Стокгольм. Виндхук (Намибия). Дружба
Иманд (32) - Анна (29)
Анна вторую неделю копается в архиве, надеясь прояснить щекотливый и до крайности запутанный семейный вопрос. Поручить это другим нельзя, поскольку сведения, которые она рассчитывает найти, конфиденциальны. Не дожидаясь просьб, Иманд берется помогать ей. В четыре руки они просматривают рыхлые желтоватые стопки документов, делают выписки и где можно - копии, понемногу обнаруживая истину в хитросплетениях стародавней распри.
- Твоя помощь неоценима, - благодарно глядя на его склоненную к бумагам голову, говорит Анна, - без тебя я бы не справилась. Ты настоящий друг.
Она не видит его глаз - только чуть заметную тонкую усмешку, мол, ну да, ну да, приподнявшую уголки губ.
- Что ты?
- Да так… когда-то я боялся, что ты это скажешь.
- Что назову тебя другом? - Анне кажется, она неверно его поняла.
- Это был бы конец моим надеждам.
- Почему?
- Ну… - тянет он, чувствуя, что слова ничего не объясняют, - я хотел большего.
- По-твоему, дружба это «большее» исключает?
- Конечно. Друзья не возбуждают в тебе любовного интереса.
Что за странный разговор мы ведем, спрашивает себя Анна. Перестав складывать бумаги и прижав ладонью их расползающийся ворох, она восстанавливает все умолчания в их диалоге:
- Если б я не считала тебя другом, то не вышла бы замуж.
Теперь его черед удивляться.
***
Не то чтобы Иманд отрицал саму возможность дружбы с женщиной - нет, просто привык рассматривать ее как альтернативу любви. Не только потому, что девушка, говоря: «останемся друзьями», тем самым отвергает его как мужчину. Но и потому что его естественный интерес к женщинам всегда был чисто сексуальным. Ему бы просто не пришло на ум искать в женщине друга.
У Анны все наоборот. Сексуальный интерес к мужчине не только не исключает, а напротив включает в ней любопытство к личности, желание узнать его получше, подружиться. Найти общность во взглядах, интересах, чтоб положить ее в основу близких отношений. Ей (и это в природе женщины) нужна прочная связь, а не секс с малознакомым типом, который, удовлетворив свое желание, оставит ее.
Все нормально: вечная скрытая борьба полов: женщина ищет отца для будущих детей, а мужчина любовницу.
Это не осмысленная стратегия - просто каждый повинуется природной установке своего пола, не имея нужды подвергать ее критическому анализу. И теперь оба ощущают, что разговор зашел в тупик.
- Я хочу кофе с «похвалой», - говорит Анна, не меняя - лишь ненадолго откладывая тему, чтоб сбить эмоциональный накал.
- С орешками? - одобряя ее маневр, спрашивает он и поднимается, предлагая жене руку.
Крошечные, размером с чайную ложку, восточные сладости из тончайшего слоеного теста пропитанные медом и посыпанные толчеными фисташками - новая любовь Анны. Иманду они тоже нравятся. В детстве, путая буквы, он называл их «похвала», и до сих пор считает, что это название им подходит.
Кофе сервируют в маленькой гостиной, где в этот час никто их не потревожит.
Наслаждаясь ароматом и крепостью любимого напитка, Иманд строит в уме фразы, чувствуя, что нужно объясниться.
- Послушай, - с мягкой интонацией начинает он, - я не хотел дружбы потому, что влюбился и надеялся на взаимность. Боялся, что ты скажешь обычное «будем друзьями», а это знак, что мне ничего не светит.
Она гоняет по блюдцу зеленые ореховые крошки.
- Но если бы ты не увлекся мною… а просто мы бы разговорились раз-другой, и поняли, что нам интересно общаться, разве мы не могли бы дружить?
