Тем, кого волнуют загадки повести Юрию Коваля "Самая лёгкая лодка в мире", предлагаю исследование учёных Северного (Арктического) федерального университета им. М. В. Ломоносова. Статья большая, но увлекательная и понятная для нефилологов, а главное, написана словно специально к выставке Ю. Коваля и В. Ускова в музее К. А. Тимирязева.
М. Ю. Елепова, Е. Ю. Ваенская, А. В. Давыдова
ПОВЕСТЬ Ю. КОВАЛЯ «САМАЯ ЛЁГКАЯ ЛОДКА В МИРЕ»
В КОНТЕКСТЕ ЖАНРА ПУТЕШЕСТВИЯ
Книгу «Самая лёгкая лодка в мире» Ю. Коваль, по собственному признанию,
написал на основе впечатлений от путешествий разных лет по северным рекам.
В тексте мы не найдём указаний на конкретные места, деревни и пр. Пожалуй,
только названия озёр, которые с товарищем исследует рассказчик, - Багровое,
Илистое, Покойное. Намечает герой и общее направление своего путешествия -
на Север. В Москве, на воде грязной Яузы, задыхаясь без дороги и грезя о насто-
ящем путешествии, рассказчик замечает, что утки летят на Север и в небе видит
«летящих на север журавлей» [1]. Позже, пытаясь пробраться к Багровому озеру
через северное болото, рассказчик вновь видит уток, достигших своей цели.
Композиционно книгу можно разделить на две части. Меньшая повествует о
подготовке к путешествию, о рождении «самой лёгкой лодки в мире», вторая -
большая по объёму - рассказывает о самом путешествии, причём постепенно
дорога на Север и по Северу превращается в поиски смысла жизни, её сути, са-
мого себя, чуда, о котором мечталось в детстве и без которого сейчас, на этом
этапе жизни рассказчику невозможно существовать.
Единство этим частям придают сквозные образы лодки, заявленной в каче-
стве главного героя уже в названии, рассказчика-художника и взаимосвязанные
лейтмотивы - путешествия, свободы, смерти.
Рассмотрим эти элементы текста подробнее. Первое, что мы узнаём о рас-
сказчике, - это его детская мечта о море как символе свободы; именно в море, по
его мнению, человек может проявить свои лучшие качества, своё мужество и
героизм. Если в детстве атрибутом причастности к этой мечте для героя были
тельняшка и золотой зуб, то к моменту начала повествования его мечта конкре-
тизировалась, перевоплотилась в образ самой лёгкой в мире лодки. Она, лёгкая и
мобильная, должна была унести героя прочь из грязной Москвы, должна была
утолить детскую жажду пути, унести его далеко от быта и проблем. Исключи-
тельная, единственная в мире, она нужна, чтобы спасти героя, оказавшегося в
ситуации духовного кризиса, вернуть к самому себе, помочь изменить жизнь и
обрести равновесие.
Романтик Коваль в самом начале повести намечает контраст мечты и реаль-
ности, актуализирующийся у него в образах моря/океана и неба. Не имея воз-
можности увидеть море, герой ищет и находит его в небе, но признаётся, что «с
годами всё меньше моря остаётся … в небе» и все больше становится города,
Москвы, с родной рекой Яузой с «мёртвым гранитом и отравленными водами».
Первые же страницы произведения задают мотив пути как особой формы
постижения, освоения мира и как специфической формы существования лично-
сти. Детское сознание маленького героя целостно и естественно. Оно позволяет
видеть взрослый мир иными глазами: «чувствовать, что в соседних переулках
шумит прибой», ощущать «запах водорослей и соли» и, самое главное, видеть
«вечное движение волн». Не домами и тротуарами обозначены элементы детско-
го (подлинного) пространства, а морем/океаном и небом - двумя ключевыми
топосами, а точнее, двумя главными составляющими мира, который формирует
особый тип сознания, характеризующегося постоянной устремлённостью к пре-
одолению границ, рамок, сковывающих полёт творческой и философской мыс-
ли. Город - это скованность, неподвижность, предопределенность. Но он не
властен над душой ребенка. Маленький человек ощущает мир как «вечное дви-
жение» и свою жизнь понимает как вечную устремленность. Городская культура
выстраивает современное сознание по-иному. Она пытается стереть память о
сакральной целостности бытия, заложенной в мифопоэтических образах сказок.
