Как я была агентом городской газеты
Газета называлась «Правдой», как же еще? С учетом северной специфики «Заполярной», а чаще просто «Заполяркой». В отличие от центральных газет, приходивших от случая к случаю (ведь их, как и все прочее, доставляли в город самолетами), «Заполярка» попадала в почтовые ящики регулярно - четыре раза в неделю. Ну то есть должна была попадать.
Однако год стоял 1994-й, и ничто тогда не делалось, как должно. Почта работала через пень-колоду, почтовые ящики в подъездах горели, ломались, а то и вовсе пропадали - все 20 штук разом, вместе с куском штукатурки. В таких условиях платить почте за доставку было чистой благотворительностью. И «Заполярка» решила создать свою агентскую сеть. Идея была такая: агент пройдет по соседним домам, оформит подписку всем желающим, и сам будет доставлять им газету. Деньги небольшие, но и дел-то на полчаса. С работой, или вернее сказать, с зарплатой, в городе было до того худо, что многие радовались и копеечному приработку - лишь бы «живые» деньги. А газета обещала платить. Так что я сходила в редакцию, подписала договор и получила удостоверение.
Дом, где я жила в те годы, стоял на окраине. Улица Нансена, застроенная домами только с одной стороны, с другой переходила в промзону.
Да, я понимаю, какое впечатление производит этот пейзаж на свежего человека, и тем не менее... На переднем плане видна часть промзоны, в правой части снимка улица вытянутая вдоль шоссе - улица Нансена. Если смотреть на жилую часть улицы, светленькая хрущоба, которая ближе всего к зрителю - это и есть мой тогдашний дом. Рядом с ним виден синий киоск.
Но двор был самый обычный: окруженный хрущобами, каменный мешок с детсадом посередке.
Наш дом - с синими вертикальными полосками. Детский сад назывался "Радость", да. Одно время я водила туда сына. То, что можно принять за мусор, разбросанный перед детсадом, на самом деле игровые площадки: лесенки, качели, песочницы. И да, вот такое в Норильске лето.
Человек, который привел меня туда впервые, сказал с гордостью: «В этом дворе живет самый злой ветер», что оказалось правдой. Впрочем, пока что шел август, в наших краях - условное лето. Желающих выписать газету оказалось немало, других источников информации в четвертьмиллионном городе почитай, что и не было. Не помню точную цифру - сколько газет мне привозили из редакции, но было их много больше сотни.
Четыре раза в неделю я, захватив пухлую стопку газет, бегала из подъезда в подъезд - благо, о кодовых замках в те годы еще не слышали (полагаю, они и сейчас там не в ходу, а впрочем, не знаю). Носить газеты в руках оказалось неудобно: во-первых, свежая типографская краска пачкала мой небесно-голубой пуховик, во-вторых, как открывать двери, когда руки заняты, а в-третьих, ветер - газеты те еще паруса. Пришлось соорудить торбу через плечо.
Когда погода позволяла, я брала «на обход» пятилетнего Максима. Со мной он конечно не ходил, а вооружившись лопаткой, откапывал детскую площадку, так что бегая из подъезда в подъезд, я все время его видела.
Прошло около трех месяцев, наступил ноябрь. И хотя до полярной ночи оставалось еще недели три, мрак уже надвинулся на город вместе с непроглядными морозными туманами. Беды никто не чаял.
3 ноября в Норильске погас свет, не стало никакой воды, а через некоторое время подозрительно зажурчало в быстро остывающих батареях (и тем, кто слышал этот звук, еще повезло) - иных оповещений о чрезвычайной ситуации не понадобилось. Когда за полярным кругом остаешься без света и тепла, и так все ясно. Подробности стали известны через день или два, и уже не имели значения.
На ТЭЦ-1взорвалась старенькая турбина, коей было пятьдесят лет в обед (цифра, как ни странно, точная), осколки попали в кабельные и водородные трассы, начался пожар. Кабельные трассы вышли из строя, остановились все водозаборы и насосные станции. Стряслось все это в четыре часа дня, который в ноябрьском Норильске ничем не отличается от ночи.
Назавтра свет дали. И там, где из систем отопления успели спустить воду, все обошлось. Но почти нигде не успели. А мороз меж тем выключать никто не думал. Когда циркуляция остановилась, вода в трубах остыла, потом замерзла, а потом разорвала трубы. Везде, по всему городу. И это было только началом.
Аварию на ТЭЦ ликвидировали, тепло дали, но… дома стояли без труб, в метровой шубе инея. Внутри замерзали люди, круглосуточно не снимавшие шуб и пуховиков. О нашей аварии говорили по центральным каналам. По городу ползли слухи о всеобщей эвакуации - глупость конечно. Много ли народу вывезешь самолетами? Власти заклинали не пользоваться обогревателями, электропроводки в домах не выдерживали, пробки летели, пожарные не успевали на вызовы.