Правда неприятна, но он должен сказать:
- Да не было бы никаких разговоров. Я прошел бы мимо, не узнав тебя, выбрал девушку, которая нравится, и завязал беседу с ней.
- Чтоб добиться ее расположения?
- Да. Можешь счесть меня примитивным, но…
Анна делает ему знак не продолжать.
- Я не стану думать о тебе в духе пошлых сентенций, мол, всем мужикам одно надо. Просто хочу понять. Значит, отправная точка твоего интереса к женщине - сексуальная притягательность?
- А у тебя - нет? Что заставляет тебя обратить внимание на мужчину?
Анна подбирает слова на ходу, помогая мысли жестами:
- Наверно то… - (изящный поворот запястья) - как он проявляет себя: выглядит, говорит, держится. Ну знаешь, все это вместе: мозги, манеры, обаяние, - (переплетает пальцы, опирается на них подбородком).
- То есть он должен тебе понравиться?
- Да. Но не обязательно в сексуальном смысле. Я рассмотрю любую интересную заявку. Анна откусывает хрустящий краешек пирожного.
- Мою тоже?
- Твою - особенно. Другим я предоставляла искать моей дружбы, а твоей - добивалась сама.
Он отвечает смущенным недоверчивым взглядом: добивалась?
- Мне хотелось узнать, что ты за человек, хотелось близости с тобой - душевной, интеллектуальной, всякой. Если бы существовала книжка, где всё-всё про тебя написано, я бы наизусть ее выучила! Тебя это удивляет?
- Нет, - признает он. - И я хотел знать о тебе всё. Мне повезло, у меня была такая волшебная «книжка» - полная народная энциклопедия твоей жизни.
Она фыркает:
- Ты что, собирал сплетни в интернете?
- А ты бы не собирала, если б могла? - парирует Иманд.
- Вообще-то я тоже искала… - махнув рукой, смиренно признается Анна. - Только ничего не нашла. У дипломатов с этим строго, а?
Отделив десертной вилочкой румяную верхушку в меду и ореховой посыпке, она протягивает лакомый кусочек мужу:
- Попробуй! Значит, ты думаешь, любовь и дружба несовместимы?
- Я такого не говорил.
- Ты сказал - там в архиве, что дружба исключает «большее» потому, что друзья не возбуждают любовного интереса. Ты - мой друг, и это не мешает мне желать тебя. Но даже если б я не влюбилась, все равно хотела бы дружить с тобой. Разве так нельзя?
Он вертит в руках пустую кофейную чашку, признается с обезоруживающей улыбкой.
- Ты поймала меня на слове. Сто лет об этом не думал. Помню, боялся, что ты сошлешь меня в «друзья». И не заметил, как мы стали ими. Но я не думаю о тебе, как о друге - ты гораздо больше!
- Это потому, что дружба - та же любовь, только без секса, - Анна лукаво улыбается. - Она так же избирательна как эротическая, так же требует равенства, и выражает себя как любовь - в уважении, внимании, заботе.
- Греки называли это филией. Ты Аристотеля, что ли, перечитываешь? - узнав его аргументацию, спрашивает Иманд.
Но мысль насчет одноприродности любви и дружбы исходит из ее собственного опыта, и она качает головой:
- Нет, «Никомахову этику»* я когда-то давно читала, а сейчас просто детство вспомнила.
***
В девять лет она влюбилась в товарища детских игр - Эдмунда. Белокурый как эльф меткий лучник, озорной и бесшабашный - он заворожил ее блестящими враками о своих похождениях (слушателя преданней Анны у него вовек не было) и обещанием однажды взять ее с собой в заколдованный лес.
Любовь состояла в восхищении и жадном любопытстве к этому непонятному, чарующему существу. К его резвости, насмешливости, хвастливому удальству, сбитым коленкам и ловкости пальцев, умевших в два счета распутать тугой узел на ее кроссовках, к легким как пух волосам, к его смеху, крику. Все в нем было таково, что Анна думала об этом мальчике с утра до ночи - то сладко-мечтательно, то впадая в меланхолию, умиляясь ему до светлых слез, неутолимо желая от него чего-то. Смутное томление зрело в теле, а в душе крепло неясное предчувствие, ожидание блаженства.