Если в фольклорных произведениях инициация - это ключевой, однократ-
ный момент в судьбе, то в повести Коваля герою приходится преодолевать две
границы, дважды переосмысливать жизнь, подтверждая свою духовную зре-
лость. На первых страницах возникает мотив сложного жизненного странствия,
где обретение моря, утрата моря и вновь обретение - важнейшие этапы жизнен-
ного пути. Герой проходит через две инициации: мнимую и истинную.
Первый переход зыбок и размыт. Вступление во взрослую жизнь городского
человека обусловлено биологическим и интеллектуальным взрослением. А вре-
мя мыслится не как путь обретений, а как череда утрат, потери моря, целостно-
сти. Разрывается единство неба и океана: на их место начинают настойчиво при-
ходить дома и переулки-тупики.
Москва - это пустые разговоры, незавершённые полотна, одиночество даже
среди друзей, бытовой апокалипсис в снимаемой у Петровича комнатке, где
собственностью героя была только раскладушка. В начале повести мы слышим
крик его души: «Я задыхаюсь без выхода к морю!» При явном романтическом
пафосе книги её сложно назвать помпезной или неискренней; здесь много иро-
нии и самоиронии умного и наблюдательного человека, который изначально
ощущает, что в этом мире скорее всего обретение искомой гармонии невозмож-
но, но всё-таки делает попытку оторваться от земли, как истинный художник.
Для Ю. Коваля здесь оторваться от земли значит пуститься в плавание. Для
героя наступает момент второй инициации, которая не только возвращает его в
детство, но и знаменует открытие нового мира, мира целостности и… движения.
Это событие требует уже физического перемещения в новом пространстве. И не
просто перемещения, а еще и освоения, осмысления этого пространства и, как
результат процесса движения, внутреннего преображения. Две составляющие
мотива пути соединяются и реализуются в одной сюжетной линии морского
путешествия.
Плавание начинается для героя, когда они с другом художником Орловым и
милиционером-художником Шурой по метельной Москве несут найденный в
подвале одного из заброшенных домов бамбук - материал, из которого потом
родится самая лёгкая лодка в мире. Путешествие начинается здесь еще и потому,
что начинают меняться внутренние ощущения героя: он размышляет о том, как
«в жизни всё связано между собой:
лодка -
бамбук -
милиционер-художник -
керосиновые лампы -
Петрович -
квартира».
Эта графика, напоминающая акцентный стих Маяковского, встречающаяся в
повести не раз, вычленяющая жизненные событийные узлы, из которых плетётся
ткань судьбы, с самого начала говорит о поэтичности героя и придаёт прозаиче-
ской книге Ю. Коваля синтетический характер, сближает её с лирикой. Решение
отправиться в плавание уже влечет за собой актуализацию заданного мотива
пути и движения, сопряженных с преодолением препятствий, с борьбой: поиск
бамбука, поиск писателя-путешественника, поиск мастера. Каждый этап все
больше позволяет ощутить разрыв с привычным городским миром. Так, герой
идет к писателю-путешественнику и ощущает особое торжество момента. Он
смотрит на прохожих «с некоторой гордостью», ведь его дорога по Москве - это
уже плавание в новом пространстве, а окружающие его люди остаются в мире,
где движение - это всего лишь перемещение в булочную или химчистку. Инте-
ресно, что постепенно начинает формироваться и сам этот новый мир: все чаще
герой оперирует такой онтологической категорией, как движение. Оказывается,
что Север, куда планирует отправиться герой, - это не просто географический
объект, а особое метафизическое лирическое пространство, реализуемое изме-
няющимся сознанием. Почему так и важен момент выбора: герой один за другим
отвергает несколько маршрутов, пока не останавливается на единственно вер-
ном, северном. Ключевым событием становится и создание удивительного, осо-
бого корабля, способного бороздить просторы реально-ирреального мира.
Поэтому и сам образ лодки близок по своей ассоциативности к природе ли-
рического художественного образа. Неслучайно, наверное, при первом её описа-
нии автор вновь будет использовать «лесенку»:
«Я глядел на свою лодку - самую первую в жизни и самую лёгкую в мире, -
и сердце моё плыло и качалось.
тонкая,
изогнутая,
остроголовая
и длиннохвостая,
в серебристом платье,
она лежала поперёк комнаты на помертвевшем ковре и, как, стрелка компаса,
рассекала комнату пополам, прорезала стены, чтоб вылететь из Каширы к бере-
гу, к ветру, к воде…».