Чтобы разморозить перемерзшие системы отопления, дома ставили «на сброс» - то есть лили навылет крутой кипяток, стекавший прямо под здания, на так называемую вечную мерзлоту (тогда эпитет «вечная» принимали всерьез, ну или делали вид). Мерзлота таяла, а кипяток замерзал необозримо громадными ледяными наплывами. Помню, отправившись разносить газеты и открыв дверь в чей-то подъезд, остолбенела: лестницы не было - вместо нее тусклая ледяная гора и такие же стены: потолок ледяной, дверь скрипучая...
Не прошло и трех недель, как рвануло снова, на этот раз на теплотрассе - сразу в четырех местах. Пока шел ремонт, вымерзло еще две тысячи квартир. Через пять дней снова авария на ТЭЦ, правда, уже на другой. После нее к замерзающим квартирам добавилось еще девять тысяч. Детишек оставляли ночевать в садиках, цветы на окнах чернели и покрывались инеем, аквариумные рыбки вмерзали в лед. Нет, это вовсе не цепь трагических случайностей - ничего подобного. Аварийное состояние, в котором годами пребывали ТЭЦ, для властей секретом не было. А теперь город «ходил под себя», но о последствиях никто не думал. Да хоть бы и думали - делать-то что?
Между тем газета продолжала выходить (с фотографиями айсбергов в ванных комнатах и бодрыми реляциями о героизме сантехников), а я продолжала ее доставлять - договор есть договор. Там, где почтовые ящики зарастали льдом, карабкалась по оледеневшим лестницам до квартир. Если никто не открывал, оставляла газету, засунутой за ручку двери - а назавтра находила ее там же, обросшей бахромой инея. И добавляла к ней следующую.
Ледяные горы и замерзшие водопады, искореженные батареи, лопнувшие стекла и сугробы на дверных ковриках с протоптанных в них тропками - все давно покрыла полярная ночь. Что могло взорваться и сломаться, в конце концов, взорвалось и сломалось. Город еще стоял, но уже оставались считанные недели до того, как он начнет рушиться и падать: свайные фундаменты будут проваливаться в «поплывшую» невечную мерзлоту, стены пойдут трещинами… А пока что 1994-й шел к бесславному концу. Вместе с ним настал конец и моей карьере агента.
***
Спустя десять лет, выпавшее из моих рук агентское знамя подхватил подросший Максим. Я в то время работала в частной городской газете, которую мы делали вдвоем с главным редактором. Газета называлась «Норильчанин», тираж привозили ко мне домой и сгружали в коридоре, где прежде стояли ящики с зеленым луком. Большую часть наш водитель потом развозил «по точкам» - книжным и газетным лавочкам, но сколько-то экземпляров были подписными. Их доставкой как раз и занимался Максим, зарабатывая себе на карманные расходы.
Однако год стоял 1994-й, и ничто тогда не делалось, как должно. Почта работала через пень-колоду, почтовые ящики в подъездах горели, ломались, а то и вовсе пропадали - все 20 штук разом, вместе с куском штукатурки. В таких условиях платить почте за доставку было чистой благотворительностью. И «Заполярка» решила создать свою агентскую сеть. Идея была такая: агент пройдет по соседним домам, оформит подписку всем желающим, и сам будет доставлять им газету. Деньги небольшие, но и дел-то на полчаса. С работой, или вернее сказать, с зарплатой, в городе было до того худо, что многие радовались и копеечному приработку - лишь бы «живые» деньги. А газета обещала платить. Так что я сходила в редакцию, подписала договор и получила удостоверение.
Дом, где я жила в те годы, стоял на окраине. Улица Нансена, застроенная домами только с одной стороны, с другой переходила в промзону.
Да, я понимаю, какое впечатление производит этот пейзаж на свежего человека, и тем не менее... На переднем плане видна часть промзоны, в правой части снимка улица вытянутая вдоль шоссе - улица Нансена. Если смотреть на жилую часть улицы, светленькая хрущоба, которая ближе всего к зрителю - это и есть мой тогдашний дом. Рядом с ним виден синий киоск.
Но двор был самый обычный: окруженный хрущобами, каменный мешок с детсадом посередке.
Наш дом - с синими вертикальными полосками. Детский сад назывался "Радость", да. Одно время я водила туда сына. То, что можно принять за мусор, разбросанный перед детсадом, на самом деле игровые площадки: лесенки, качели, песочницы. И да, вот такое в Норильске лето.
Человек, который привел меня туда впервые, сказал с гордостью: «В этом дворе живет самый злой ветер», что оказалось правдой. Впрочем, пока что шел август, в наших краях - условное лето. Желающих выписать газету оказалось немало, других источников информации в четвертьмиллионном городе почитай, что и не было. Не помню точную цифру - сколько газет мне привозили из редакции, но было их много больше сотни.
Четыре раза в неделю я, захватив пухлую стопку газет, бегала из подъезда в подъезд - благо, о кодовых замках в те годы еще не слышали (полагаю, они и сейчас там не в ходу, а впрочем, не знаю). Носить газеты в руках оказалось неудобно: во-первых, свежая типографская краска пачкала мой небесно-голубой пуховик, во-вторых, как открывать двери, когда руки заняты, а в-третьих, ветер - газеты те еще паруса. Пришлось соорудить торбу через плечо.