Она набивала карманы платья его любимым печеньем, трепетала, подавая руку в танце, умоляла научить стрелять из лука и великодушно пропускала мячи в теннисе, дабы польстить его самолюбию. Эдмунд охотно принимал дары, не ломая голову, с чего это она, и удивился, когда Анна сказала однажды с затаенной надеждой: «Давай дружить»
- Да разве мы не друзья? Если тебя кто обидит, только скажи, я прострелю ему глаз! - красуясь перед ней, он лихо вскинул лук, и Анна обмерла от счастья и восхищенья. С трудом выдавила из пересохшего горла: «Ага…» и, не зная, что еще прибавить, вежливо сказала: «Спасибо».
Глядя на ее заалевшее лицо, Эдмунд хмыкнул и на всякий случай, отступив на шаг (а то ведь рука у нее крепкая - вон как на подаче лупит), уточнил:
- Ты точно про дружбу говоришь? Или может хочешь, чтоб я тебя поцеловал?
- А ты умеешь? - с интересом спросила Анна.
- Не знаю, - он простодушно пожал плечами, - еще не пробовал.
- Нет, - подумав, сказала Анна, - целоваться я пока не хочу. Вот вырастем…
- А чего ж ты хочешь? - озадачился Эдмунд.
Анна подняла на него глаза, сиявшие как незабудки после дождя:
- Чтобы ты во всем выбирал меня, а я - тебя. Чтоб можно было рассказывать такое, чего другим не расскажешь, доверять по-настоящему, понимаешь? И еще помогать, когда трудно. Хочешь, с французским тебе помогу?
Вот этого ей и хотелось: делать что-то вместе, делиться тайнами, заботиться о нем. И знать, что он хочет с ней того же.
***
- И вы дружили, как ты мечтала?
- Ага. Пока я не заболела. Потом мы долго не виделись, а когда встретились, все уже стало по-другому. А у тебя как было? С кем ты дружил?
- С мальчишками. Но это не было дружбой. Мы держались вместе, воевали, приятельствовали. Я ни с кем не успевал близко сойтись. Родителей переводили из Африки в Европу и обратно. У меня всюду были знакомые ребята, я прибивался то к одной компании, то к другой. Только однажды в Виндхуке - мне было лет десять - сдружился с парнишкой из дипмиссии.
- Как его звали?
- Иржик. Иржи Букат. Он был старше меня на два года, и мне льстило его внимание. Месяца три-четыре мы были не разлей вода. А потом все кончилось, - с видимым бесстрастием говорит он и тянется к кофейнику. - Налить тебе еще?
Анна подставляет чашку. У нее на языке вертится «почему?», но то, как он сказал «а потом все кончилось», подсказывает, что лучше не спрашивать. Она молча благожелательно улыбается, оставляя мужу возможность продолжить разговор или свернуть его без чувства неловкости. Иманд все замечает.
- У Иржи было нехорошо дома, родители часто ссорились. Сразу после уроков он шел ко мне и засиживался допоздна. Мы все время говорили про море. Иржик мечтал стать капитаном, жаловался, что в столице даже порядочной мореходки нет, и он только зря тратит время. Я ему сочувствовал, сам зачитывался Жюлем Верном, Стивенсоном...
Анна кивает и рисует вилкой на блюдце солнышко из прозрачной медовой капли.
- Иржи уговаривал бежать с ним в Китовый залив, завербоваться юнгой на какое-нибудь судно. Местные пацаны так делали - нанимались на сезон к рыбакам, ходили в море и выглядели на зависть нам - сухопутным настоящими морскими волками. Правда, они были старше, но Иржик говорил, что в путину каждая пара рук на счету, и к возрасту придираться не будут.