Он сравнивает лодку с невестой в серебристом платье, акцентируя внимание
на женском начале; о ней говорит он как о члене своей семьи: «Лодка, раскла-
душка и я были теперь одной семьёй»; её, как и себя, герой невольно противопо-
ставляет окружающему миру Москвы, например, обстановке квартиры Петрови-
ча с «гнилым полом», «не нужной никому живописью», «чудовищным шкафом»
и потолком, «покрытым водорослями, жёлтыми медузами».
Кроме того, лодка явно ассоциируется у рассказчика с весной. В марте он
ждёт и торопит весну (приносит тополиные ветки домой и ставит их в воду, что-
бы они открыли листочки, как в детстве), прислушивается к её первым приме-
там: «Запах недалёкой весны развеселил и обрадовал меня». И имя ей после
долгих споров со знакомыми он выбирает подходящее - Одуванчик: «Одуван-
чик - самое простое, что есть на земле. В небе - воробей, в реке - пескарь, на
лугу - одуванчик.
Есть люди, которые одуванчиков не замечают, не ставят их в букеты, не
вьют венков. А я, признаться, люблю одуванчики. Их можно рвать сколько
угодно, и никто не заругает. А можно сунуть в рот горький стебель и быстро
проболтать:
“Колдуй,/ баба, /колдуй,/ дед, /заколдованный билет!” -
И стебель одуванчика заколдуется, завьётся завитушками, как хвост тетере-
ва-косача.
В одуванчике есть воздух - ооооооооооооооооооооооооооооо…
В нём слышно дует ветер - дуууууууууууууууууууууууууууу…
В нём кричит лягушка - ваааааааааааааааааааааааа…
А потом пора уже и тормозить - ннннннннннннннннннн…
И как ножиком отрезать в самом конце - чик.
И это весёлое “чик” особенно подходит к моей лодке, самой лёгкой в мире.
Одуванчик похож на человека. Голова-то круглая.
Не пойму, почему только старых людей называют “божьи одуванчики”. По-
моему, мы одуванчики с самого начала, а в старости становимся “божьими”«.
Определение, подчёркнутое в названии повести, - «лёгкая» - станет своеоб-
разным рефреном на всём протяжении повести: «лёгкая лодка», «лёгкое путеше-
ствие», «лёгкая река», «лёгкое название» и пр. В конечном итоге в контексте
повести можно говорить о лёгком отношении к жизни, о лёгкости самой жизни
как о её хрупкости, неповторимости (самая лёгкая в мире), исключительности;
об умении видеть в жизни главное. В конце повести автор даст ещё одно опреде-
ление такому видению мира: «видеть мир краем глаза»: «Вообще-то я люблю
смотреть краем глаза. Я нарочно учился видеть всё краем глаза, когда неудобно
пялиться впрямую». Видеть краем глаза, значит, видеть главное, скрытое от
взгляда «в упор», значит, проникать в самую сущность явления, значит, замечать
важные детали.
Талант «лёгкого» видения мира у рассказчика особенно раскрывается, когда
он попадает на Север. Именно здесь оказывается возможным в полной мере
реализовать жажду странствия, ибо сам Север и есть пространство дороги-пути.
Герой начинает входить в область иной, внегородской, ментальности. В метафи-
зике Севера «мир покидает свою пространственно-временную ограниченность,
предельность, конечность» [2, c. 140] и предстает как бесконечная дорога, как то
«самое вечное движение волн», которое открылось когда-то маленькому «мор-
скому волку». А вслед за осознанием пространственно-временной беспредель-
ности приходит и реализация других чудес.
В повести за реалистическим образом Севера (описанием его жителей, пей-
зажей) возникает мифопоэтический подтекст. Создаётся ощущение, что сущ-
ность жизни Севера - сказочная; сын Натолия, которого встречают герои, - рас-
сказчик и его попутчик-профессиональный фотограф (имён путешественников
Коваль не называет, хотя образы вполне индивидуализированы, словно подчёр-
кивает, что не они здесь главные), рассказывает об обитателях озёр, куда
направляются путешественники: ужасном трёхголовом Папашке, бесах, покой-
никах. Скептически относящиеся к подобным чудесам горожане, оказываясь в
северных болотах и преодолевая страх остаться там навсегда, поневоле начина-
ют верить в них. Чудеса дарит природа Севера: страшный окунь-Папашка, пой-
манный рассказчиком в водах Багрового (с коричневой водой) болотного озера;
огромная щука, утащившая камеру; страшная трясина - чарусья - на макарках;
огромные раки, похожие на древних рыцарей; ночной туман над рекой, в кото-
ром рассказчику и Одуванчику видятся бесы, плывущие на лодке.
