Неологизмы и мат с точки зрения философа (М. Эпштейна)
«…Наконец, на первом месте в номинации "Словотворчество" - нехоть. Она точнее определяет состояние общества, чем немощь. Может, мы и можем, да не хотим. Барак Обама, как известно, сделал лозунгом своей предвыборный кампании в США: "Да, мы можем!" В России было бы уместно: "Да, мы хотим!" Вот на что нужно поднимать общество: на элементарный акт желания, в том числе и эротического, если трезво оценить ужас демографической ситуации, ежегодную почти миллионную убыль населения. Важно не только мочь то, что хочешь, но и хотеть то, что можешь. Русский язык находится в том же состоянии, что и деторождение. Желание рожать детей и производить слова - сродни друг другу. Где нет воли к рождению новых смыслов, там нет и смыслополагания в форме деторождения. Это вещи взаимосвязанные…».
«…
- А как вы, кстати, относитесь к недавнему скандалу по поводу употребления слова "кофе" в среднем роде?
- Я уже и сам не помню, в каком роде я употребляю кофе. Зависит от настроения, от обстановки, да и какая разница? Удручает мелкота обсуждаемой проблемы. Когда обществу предлагается такой ничтожный вопрос и вокруг него бурлят страсти, мне кажется, это делается с целью отвлечь внимание от насущных языковых проблем. Язык вянет буквально на корню. Сокращается число жизненосных корней, точнее, их ответвлений, производных. Для меня главное слово в любом языке - "любовь". У Даля в корневом гнезде "-люб-" приводятся около 150 слов, от "любиться" до "любощедрый", от "любушка" до "любодейство" (сюда еще не входят приставочные образования). В современных самых полных словарях - максимум 45 слов. Это значит, что в три раза сократился любовный потенциал русского языка. За сто лет корень "-люб-" вообще не дал прироста: ни одного нового ветвления на этом словесном древе, быстро теряющем свою пышную крону (за исключением автоматически образуемых слов типа "автолюбитель", "фотолюбитель"). То же происходит с корнями "добро-" и "зло-". Самый обширный пока по числу слов Большой толковый словарь русского языка (СПб, 2003, 130 тысяч слов) приводит 37 слов с первоосновой "добро-" и 63 с первоосновой "зло-". Для сравнения: четырехтомный Словарь церковно-славянского и русского языка, выпущенный Императорской академией наук в С.-Петербурге в 1847 году, содержал 115 тысяч слов. Но нравственная лексика, а понятия добра и зла составляют основу нравственного сознания, представлена в нем гораздо обширнее. В нем 146 слов с первоосновой "добро-" и 254 с первоосновой "зло-". Иначе говоря, за 150 лет нравственная чуткость языка, его способность различать и артикулировать основные этические понятия сократилась в четыре раза, с 400 до 100 слов. Об этом никто не говорит, а вот чему надо ужасаться - что русский язык редеет, становится "лысым лесом". Это неизмеримо важнее, чем средний или мужской род слова "кофе"; но об этом молчат, а за черный кофе уже пролито столько чернил!...»
«…матерный диалект был антагонистом диалектического материализма в 1930-1970-е годы. Это было культурным и языковым вызовом, как у Юза Алешковского. Но когда мат становится неощутимым в своем неприличии, просто способом разговора - это другое. Я был недавно во Владимире, бродил рядом с древним Успенским собором, где в свое время народ от ордынцев укрывался, и они этот храм подожгли... Вокруг этого храма толпятся стайки молодых людей и девушек, и каждое второе слово - мат. Это даже не ругня - они так просто общаются между собой. То, что эти слова, предположительно тюркского происхождения, звучат в таком месте - в этом есть грустная символика. Слова, обозначающие священные для меня мужские и женские органы детопроизводства, употребляются ими в безразличном, вялом, циничном контексте. Эти слова утратили даже ту страстность бранного посыла, которая в них когда-то подразумевалась. Я беседовал как-то с одним собирателем русской эротики. Он объяснил мне, в чем отличие отечественной порнографии от западной. Западная рассчитана на то, чтобы возбудить человека, выявить в нем здоровые эротические эмоции. А российское похабство, напротив, глумится над плотью, выставляет ее гнусной, стремится заглушить пылкие эмоции, вызвать к ним отвращение. Российская скабрезность - это скабрезность импотента. И естество не прощает такой постоянной издевки над собой. Матерщина, разлитая в воздухе, - это символическая травма, наносимая российским обществом самому себе. Ведь мы не просто этими словами ругаемся, мы ругаем то, что они обозначают. Когда все самое мерзкое посылается на х... и в п... то они под этой свалкой отрицательных эмоций рушатся: один, простите, загибается, другая зажимается. И это не просто фигура речи. Человек - символическое животное, он живет и управляется символами, прежде всего словесными. И когда его органы непрестанно символически унижаются, смешиваются с грязью, они перестают работать. На уровне индивидов это действует по-разному, а в масштабах общества превращается в грозную социально-демографическую закономерность. Это и ответ на вопрос, почему с таким обилием мата здесь так мало рожают детей».
http://mikhail-epstein.livejournal.com/54278.html
«…
- А как вы, кстати, относитесь к недавнему скандалу по поводу употребления слова "кофе" в среднем роде?