Я ему поддакивал, боясь, что если начну возражать - останусь без друга, а сам все думал, каково будет маме, отцу, если сбегу. Иржи своих не жалел, ему даже хотелось наказать их, причинить боль. Он бы поднял меня на смех.
- И ты?..
- Когда он пришел за мной - уже с рюкзаком, сказал, что не поеду. Он только скривился презрительно, мол, так я и знал, и ушел.
- Ты его больше не видел?
Иманд кажется не слышит вопроса.
- Через день к нам чуть свет прибежала пани Букатова. Она знала, что мы дружим, думала, Иржи ночевал у нас. Не поверила, что я не видел его с позавчерашнего дня. И поняла, что я знаю больше, чем говорю. Умоляла сказать, где ее сын, а потом бухнулась на колени. И я как дурак разревелся вместе с ней. Ее было жаль - я не знал, что делать. Пусть я сопляк, трус, но не предатель же!
Пани Букатова мне кое-что объяснила. Мы с Иржи понятия не имели, как опасна наша затея в дикой стране с чудовищной расовой сегрегацией. И мама тоже стала упрашивать меня вместе с ней.
Он не смотрит на жену, но Анна, потянувшись через стол, сочувственно берет его за руку.
- Отец видел, что меня вот-вот доймут. Велел мне выйти в другую комнату, сел рядом. Сказал, что в этой ситуации нет хорошего решения, поэтому я должен выбрать то, с которым смогу жить. Я сидел и воображал, как Иржик трясется в пыльном товарняке навстречу морю.
- Почему в товарняке?
- Там нет других поездов. К грузовым иногда цепляют пассажирские вагоны, но у Иржи не было денег на билет. Мог ли я мешать ему потому, что так хотят наши мамы? Представил, как буду смотреть ему в глаза. Но если случится то, чего боится пани Букатова… Я пошел к ним и рассказал про Китовый залив.
Иржи нашли вечером следующего дня в порту - он нанимался на траулер, капитан сперва согласился, но потом не захотел рисковать. Наутро его привезли домой. Все ребята уже знали о побеге, толпились во дворе. Я тоже выскочил, не мог усидеть дома. Проходя мимо, он плюнул мне в лицо.
У Анны озноб от его мертвого тона. Конечно, ему спустя столько лет, не нужны утешения, но она все равно потихоньку гладит безучастную руку.
***
Мысль о дружбе с женой укореняется долго. Странно сознавать, что в середине жизни он обрел друга, даже не заметив этого! Спустя месяц он возвращается к разговору.
- Как ты поняла, что я тебе друг? Что я сделал или наоборот, не сделал?
Вопрос ставит Анну в тупик.
- Думаешь, я тебя как-то испытывала? Нет, просто если любишь, хочешь сблизиться, и…
- Аристотель говорил, дружба - самая неестественная из всех форм любви.
- Потому, что в ней нет биологической нужды?
- Да. И потому, что она возможна только, когда двое общаются на самом глубоком уровне своей жизни.
- Ну вот, я позвала тебя туда - на тот уровень, и оказалось, тебе это тоже нужно - доверять и принимать доверие, заботиться, высказывать сокровенные мысли, делиться пониманием. Тебе тоже нужна душевная близость без сексуального подтекста.
- Как раз тот пласт отношений, который доминировал, пока мы не поженились.
Анна кивает.
- Ты все еще веришь, что мы не могли бы стать друзьями, если бы не влюбились?
Он виновато разводит руками:
- Будь моя воля… Анна, не вскружи ты мне голову, боюсь, я бы тебя прошляпил.
- Не бойся, - жена обнимает его и, шутя, шепчет на ушко, - Ведь есть еще и моя воля, не так ли?
--------------------------------------
В «Никомаховой этике» Аристотель определяет филию как бесстрастную, добродетельную любовь.