Интересно, что сказка у Коваля граничит с абсурдом, думается, прежде всего
потому, что рассказчик, глазами которого видится вся ситуация, долгое время
сопротивляется, не желая впустить в себя Север, поверить в реальность проис-
ходящего, только в финале он «отпускает» себя и достигает полной свободы
видения, начинает видеть «краем глаза». А до этого его ужасает и удивляет ле-
тающая голова деда Аверьяна-пастуха, очень похожего на шукшинских чудиков
и на писаховского Сеню Малину. В рамках этого литературного контекста сам
образ проказливой летающей головы воспринимается, разумеется, как метафора:
лёгкая, парящая, фантазирующая голова (вспомните полёты фантазии шукшин-
ского Броньки Пупкова) деревенского мечтателя, живущая отдельно от тела, от
бренной жизни.
Интересно, что летающую голову Аверьяна заметил только рассказчик, он
долго пытается убедить в своей правоте своего спутника. Их образы противопо-
ставлены: фотограф, взявший на себя роль капитана в этом путешествии, - прак-
тик, человек знающий, головной, тогда как рассказчик - художник, живущий
скорее интуицией, чем разумом. Эпизод с летающей головой Аверьяна в повести
становится своего рода поворотным узлом сюжета, так как с этого момента по-
вествование как бы переходит в мифопоэтические пласт, контекст и подтекст
меняются местами, реальные события (приезд героев к куму Аверьяна - Кузе,
затем к шурину, появление художника Орлова и Клары Курбе, которые, особен-
но последняя, явно связаны с мотивом искушения; одиночное плавание рассказ-
чика по кругу реки) становятся только внешним обрамлением некоего внутрен-
него сюжета. Неслучайно у героев возникает ощущение преодоления некой гра-
ницы: «Ты ничего не понимаешь… Всё дело в том, что мы перешли границу…
Границу нормальной жизни… Как только у деда Авери оторвалась голова, я
сразу понял, что мы в ненормальном мире».
Вспоминаются традиционные для условно-метафорической традиции в ли-
тературе приёмы обозначения перехода из одного мира в другой (падение Алисы
Л. Кэрролла в кроличью нору и переход в зеркальную комнату; платяной шкаф
как дверь в Нарнию у К. Льюиса; переход из обычного мира в Нангиялу у А.
Линдгрен и пр.). В повести Ю. Коваля нет прямого реально-психологического
объяснения чудес: для читателя, как и для героев, они неожиданные и до конца
не осознаваемые. Мифопоэтическое начало поддерживается на уровне про-
странственных образов. Как только чудеса начинают брать верх в восприятии
героя, важное значение приобретает фольклорное наполнение архетипических
образов. Назовём образ тумана, в котором «краем глаза» видит рассказчик чер-
тей и затерянный легендарный, похожий на Китеж-град белокаменный город,
слышит разговор старинных лодок с выточенными головами Рыси, Карпа и Ле-
бедя с Одуванчиком. И в первом и во втором случаях туман связан с мотивом
смерти и сна. В ночном тумане в полусне-полуяви чудится герою близость гра-
ницы, из-за которой обычный человек уже не возвращается. В случае с бесами
его спасают звёзды, во внезапно открывшемся чистом небе он видит пояс Орио-
на: «Не знаю отчего, но я всегда радуюсь и волнуюсь, когда увижу созвездье
Ориона. Мне кажется отчего-то, что созвездье это связано с моей жизнью. Как
будто даже Орион, - о, небесный охотник! - наблюдает за мной, хоть и малень-
ким, а живым, и я ни перед кем, только перед ним отвечаю за всё, что делаю на
Земле, - за себя, за свою лодку, за плаванье в сердце тумана».
В финале повести рассказчик, пытаясь сохранить свою свободу и мечту, убе-
речься от бесовских искушений, убегает на лодке к Покойному озеру и к утру
возвращается к исходной точке, сделав круг по течению реки, отдавшись на
волю её волн. Он вновь оказывается на границе жизни и смерти, его спасает
Одуванчик. Ладьи убеждают Одуванчика убить его, так как лодка должна быть
свободной. Здесь вновь актуализируется мотив свободы, заданный в начале по-
вести, создаётся, таким образом, кольцевая композиция, подтверждаемая про-
странственным образом кругового движения - символом бесконечности пути и
поиска, с одной стороны, а с другой - знаком невозможности окончательного
преодоления границ и обстоятельств и достижения этой самой желанной свобо-
ды.
