Анежкин муж и его подопечные
Иманд (42) - Анна (39)
[Анежкин муж и его подопечные]Резиденция Haga. Анежкин муж и его подопечные
Иманд (42) - Анна (39)
Что-то вроде пролога. Иманду здесь 36. Разговор на чешском.
- Па, - шестилетняя Соланж забирается к нему на колени, обнимает за шею, заглядывает в глаза, - а как будет мое имя по-чешски?
- Так и будет - Соланж, - он одной рукой удерживает верткое крепенькое тельце, а другой убирает ей с лица выбившиеся из под ленты мягкие прямые волосы.
- А мамино имя как будет? - любопытное существо нетерпеливо ёрзает и явно скоро убежит.
- Мамино будет Анежка.
- Как красиво! - очарованная дочь в восторге пытается подпрыгнуть на нем и, подумав секундочку, заключает со знанием дела. - А ты, значит, будешь Анежкин муж!
***
После рождения Софии Анна никак не может оправиться. Поздний затяжной токсикоз истощил ее и без того невеликие силы и поставил организм на грань катастрофы. По счастью, эклампсический приступ, едва не убивший ее, не повторился. Но от всего происшедшего с ней Анна впала в странное сомнамбулическое состояние. Спит сутками напролет вместе с Софией, кормит ее, почти не просыпаясь жидким синеватым молочком… Не наевшись, тощенькая, не добравшая веса в материнской утробе девочка, голодно кричит. Ее относят кормилице.
Накормить саму Анну оказалось еще трудней. Съев три ложки супа, она засыпает на четвертой, так и не донеся ее до рта. Отвыкший желудок отказывается принимать хоть сколько-нибудь значительное количество пищи. Сонливость побеждает голод. Она совсем обессилила, швы заживают плохо, сознание вялое, спутанное. Но даже погруженная в болезненный полусон, она все время помнит о дочке и, не найдя ее рядом, шарит вокруг себя, пытается сесть, хотя даже на локте приподняться не может…
Чужим рукам, ухаживающим за ней, трогать себя не позволяет - отпихивает их, злится. Не отталкивает только Иманда, отличая его руки от всех других даже с закрытыми глазами. Только его рукам можно все: менять на ней белье, обтирать влажными салфетками, расчесывать спутанные кудри, кормить с ложки.
- Будите ее и кормите, - настаивают врачи, - хоть по чуть-чуть, но каждые час-два, иначе придется давать ей пищу через зонд.
Этот изнурительный режим в сочетании с необходимостью исполнять обязанности регента, заставил Иманда перенести спальню, детскую и рабочий кабинет в одну просторную комнату, которую он почти перестал покидать.
Ночь. Приглушенный абажуром мягкий свет. Наевшаяся до отвала Софи лежит в пеленках и беспорядочно шевелит руками и ногами. Не плачет - смотрит на Иманда большими темными - его глазами. За месяц она заметно подросла, уверенно держит голову и, кто бы ни взял ее на руки, немедленно ищет, чего бы тут покушать.
- Пузо как барабан, - шепотом говорит ей Иманд и трогает пальцем круглый живот - на бархатистой коже быстро тает белое пятнышко. Софи-зловредное дитя - его мучение. В глубине души он сердится на дочку, хотя и не признает этого. Глупо, в самом деле, злиться на младенцев за то, что они тяжко достаются матерям. В то же время мелкая разбойница чем-то нравится ему. Девчонка ловко хватает отца за палец и тянет добычу в рот. Может, она будет похожа на Анну? Тогда бы он примирился с ней…
Маленькой «Анны» у них не получилось. Соланж задалась, похоже, в бабушку Дезире - она ее любимица, девочка с тонким французским шармом и ярким музыкальным дарованием. Руки Соланж лишены того единственного недостатка, который помешал ее матери стать не просто хорошей - выдающейся пианисткой. У Анны маленькая плохо растяжимая кисть. А у Соланж - руки отца, пятилетней она уже брала октаву. Ее мать в том же возрасте, добросовестно, до предела растянув пальцы едва доставала от до до фа. К тому же у девочки «полный, сильный удар» и удивительно приятное туше с редкой для столь юной особы глубиной и сочностью звучания. Как и мать, она легко читает с листа, схватывая всю страницу многозвучным объемным внутренним слухом. Из нее без сомнения выйдет отличная музыкантша.
Красота Анны - ее крупные русые кудри, густые темные ресницы при белой-белой коже, ее голубой взгляд - все это зачем-то досталось Оскару, которого давно уже никто не зовет Малышом. Неудобно обращаться с детским прозвищем к серьезному молодому человеку, чья математическая одаренность уже принесла ему известность в профессиональной среде. Разумеется, время покажет, каковы на самом деле его способности, но уже сейчас ясно, что наука - единственное подходящее ему поприще.