Анна вторую неделю копается в архиве, надеясь прояснить щекотливый и до крайности запутанный семейный вопрос. Поручить это другим нельзя, поскольку сведения, которые она рассчитывает найти, конфиденциальны. Не дожидаясь просьб, Иманд берется помогать ей. В четыре руки они просматривают рыхлые желтоватые стопки документов, делают выписки и где можно - копии, понемногу обнаруживая истину в хитросплетениях стародавней распри.
- Твоя помощь неоценима, - благодарно глядя на его склоненную к бумагам голову, говорит Анна, - без тебя я бы не справилась. Ты настоящий друг.
Она не видит его глаз - только чуть заметную тонкую усмешку, мол, ну да, ну да, приподнявшую уголки губ.
- Что ты?
- Да так… когда-то я боялся, что ты это скажешь.
- Что назову тебя другом? - Анне кажется, она неверно его поняла.
- Это был бы конец моим надеждам.
- Почему?
- Ну… - тянет он, чувствуя, что слова ничего не объясняют, - я хотел большего.
- По-твоему, дружба это «большее» исключает?
- Конечно. Друзья не возбуждают в тебе любовного интереса.
Что за странный разговор мы ведем, спрашивает себя Анна. Перестав складывать бумаги и прижав ладонью их расползающийся ворох, она восстанавливает все умолчания в их диалоге:
- Если б я не считала тебя другом, то не вышла бы замуж.
Теперь его черед удивляться.
***
Не то чтобы Иманд отрицал саму возможность дружбы с женщиной - нет, просто привык рассматривать ее как альтернативу любви. Не только потому, что девушка, говоря: «останемся друзьями», тем самым отвергает его как мужчину. Но и потому что его естественный интерес к женщинам всегда был чисто сексуальным. Ему бы просто не пришло на ум искать в женщине друга.
У Анны все наоборот. Сексуальный интерес к мужчине не только не исключает, а напротив включает в ней любопытство к личности, желание узнать его получше, подружиться. Найти общность во взглядах, интересах, чтоб положить ее в основу близких отношений. Ей (и это в природе женщины) нужна прочная связь, а не секс с малознакомым типом, который, удовлетворив свое желание, оставит ее.
Все нормально: вечная скрытая борьба полов: женщина ищет отца для будущих детей, а мужчина любовницу.
Это не осмысленная стратегия - просто каждый повинуется природной установке своего пола, не имея нужды подвергать ее критическому анализу. И теперь оба ощущают, что разговор зашел в тупик.
- Я хочу кофе с «похвалой», - говорит Анна, не меняя - лишь ненадолго откладывая тему, чтоб сбить эмоциональный накал.
- С орешками? - одобряя ее маневр, спрашивает он и поднимается, предлагая жене руку.
Крошечные, размером с чайную ложку, восточные сладости из тончайшего слоеного теста пропитанные медом и посыпанные толчеными фисташками - новая любовь Анны. Иманду они тоже нравятся. В детстве, путая буквы, он называл их «похвала», и до сих пор считает, что это название им подходит.
Кофе сервируют в маленькой гостиной, где в этот час никто их не потревожит.
Наслаждаясь ароматом и крепостью любимого напитка, Иманд строит в уме фразы, чувствуя, что нужно объясниться.
- Послушай, - с мягкой интонацией начинает он, - я не хотел дружбы потому, что влюбился и надеялся на взаимность. Боялся, что ты скажешь обычное «будем друзьями», а это знак, что мне ничего не светит.
Она гоняет по блюдцу зеленые ореховые крошки.
- Но если бы ты не увлекся мною… а просто мы бы разговорились раз-другой, и поняли, что нам интересно общаться, разве мы не могли бы дружить?
Правда неприятна, но он должен сказать:
- Да не было бы никаких разговоров. Я прошел бы мимо, не узнав тебя, выбрал девушку, которая нравится, и завязал беседу с ней.