Устами старинных лодок в главе «Волчья дрёма» обозначается философия
свободы, символом которой становится образ лодки: «Лодка - это самое свобод-
ное существо. Лодки свободней птиц… Можно быть свободным, даже если в
тебе кто-то сидит…». Но для рассказчика, которого ладьи предлагали утопить,
чтобы Одуванчик мог окончательно почувствовать свободу, молчание его лодки,
«скромной, умной, неторопливой, верной», красноречивей «болтовни»: «Её раз-
говор - лёгкость, скорость, движение». Любовь и верность ограничивают свобо-
ду, но принесёт ли свобода счастье, если человек будет одинок, ведь в мире всё
со всем связано. Это закон.
Чувствуя это, рассказчик в последней главе, как и ранее, не берётся за весло,
уважая свою лодку-невесту и доверясь ветру свободы и течению реки: «Я не
трогал весла. Весло - это приказ для лодки, весло - это точное направление, а
откуда я сам-то знаю точное направление?» Речка Акимка закрутила, как Леший
в лесу (фольклорные мотивы встречаются на всём протяжении второй части
повести), и вернула героев к дому шурина Шуры. В последней главе, которая на
первый взгляд построена на сочетании нормального и абсурдного, рассказчик
принимает решение разговаривать со своими друзьями, от которых он ранее
сбежал (Орловым, Кларой, капитаном-фотографом) «краями». Внешне это вы-
глядит как диалог глухих, рассказчик на желание его друзей присоединиться к
нему отвечает странными, невпопад фразами, но это даёт ему возможность «от-
сеивать» в их словах наносное и суетное, видеть главное, замечать в них важные
детали. Финальное соединение героев для возвращения в свой мир и разговор
«краями» могут быть рассмотрены как попытка преодоления одиночества каж-
дого из них, попытка найти себя настоящих и обрести точки соприкосновения
друг с другом. Одуванчик, собравший их всех на своём борту; воля судьбы (не
знают, доплывут или нет) и вера в то, что всё будет хорошо («Глубоко, очень
глубоко погрузился в воду ”Одуванчик”. И всё-таки я верил, что он выдержит
весь этот чудовищный груз»); все эти рюкзаки, котелки, сарафаны, бороды¸ ба-
хилы объединяют героев в финале. И ещё, пожалуй, соединяет их грядущий
общий путь, мотив путешествия возникает, как и в начале, в финале книги, сим-
волизируя бесконечное течение жизни, вечное движение, стремление к свободе
как счастью и переменам.
Смысловая полифония у Ю. Коваля находит своё отражение в жанрово-
формальных особенностях. Так, образ рассказчика порой уподобляется образу
лирического героя в своей близости к автору, в ориентации на внутреннее состо-
яние и в самой исповедальной манере, которую писатель избирает для книги.
Вторая важная жанровая доминанта связана с различными фольклорными
условно-метафорическими структурами: сказкой, легендой, быличкой, былиной.
Интересно, что многие образы-символы также рассматриваются Ю. Ковалем с
точки зрения устного народного творчества: например, туман и река как грани-
ца.
Таким образом, Ю. Коваль экспериментирует с художественной формой, ис-
пользуя различные приёмы жанрового синтеза для создания текста как сложной,
многоуровневой смысловой системы. Сама книга превращается в развёрнутую
метафору человеческой жизни как поиска свободы, как вечного пути, как по-
пытки исполнения мечты и противостояния злу и смерти. Север становится от-
правной точкой для этих размышлений, даёт материал для создания образов,
питает авторское воображение.
Библиографический список:
1. Коваль Ю. Самая лёгкая лодка в мире. М.: Азбука, 2014.
2. Теребихин Н.М. Лукоморский миф и Бьярмийская сага // Метафизика Се-
вера. Архангельск, 2004.Источник публикации: European Social Science Journal - Европейский институт социальных наук. - 2014. - № 4 (43). - Т. 2. - С. 171-177. - Лит.
Ссылка на источник:
http://mii-info.ru/data/documents/EZhSN-2014-4-2.pdf