- Я уже и сам не помню, в каком роде я употребляю кофе. Зависит от настроения, от обстановки, да и какая разница? Удручает мелкота обсуждаемой проблемы. Когда обществу предлагается такой ничтожный вопрос и вокруг него бурлят страсти, мне кажется, это делается с целью отвлечь внимание от насущных языковых проблем. Язык вянет буквально на корню. Сокращается число жизненосных корней, точнее, их ответвлений, производных. Для меня главное слово в любом языке - "любовь". У Даля в корневом гнезде "-люб-" приводятся около 150 слов, от "любиться" до "любощедрый", от "любушка" до "любодейство" (сюда еще не входят приставочные образования). В современных самых полных словарях - максимум 45 слов. Это значит, что в три раза сократился любовный потенциал русского языка. За сто лет корень "-люб-" вообще не дал прироста: ни одного нового ветвления на этом словесном древе, быстро теряющем свою пышную крону (за исключением автоматически образуемых слов типа "автолюбитель", "фотолюбитель"). То же происходит с корнями "добро-" и "зло-". Самый обширный пока по числу слов Большой толковый словарь русского языка (СПб, 2003, 130 тысяч слов) приводит 37 слов с первоосновой "добро-" и 63 с первоосновой "зло-". Для сравнения: четырехтомный Словарь церковно-славянского и русского языка, выпущенный Императорской академией наук в С.-Петербурге в 1847 году, содержал 115 тысяч слов. Но нравственная лексика, а понятия добра и зла составляют основу нравственного сознания, представлена в нем гораздо обширнее. В нем 146 слов с первоосновой "добро-" и 254 с первоосновой "зло-". Иначе говоря, за 150 лет нравственная чуткость языка, его способность различать и артикулировать основные этические понятия сократилась в четыре раза, с 400 до 100 слов. Об этом никто не говорит, а вот чему надо ужасаться - что русский язык редеет, становится "лысым лесом". Это неизмеримо важнее, чем средний или мужской род слова "кофе"; но об этом молчат, а за черный кофе уже пролито столько чернил!...»
«…матерный диалект был антагонистом диалектического материализма в 1930-1970-е годы. Это было культурным и языковым вызовом, как у Юза Алешковского. Но когда мат становится неощутимым в своем неприличии, просто способом разговора - это другое. Я был недавно во Владимире, бродил рядом с древним Успенским собором, где в свое время народ от ордынцев укрывался, и они этот храм подожгли... Вокруг этого храма толпятся стайки молодых людей и девушек, и каждое второе слово - мат. Это даже не ругня - они так просто общаются между собой. То, что эти слова, предположительно тюркского происхождения, звучат в таком месте - в этом есть грустная символика. Слова, обозначающие священные для меня мужские и женские органы детопроизводства, употребляются ими в безразличном, вялом, циничном контексте. Эти слова утратили даже ту страстность бранного посыла, которая в них когда-то подразумевалась. Я беседовал как-то с одним собирателем русской эротики. Он объяснил мне, в чем отличие отечественной порнографии от западной. Западная рассчитана на то, чтобы возбудить человека, выявить в нем здоровые эротические эмоции. А российское похабство, напротив, глумится над плотью, выставляет ее гнусной, стремится заглушить пылкие эмоции, вызвать к ним отвращение. Российская скабрезность - это скабрезность импотента. И естество не прощает такой постоянной издевки над собой. Матерщина, разлитая в воздухе, - это символическая травма, наносимая российским обществом самому себе. Ведь мы не просто этими словами ругаемся, мы ругаем то, что они обозначают. Когда все самое мерзкое посылается на х... и в п... то они под этой свалкой отрицательных эмоций рушатся: один, простите, загибается, другая зажимается. И это не просто фигура речи. Человек - символическое животное, он живет и управляется символами, прежде всего словесными. И когда его органы непрестанно символически унижаются, смешиваются с грязью, они перестают работать. На уровне индивидов это действует по-разному, а в масштабах общества превращается в грозную социально-демографическую закономерность. Это и ответ на вопрос, почему с таким обилием мата здесь так мало рожают детей».
http://mikhail-epstein.livejournal.com/54278.html