Личный словарь. Главные книги
Я читаю немногим более сорока лет и за это время прочла около 3-х тысяч томов. Среди них есть несколько книг, к которым я отношусь с особым чувством. Они главные в моей жизни. Без них я была бы другим человеком. Не в том смысле, что они изменили меня. Скорее, если можно так выразиться, вернули меня к себе самой, к тому, чем я всегда была и останусь, но без них могла бы еще долго не узнать об этом.
Книг всего четыре. Пока.
1. «Белые одежды» Владимира Дудинцева.
Она пришла очень рано. Мне едва исполнилось 15. Собственно, это даже не книга была, а два пухлых номера «Роман-газеты», захваченных с собой на каникулы в Анапу. Я тогда впервые увидела море, и ничего о нем не запомнила. Кроме песка на журнальных страницах.
Что там было такого - в том романе о судьбах советских генетиков во времена «лысенковщины»? Я его потом сто раз перечитывала, и до сих пор называю любимой книгой. Отнюдь не потому, что ничего лучше не читала (более того, автор любимой книги и любимый автор - не один и тот же человек).
Просто «Белые одежды» оказались созвучны тому, что я еще не зная этого, уже несла в себе. Книга говорила со мной о вещах, о которых я уже начинала задумываться. Об отдаленном голосе, звучащем глубоко внутри, к которому стоит прислушиваться. О критериях различения добра и зла. О «трубе», в которую, войдя однажды, уже не можешь свернуть в сторону. И о том, что «Добро - есть страдание. Иногда труднопереносимое». Это был хлеб - голодному. И ничто не могло быть нужнее.
С этим романом ко мне впервые пришло ощущение «второго дна» жизни - ясное понимание того, что она не исчерпывается суетой, тщетой и глупостью, составляющей нашу повседневность.
2. «Роза Мира» Даниила Андреева.
Тоже очень рано - и для такой книги, и вообще. Но для меня, как оказалось, в самый раз. Я раздобыла ее в 19 лет, изданную впервые (на русском) - чуть ли не на папиросной бумаге в неудобном формате: по две колонки убористого «слепого» текста на широких почти квадратных страницах.
Меня не остановила объективная трудность изложения (соответствующая, впрочем, предмету), обилие удивительных, непривычно звучащих терминов и понятий - книга не показалась мне ни сложной, ни странной. Ошеломляющей - пожалуй. Но чем? В первую очередь, совпадением с моим собственным внутренним «знанием» (беру его в кавычки, как не имеющее отношения к уму). В каком-то смысле «Роза Мира» сделала его легитимным, позволила мне на него опереться. Как говорит один из моих любимых писателей: «Вера - неисчерпаемый источник ясности, берущий начало за пределами человеческого сознания. Все мы знаем больше, чем думаем».
И еще. Этот труд дал уже не просто ощущение «второго дна», но отчетливое переживание многомерности жизни, ее (вопреки всему) светлой направленности и проникнутости высоким смыслом - единственное, дающее силы жить. Тем более важное, что оно противоречит всему остальному нажитому мною опыту.
3. «Письма Баламута» Клайва Льюиса.
Опытный бес Баламут наставляет в искусстве совращения душ начинающего Гнусика. Книжка для тех, кому интересно, «как это работает». Льюис не читал «Розу мира». Он описал эту враждебную методологию в 1942-м, на полтора десятилетия раньше, чем Андреев закончил свой труд. Но их поразительная перекличка послужила мне своего рода знаком (или, если угодно, предостережением), поданным через двадцать лет. Кто предупрежден - вооружен.
4. «Мещерская сторона» (и рассказы, связанные с нею местом и временем действия) Константина Паустовского.
Я читала их столько раз, что уже не вспомнить, когда обозначился для меня их камертонный эффект. Эти рассказы звучат так же, как мое «я», и восстанавливают утраченное в житейской сутолоке ощущение присутствия в самой себе. И что еще важнее, дают ощутить свою связанность с жизнью, свою одноприродность с ней. Именно это чувство внутренней связи с жизнью я легко теряю, чуть что, становясь в оппозицию к ней, порываясь немедля «вернуть билет» («На твой безумный мир ответ один - отказ»). Паустовский меня с жизнью примиряет.