Когда погода позволяла, я брала «на обход» пятилетнего Максима. Со мной он конечно не ходил, а вооружившись лопаткой, откапывал детскую площадку, так что бегая из подъезда в подъезд, я все время его видела.
Прошло около трех месяцев, наступил ноябрь. И хотя до полярной ночи оставалось еще недели три, мрак уже надвинулся на город вместе с непроглядными морозными туманами. Беды никто не чаял.
3 ноября в Норильске погас свет, не стало никакой воды, а через некоторое время подозрительно зажурчало в быстро остывающих батареях (и тем, кто слышал этот звук, еще повезло) - иных оповещений о чрезвычайной ситуации не понадобилось. Когда за полярным кругом остаешься без света и тепла, и так все ясно. Подробности стали известны через день или два, и уже не имели значения.
На ТЭЦ-1взорвалась старенькая турбина, коей было пятьдесят лет в обед (цифра, как ни странно, точная), осколки попали в кабельные и водородные трассы, начался пожар. Кабельные трассы вышли из строя, остановились все водозаборы и насосные станции. Стряслось все это в четыре часа дня, который в ноябрьском Норильске ничем не отличается от ночи.
Назавтра свет дали. И там, где из систем отопления успели спустить воду, все обошлось. Но почти нигде не успели. А мороз меж тем выключать никто не думал. Когда циркуляция остановилась, вода в трубах остыла, потом замерзла, а потом разорвала трубы. Везде, по всему городу. И это было только началом.
Аварию на ТЭЦ ликвидировали, тепло дали, но… дома стояли без труб, в метровой шубе инея. Внутри замерзали люди, круглосуточно не снимавшие шуб и пуховиков. О нашей аварии говорили по центральным каналам. По городу ползли слухи о всеобщей эвакуации - глупость конечно. Много ли народу вывезешь самолетами? Власти заклинали не пользоваться обогревателями, электропроводки в домах не выдерживали, пробки летели, пожарные не успевали на вызовы.
Чтобы разморозить перемерзшие системы отопления, дома ставили «на сброс» - то есть лили навылет крутой кипяток, стекавший прямо под здания, на так называемую вечную мерзлоту (тогда эпитет «вечная» принимали всерьез, ну или делали вид). Мерзлота таяла, а кипяток замерзал необозримо громадными ледяными наплывами. Помню, отправившись разносить газеты и открыв дверь в чей-то подъезд, остолбенела: лестницы не было - вместо нее тусклая ледяная гора и такие же стены: потолок ледяной, дверь скрипучая...
Не прошло и трех недель, как рвануло снова, на этот раз на теплотрассе - сразу в четырех местах. Пока шел ремонт, вымерзло еще две тысячи квартир. Через пять дней снова авария на ТЭЦ, правда, уже на другой. После нее к замерзающим квартирам добавилось еще девять тысяч. Детишек оставляли ночевать в садиках, цветы на окнах чернели и покрывались инеем, аквариумные рыбки вмерзали в лед. Нет, это вовсе не цепь трагических случайностей - ничего подобного. Аварийное состояние, в котором годами пребывали ТЭЦ, для властей секретом не было. А теперь город «ходил под себя», но о последствиях никто не думал. Да хоть бы и думали - делать-то что?
Между тем газета продолжала выходить (с фотографиями айсбергов в ванных комнатах и бодрыми реляциями о героизме сантехников), а я продолжала ее доставлять - договор есть договор. Там, где почтовые ящики зарастали льдом, карабкалась по оледеневшим лестницам до квартир. Если никто не открывал, оставляла газету, засунутой за ручку двери - а назавтра находила ее там же, обросшей бахромой инея. И добавляла к ней следующую.
Ледяные горы и замерзшие водопады, искореженные батареи, лопнувшие стекла и сугробы на дверных ковриках с протоптанных в них тропками - все давно покрыла полярная ночь. Что могло взорваться и сломаться, в конце концов, взорвалось и сломалось. Город еще стоял, но уже оставались считанные недели до того, как он начнет рушиться и падать: свайные фундаменты будут проваливаться в «поплывшую» невечную мерзлоту, стены пойдут трещинами… А пока что 1994-й шел к бесславному концу. Вместе с ним настал конец и моей карьере агента.
***
Спустя десять лет, выпавшее из моих рук агентское знамя подхватил подросший Максим. Я в то время работала в частной городской газете, которую мы делали вдвоем с главным редактором. Газета называлась «Норильчанин», тираж привозили ко мне домой и сгружали в коридоре, где прежде стояли ящики с зеленым луком. Большую часть наш водитель потом развозил «по точкам» - книжным и газетным лавочкам, но сколько-то экземпляров были подписными. Их доставкой как раз и занимался Максим, зарабатывая себе на карманные расходы.