чувств. Выслушивая от подруг все эти по-детски жестокие, передаваемые захлебывающимся шепотом россказни, я не знала, верить им или нет.
У нас была хорошая математичка: не злая, в меру требовательная, мы с ней ладили. Ей было около тридцати, она была замужем и имела маленького сына. Внешностью она напоминала актрису Евгению Симонову в роли медсестры из фильма «Афоня». Только волосы и глаза - светлые, и все лицо усеяно веснушками.
И вот однажды к нам на математику, уже не помню по какому случаю, зашел Крокодил. Что стало с нашей бедной училкой! Она так густо покраснела, что исчезли все веснушки, а серые глаза стали казаться ярко-голубыми. Одета она была в простую советскую блузку и юбку, и не найдя, чем занять руки, она начала лихорадочно теребить воротничок блузки и нервно одергивать юбку. Словом, это было так явно, так кричаще, что мне стало ее ужасно жалко, и захотелось громко сказать какую-нибудь глупость, выкинуть что-то, чтобы привлечь всеобщее внимание, отвлекая его от несчастной математички, примерно так, как птица уводит охотников от гнезда с птенцами. Впрочем, этот порыв не помешал мне впоследствии поделиться впечатлением с подружками: таки да, вы были правы, математичка втрескалась по уши.
А потом, через несколько недель, настало лето, и у нас началась «отработка»: расслабленные в предвкушении трехмесячного отдыха мы приходили утром на школьный двор и лениво убирали территорию. Одно такое утро навсегда врезалось в мою память: я рву на газоне сорняки, рядом на лавочке сидит моя классная руководительница -- миниатюрная крашеная блондинка лет тридцати пяти. Она преподавала у нас немецкий, вернее, должна была преподавать, но вместо этого превращала уроки в женский клуб с плетением косичек и наставлениями типа: «Девочки, будете сутулиться - обвиснет грудь!» И вот, к этой, абсолютно не уважаемой мной училке подсел Крокодил, и я, отплетая от травы вьюнок, услышала голос классной: «Чем ты ее так приворожил?» Они обсуждали математичку! Мне стало так гадко и обидно за влюбленную учительницу, что я развернулась и пошла прочь. «Ты куда?!» -- крикнула мне вдогонку классная, но я не обернулась. Может, и к лучшему для них: презрение, написанное на моем лице, обожгло бы их, как пощечина.
В сентябре мы узнали, что математичка перешла в другую школу. В том же году ушел и Крокодил, на повышение - перевели куда-то директором. Хорошие учителя-мужчины у нас долго не задерживались.