Завьялова.
Лилькин дневник.
А дневник свой Лилька сожгла. Этажерку старую жгли, всем она уже глаза намозолила, не вписывалась в интерьер с фанерной, полированной мебелью. И на этом кострище она свой дневник то и подпалила.
Сказала: "Идите, идите, я к Майке еще зайду, мне надо".
Отчим с братом ушли, а Лилька вернулась к пепелищу, вытянула из-под полы своего "пальтишка", скрученную в трубочку, клеенчатую тетрадку, раздула, тлеющий еще под обугленными деревяшками, сизый огонек, вырвала листков из тетрадки, скомкала, забросала туда, в сизое и жадное, ненасытное, и, когда огонь оживился, языки свои снова повысовывал, сунула под черный скелет этажерки дневник.
И зареклась больше их вести.
А писала она там о голубом платье, которое только в мечтах еще у нее вырисовывалось, в воображении, и даже еще не до конца она придумала, что там будет на лифе: оборочка ли, вырез ли фигурный, пуговки перламутровые, рукава какие: воланчики, фонарики? ... Как ее в этом платье на турбазе, на танцах, на виду у всех, мальчик пригласил, который нравился ей очень. И диалог с ним, непринужденный такой. Да, никто даже не подозревал, а Лилька умела себя так держать с мальчиками, легко и непринужденно, смеяться так звонко и свободно.... И как гулять они с ним пошли в темень, в лес, за танцплощадку..., и даже, может быть, потом поцеловались бы... Она еще до этого не дошла... Не дошла, потому, что... Потому. Что... Врать нехорошо, потому что, даже самой себе... Мама сказала.
Теперь у нее только "песельники"... "...На окошке у деевушки все горел огонек. ..."
А дневник свой Лилька сожгла. Этажерку старую жгли, всем она уже глаза намозолила, не вписывалась в интерьер с фанерной, полированной мебелью. И на этом кострище она свой дневник то и подпалила.
Сказала: "Идите, идите, я к Майке еще зайду, мне надо".
Отчим с братом ушли, а Лилька вернулась к пепелищу, вытянула из-под полы своего "пальтишка", скрученную в трубочку, клеенчатую тетрадку, раздула, тлеющий еще под обугленными деревяшками, сизый огонек, вырвала листков из тетрадки, скомкала, забросала туда, в сизое и жадное, ненасытное, и, когда огонь оживился, языки свои снова повысовывал, сунула под черный скелет этажерки дневник.
И зареклась больше их вести.
А писала она там о голубом платье, которое только в мечтах еще у нее вырисовывалось, в воображении, и даже еще не до конца она придумала, что там будет на лифе: оборочка ли, вырез ли фигурный, пуговки перламутровые, рукава какие: воланчики, фонарики? ... Как ее в этом платье на турбазе, на танцах, на виду у всех, мальчик пригласил, который нравился ей очень. И диалог с ним, непринужденный такой. Да, никто даже не подозревал, а Лилька умела себя так держать с мальчиками, легко и непринужденно, смеяться так звонко и свободно.... И как гулять они с ним пошли в темень, в лес, за танцплощадку..., и даже, может быть, потом поцеловались бы... Она еще до этого не дошла... Не дошла, потому, что... Потому. Что... Врать нехорошо, потому что, даже самой себе... Мама сказала.
Теперь у нее только "песельники"... "...На окошке у деевушки все горел огонек. ..."