- Чтоб добиться ее расположения?
- Да. Можешь счесть меня примитивным, но…
Анна делает ему знак не продолжать.
- Я не стану думать о тебе в духе пошлых сентенций, мол, всем мужикам одно надо. Просто хочу понять. Значит, отправная точка твоего интереса к женщине - сексуальная притягательность?
- А у тебя - нет? Что заставляет тебя обратить внимание на мужчину?
Анна подбирает слова на ходу, помогая мысли жестами:
- Наверно то… - (изящный поворот запястья) - как он проявляет себя: выглядит, говорит, держится. Ну знаешь, все это вместе: мозги, манеры, обаяние, - (переплетает пальцы, опирается на них подбородком).
- То есть он должен тебе понравиться?
- Да. Но не обязательно в сексуальном смысле. Я рассмотрю любую интересную заявку. Анна откусывает хрустящий краешек пирожного.
- Мою тоже?
- Твою - особенно. Другим я предоставляла искать моей дружбы, а твоей - добивалась сама.
Он отвечает смущенным недоверчивым взглядом: добивалась?
- Мне хотелось узнать, что ты за человек, хотелось близости с тобой - душевной, интеллектуальной, всякой. Если бы существовала книжка, где всё-всё про тебя написано, я бы наизусть ее выучила! Тебя это удивляет?
- Нет, - признает он. - И я хотел знать о тебе всё. Мне повезло, у меня была такая волшебная «книжка» - полная народная энциклопедия твоей жизни.
Она фыркает:
- Ты что, собирал сплетни в интернете?
- А ты бы не собирала, если б могла? - парирует Иманд.
- Вообще-то я тоже искала… - махнув рукой, смиренно признается Анна. - Только ничего не нашла. У дипломатов с этим строго, а?
Отделив десертной вилочкой румяную верхушку в меду и ореховой посыпке, она протягивает лакомый кусочек мужу:
- Попробуй! Значит, ты думаешь, любовь и дружба несовместимы?
- Я такого не говорил.
- Ты сказал - там в архиве, что дружба исключает «большее» потому, что друзья не возбуждают любовного интереса. Ты - мой друг, и это не мешает мне желать тебя. Но даже если б я не влюбилась, все равно хотела бы дружить с тобой. Разве так нельзя?
Он вертит в руках пустую кофейную чашку, признается с обезоруживающей улыбкой.
- Ты поймала меня на слове. Сто лет об этом не думал. Помню, боялся, что ты сошлешь меня в «друзья». И не заметил, как мы стали ими. Но я не думаю о тебе, как о друге - ты гораздо больше!
- Это потому, что дружба - та же любовь, только без секса, - Анна лукаво улыбается. - Она так же избирательна как эротическая, так же требует равенства, и выражает себя как любовь - в уважении, внимании, заботе.
- Греки называли это филией. Ты Аристотеля, что ли, перечитываешь? - узнав его аргументацию, спрашивает Иманд.
Но мысль насчет одноприродности любви и дружбы исходит из ее собственного опыта, и она качает головой:
- Нет, «Никомахову этику»* я когда-то давно читала, а сейчас просто детство вспомнила.
***
В девять лет она влюбилась в товарища детских игр - Эдмунда. Белокурый как эльф меткий лучник, озорной и бесшабашный - он заворожил ее блестящими враками о своих похождениях (слушателя преданней Анны у него вовек не было) и обещанием однажды взять ее с собой в заколдованный лес.
Любовь состояла в восхищении и жадном любопытстве к этому непонятному, чарующему существу. К его резвости, насмешливости, хвастливому удальству, сбитым коленкам и ловкости пальцев, умевших в два счета распутать тугой узел на ее кроссовках, к легким как пух волосам, к его смеху, крику. Все в нем было таково, что Анна думала об этом мальчике с утра до ночи - то сладко-мечтательно, то впадая в меланхолию, умиляясь ему до светлых слез, неутолимо желая от него чего-то. Смутное томление зрело в теле, а в душе крепло неясное предчувствие, ожидание блаженства.