Книг всего четыре. Пока.
1. «Белые одежды» Владимира Дудинцева.
Она пришла очень рано. Мне едва исполнилось 15. Собственно, это даже не книга была, а два пухлых номера «Роман-газеты», захваченных с собой на каникулы в Анапу. Я тогда впервые увидела море, и ничего о нем не запомнила. Кроме песка на журнальных страницах.
Что там было такого - в том романе о судьбах советских генетиков во времена «лысенковщины»? Я его потом сто раз перечитывала, и до сих пор называю любимой книгой. Отнюдь не потому, что ничего лучше не читала (более того, автор любимой книги и любимый автор - не один и тот же человек).
Просто «Белые одежды» оказались созвучны тому, что я еще не зная этого, уже несла в себе. Книга говорила со мной о вещах, о которых я уже начинала задумываться. Об отдаленном голосе, звучащем глубоко внутри, к которому стоит прислушиваться. О критериях различения добра и зла. О «трубе», в которую, войдя однажды, уже не можешь свернуть в сторону. И о том, что «Добро - есть страдание. Иногда труднопереносимое». Это был хлеб - голодному. И ничто не могло быть нужнее.
С этим романом ко мне впервые пришло ощущение «второго дна» жизни - ясное понимание того, что она не исчерпывается суетой, тщетой и глупостью, составляющей нашу повседневность.
2. «Роза Мира» Даниила Андреева.
Тоже очень рано - и для такой книги, и вообще. Но для меня, как оказалось, в самый раз. Я раздобыла ее в 19 лет, изданную впервые (на русском) - чуть ли не на папиросной бумаге в неудобном формате: по две колонки убористого «слепого» текста на широких почти квадратных страницах.
Меня не остановила объективная трудность изложения (соответствующая, впрочем, предмету), обилие удивительных, непривычно звучащих терминов и понятий - книга не показалась мне ни сложной, ни странной. Ошеломляющей - пожалуй. Но чем? В первую очередь, совпадением с моим собственным внутренним «знанием» (беру его в кавычки, как не имеющее отношения к уму). В каком-то смысле «Роза Мира» сделала его легитимным, позволила мне на него опереться. Как говорит один из моих любимых писателей: «Вера - неисчерпаемый источник ясности, берущий начало за пределами человеческого сознания. Все мы знаем больше, чем думаем».
И еще. Этот труд дал уже не просто ощущение «второго дна», но отчетливое переживание многомерности жизни, ее (вопреки всему) светлой направленности и проникнутости высоким смыслом - единственное, дающее силы жить. Тем более важное, что оно противоречит всему остальному нажитому мною опыту.
3. «Письма Баламута» Клайва Льюиса.
Опытный бес Баламут наставляет в искусстве совращения душ начинающего Гнусика. Книжка для тех, кому интересно, «как это работает». Льюис не читал «Розу мира». Он описал эту враждебную методологию в 1942-м, на полтора десятилетия раньше, чем Андреев закончил свой труд. Но их поразительная перекличка послужила мне своего рода знаком (или, если угодно, предостережением), поданным через двадцать лет. Кто предупрежден - вооружен.
4. «Мещерская сторона» (и рассказы, связанные с нею местом и временем действия) Константина Паустовского.
Я читала их столько раз, что уже не вспомнить, когда обозначился для меня их камертонный эффект. Эти рассказы звучат так же, как мое «я», и восстанавливают утраченное в житейской сутолоке ощущение присутствия в самой себе. И что еще важнее, дают ощутить свою связанность с жизнью, свою одноприродность с ней. Именно это чувство внутренней связи с жизнью я легко теряю, чуть что, становясь в оппозицию к ней, порываясь немедля «вернуть билет» («На твой безумный мир ответ один - отказ»). Паустовский меня с жизнью примиряет.