Бабки. Бабушки. Бабульки. Баба Маня.
«Есть женщины в русских селеньях….» Это и про нее, бабу Маню.
Она затащилась в наше купе, заполнив собой сразу все пространство. Шумная, широкая, с огромными сумками. Густо заворачивает на «О». Сразу поведала, как она плохо переносит поезд: и тошнит то ее, и голова кружится. И что ей лучше лежать.
Деревенских баб, несмотря на их бойкость, часто одолевают разные страхи и предрассудки. Вот и баба Маня рассказала, как она ехала прошлый раз в поезде, а напротив нее «сидел мужик бородатый, так я так боялась, что и глаз не сомкнула».
Стас каждую зиму бороду отращивает, ну, чтобы от бритья отдохнуть, и вообще, чтоб зимой теплее было, … и в этот раз она у него выросла довольно густенькая. Это не помешало, однако, бабе Мане проникнуться к нему симпатией, и называть всю дорогу «сынком».
Зашел проводник, проверил билеты, оторвал корешки и вернул пассажирам.
Баба Маня, сама непосредственность, взяла билет, оглядела его и к проводнику:
- Послушай-ко, это куды мне его теперь?
В чемодане бабка везла мороженое мясо. «Каждую осень, как заколем поросенка, так детям мясца свежего везу».
Он был неприподъемный, чемоданище этот. «Сынок» неоднократно за дорогу прочувствовал это на своем хребте, помогая бабе Мане. Отдувался за избранность.
В Рыбинске ее должен был встретить зять.
- Зять то меня спросит: «НадОолго?». А я скажу ему: «Ну, чайку то, хоть, попью».
Ночь бабка спала безмятежно, как младенец, без просыпу, правда, похрапывая и по-стариковски покряхтывая. День почти весь пролежала и еще не раз всхрапнула. … Улеглась она головой к проходу, чтоб не дуло в голову. Пожаловалась: «Я, инда, замерзла».
Пассажиру с верхней полки негде было днем сидеть. Он, то наверху маялся, то в проходе стоял, то на соседнюю полку третьим присаживался.
Бодрствовала баба Маня громко, тут уж, ни почитаешь, ни кроссворд не поразгадываешь. Бабка всех своих попутчиков вовлекла в экскурс по жизни, в бабьи свои переживания: за деда, как он там хозяйство без нее ведет, не «надрался» бы с соседом Семенычем; за дочку, что рожать в сорок собралась, а внука теперь и вовсе у них с дедом пропишут. Но, это ей не в тягость, что, мол, она внука любит, он им с дедом утешение на старости лет. …
Проняла меня и растрогала бабыманина естественность, неприукрашенность: с ее темными, грубыми от работы, руками, сложенными на коленях, выпал таки им недолгий отдых на время поездки…; с лучистыми щелочками глаз на широком, добродушном лице, не утратившими живинки и задора; с громогласностью и оканьем, с широтой ее фигуры …
Я очень хорошо представила себе этот быт, жизнь эту усердную, изо дня в день; шумную, неунывающую бабу Маню - руководительницу и управительницу своего подворья. Она и матерком, и добрым словом…, так легче с делами управляться, нежели на полном серьезе …
Нет, не надобно ей иной бабьей доли, как вот деда «свово» «пасти», чтоб «лишка не перебрал»; дом свой «уделывать» из года в год: то кухоньку пристроили, то половицы перебрали, то крышу обновили…; огород, разумеется…
И внучек умиляет, радует, само собой:
- …Скотина у меня. Я во дворе то убираю, а внук от, ему года четыре было тогда, толкется рядом, говорит: «Баб, а чо она все мекекекает?». Это он про козу. «Убери ее в загон», - говорит. Я загнала козу то за изгородь. А он тычет ей в нос пальцем, подначивает: « Ну чо, блядина, домекекекалась? Сиди вот теперь».
…
- А сосед у нас Витька, ездит на мотоцикле. В магазин едет, внука мово часто берет с собой, катает. А этот пострел от, любит кататься, все время пристает. Прокати, мол….
Витька то ему грит:
- Нее, сегодня, мол, не могу, некогда.
- А куда ты, дядь Вить?
- Я то?! Да на блядки.
- А можно и я с тобой поеду? А, дядь Вить?
- Ну, иди, спросись у баушки, если отпустит, так поехали.
Бежит по улице во всю прыть, кричит на всю ивановскую:
- Бааб, а можно и я поеду с дядей Витей на бляаадки?
…
Все путем у бабы Мани, все путем.... Лишь бы войны не было. Или еще, какого лишенька.