Она набивала карманы платья его любимым печеньем, трепетала, подавая руку в танце, умоляла научить стрелять из лука и великодушно пропускала мячи в теннисе, дабы польстить его самолюбию. Эдмунд охотно принимал дары, не ломая голову, с чего это она, и удивился, когда Анна сказала однажды с затаенной надеждой: «Давай дружить»
- Да разве мы не друзья? Если тебя кто обидит, только скажи, я прострелю ему глаз! - красуясь перед ней, он лихо вскинул лук, и Анна обмерла от счастья и восхищенья. С трудом выдавила из пересохшего горла: «Ага…» и, не зная, что еще прибавить, вежливо сказала: «Спасибо».
Глядя на ее заалевшее лицо, Эдмунд хмыкнул и на всякий случай, отступив на шаг (а то ведь рука у нее крепкая - вон как на подаче лупит), уточнил:
- Ты точно про дружбу говоришь? Или может хочешь, чтоб я тебя поцеловал?
- А ты умеешь? - с интересом спросила Анна.
- Не знаю, - он простодушно пожал плечами, - еще не пробовал.
- Нет, - подумав, сказала Анна, - целоваться я пока не хочу. Вот вырастем…
- А чего ж ты хочешь? - озадачился Эдмунд.
Анна подняла на него глаза, сиявшие как незабудки после дождя:
- Чтобы ты во всем выбирал меня, а я - тебя. Чтоб можно было рассказывать такое, чего другим не расскажешь, доверять по-настоящему, понимаешь? И еще помогать, когда трудно. Хочешь, с французским тебе помогу?
Вот этого ей и хотелось: делать что-то вместе, делиться тайнами, заботиться о нем. И знать, что он хочет с ней того же.
***
- И вы дружили, как ты мечтала?
- Ага. Пока я не заболела. Потом мы долго не виделись, а когда встретились, все уже стало по-другому. А у тебя как было? С кем ты дружил?
- С мальчишками. Но это не было дружбой. Мы держались вместе, воевали, приятельствовали. Я ни с кем не успевал близко сойтись. Родителей переводили из Африки в Европу и обратно. У меня всюду были знакомые ребята, я прибивался то к одной компании, то к другой. Только однажды в Виндхуке - мне было лет десять - сдружился с парнишкой из дипмиссии.
- Как его звали?
- Иржик. Иржи Букат. Он был старше меня на два года, и мне льстило его внимание. Месяца три-четыре мы были не разлей вода. А потом все кончилось, - с видимым бесстрастием говорит он и тянется к кофейнику. - Налить тебе еще?
Анна подставляет чашку. У нее на языке вертится «почему?», но то, как он сказал «а потом все кончилось», подсказывает, что лучше не спрашивать. Она молча благожелательно улыбается, оставляя мужу возможность продолжить разговор или свернуть его без чувства неловкости. Иманд все замечает.
- У Иржи было нехорошо дома, родители часто ссорились. Сразу после уроков он шел ко мне и засиживался допоздна. Мы все время говорили про море. Иржик мечтал стать капитаном, жаловался, что в столице даже порядочной мореходки нет, и он только зря тратит время. Я ему сочувствовал, сам зачитывался Жюлем Верном, Стивенсоном...
Анна кивает и рисует вилкой на блюдце солнышко из прозрачной медовой капли.
- Иржи уговаривал бежать с ним в Китовый залив, завербоваться юнгой на какое-нибудь судно. Местные пацаны так делали - нанимались на сезон к рыбакам, ходили в море и выглядели на зависть нам - сухопутным настоящими морскими волками. Правда, они были старше, но Иржик говорил, что в путину каждая пара рук на счету, и к возрасту придираться не будут.
Я ему поддакивал, боясь, что если начну возражать - останусь без друга, а сам все думал, каково будет маме, отцу, если сбегу. Иржи своих не жалел, ему даже хотелось наказать их, причинить боль. Он бы поднял меня на смех.
- И ты?..
- Когда он пришел за мной - уже с рюкзаком, сказал, что не поеду. Он только скривился презрительно, мол, так я и знал, и ушел.
- Ты его больше не видел?
Иманд кажется не слышит вопроса.
- Через день к нам чуть свет прибежала пани Букатова. Она знала, что мы дружим, думала, Иржи ночевал у нас. Не поверила, что я не видел его с позавчерашнего дня. И поняла, что я знаю больше, чем говорю. Умоляла сказать, где ее сын, а потом бухнулась на колени. И я как дурак разревелся вместе с ней. Ее было жаль - я не знал, что делать. Пусть я сопляк, трус, но не предатель же!
Пани Букатова мне кое-что объяснила. Мы с Иржи понятия не имели, как опасна наша затея в дикой стране с чудовищной расовой сегрегацией. И мама тоже стала упрашивать меня вместе с ней.
Он не смотрит на жену, но Анна, потянувшись через стол, сочувственно берет его за руку.
- Отец видел, что меня вот-вот доймут. Велел мне выйти в другую комнату, сел рядом. Сказал, что в этой ситуации нет хорошего решения, поэтому я должен выбрать то, с которым смогу жить. Я сидел и воображал, как Иржик трясется в пыльном товарняке навстречу морю.
- Почему в товарняке?
- Там нет других поездов. К грузовым иногда цепляют пассажирские вагоны, но у Иржи не было денег на билет. Мог ли я мешать ему потому, что так хотят наши мамы? Представил, как буду смотреть ему в глаза. Но если случится то, чего боится пани Букатова… Я пошел к ним и рассказал про Китовый залив.
Иржи нашли вечером следующего дня в порту - он нанимался на траулер, капитан сперва согласился, но потом не захотел рисковать. Наутро его привезли домой. Все ребята уже знали о побеге, толпились во дворе. Я тоже выскочил, не мог усидеть дома. Проходя мимо, он плюнул мне в лицо.
У Анны озноб от его мертвого тона. Конечно, ему спустя столько лет, не нужны утешения, но она все равно потихоньку гладит безучастную руку.
***
Мысль о дружбе с женой укореняется долго. Странно сознавать, что в середине жизни он обрел друга, даже не заметив этого! Спустя месяц он возвращается к разговору.
- Как ты поняла, что я тебе друг? Что я сделал или наоборот, не сделал?
Вопрос ставит Анну в тупик.
- Думаешь, я тебя как-то испытывала? Нет, просто если любишь, хочешь сблизиться, и…
- Аристотель говорил, дружба - самая неестественная из всех форм любви.
- Потому, что в ней нет биологической нужды?
- Да. И потому, что она возможна только, когда двое общаются на самом глубоком уровне своей жизни.
- Ну вот, я позвала тебя туда - на тот уровень, и оказалось, тебе это тоже нужно - доверять и принимать доверие, заботиться, высказывать сокровенные мысли, делиться пониманием. Тебе тоже нужна душевная близость без сексуального подтекста.
- Как раз тот пласт отношений, который доминировал, пока мы не поженились.
Анна кивает.
- Ты все еще веришь, что мы не могли бы стать друзьями, если бы не влюбились?
Он виновато разводит руками:
- Будь моя воля… Анна, не вскружи ты мне голову, боюсь, я бы тебя прошляпил.
- Не бойся, - жена обнимает его и, шутя, шепчет на ушко, - Ведь есть еще и моя воля, не так ли?
--------------------------------------
В «Никомаховой этике» Аристотель определяет филию как бесстрастную, добродетельную любовь.