- Хочу еще ребенка от тебя. Девочку. Или мальчика - кто получится, - умильно заглядывая в глаза, сказала Анна.
Сам бы он не решился заговорить об этом. Жена уже подарила ему двух чудесных детей - он не смел просить большего. К тому же Анне шел 39-й год, и ее здоровье нельзя было назвать крепким. Она слишком дорога ему, чтоб так рисковать.
Анна все поняла и, приблизив губы к его уху, шепнула:
- Ты только скажи честно, хочешь еще маленького или нет?
Ну как он мог не хотеть!
Теперь у них есть София. И он не может ее простить… за муки, причиненные любимой.
Со вчерашнего дня дела у больной хуже некуда. Опять она под капельницами. В измученные вены льют коктейль из лекарств, витаминов и глюкозы. Она ни на что не жалуется, ничего не просит, временами никого не узнает. Кроме Софии, которую продолжает держать у груди.
Спеленав дочку, Иманд кладет ее в колыбель возле Анны, и тут же белая рука опускается на кряхтящий сверток.
- Она сыта, не тревожься, - вполголоса говорит он, не особенно надеясь, что жена слышит и понимает его. - Давай-ка и ты поешь.
Она не отвечает. Подхватив под мышки, Иманд усаживает ватное тело в подушках. Белье на ней совсем сырое, с темными пятнами - нужно переодеть ее. Голая грудь горячая, липкая в сладких (от глюкозы, что ли?) капельках молока - чуть задень, прямо струйки бегут. Не удержавшись, он собирает эти белые потеки с ее кожи губами. Обтирает мягким, смоченным в теплой воде полотенцем, едва касаясь набухших нежных сосков.
От этих движений она отчасти просыпается и, не узнавая, впервые бессильно отталкивает его, бормочет: «Уйди… Вон… Ты кто?»
- Я кто? - машинально повторяет он, возясь с застежкой на лифе. - Я Анежкин муж, - и, продолжая дурацкий диалог, интересуется:
- А ты кто?
Это трудный вопрос, и она долго ищет ответ в сонной голове, забыв о своем протесте и терпеливо снося его манипуляции:
- А я… (с беспомощным недоумением) Софьина коровка.
Он валится на постель рядом с ней - смех бьет и терзает его как истерика. С трудом подавив нервную реакцию, он берет себя в руки. Тем временем Анна просыпается окончательно:
- Я есть хочу.
Ну слава богу! Каша у нее прямо-таки замечательная: с топлеными сливками (от молока ее тошнит, а сливки ничего…), с изюмом и печеным яблочком, взбитым в легкий крем. После третьей ложки она смотрит на него прояснившимися глазами:
- Поешь со мной. Сам какой худющий…
На пятой - она засыпает.
Наутро он придумал, как растормошить жену. Ось ее характера - чувство долга.
- Анна, проснись, мне нужен твой совет, - строго говорит он. - Эй, слышишь, я не вправе решать без тебя. Проснись, подпиши бумаги, - и все в том же духе. Каждую ложку сопровождает выдуманная на ходу история про то, как он совершенно не может без нее обойтись - ему за эту брехню даже не совестно. Проходит неделя прежде, чем Анна начинает соображать, что муж попросту морочит ей голову. К тому времени количество съеденной каши и супа уже приближается к норме для человека несколько месяцев ничего толком не евшего.
Однажды ночью случается перелом. Она сама садится на постели и, потрогав Софи (сухая, теплая, спит?) смотрит в спину склонившегося над бумагами мужа. Наверно, он давно уже сидит так, погруженный в настоящую (а не выдуманную для нее) срочную работу. Свет маленькой лампы падает на него снизу, выделяя скулы и темные провалы под ними, виски в серебре и просвечивающие розовым уши.
Простенькая рубашка в полоску натянулась на лопатках - он устал сидеть, перенес часть веса на локти. Даже со спины видно, что устал… Почувствовав ее взгляд, обернулся:
- Есть хочешь?
- Да, - она вглядывается в изменившееся, похудевшее лицо, в темные тени вдоль ключиц под расстегнутым воротом. - Мне хочется деревенский омлет, - вдруг говорит она, - такой, знаешь, с картошечкой, помидорами, жареным луком…
Он быстро перебирает в уме (ей все из этого можно?) и соглашается:
- Хорошо. Ты не усни только.
- Да я выспалась…
Он недоверчиво хмыкает и улыбается.
Омлет - воздушный, весь в потрескивающих масляных пузырьках и такой большой, что двоим не осилить. Они сидят рядышком на постели и в первый раз за прошедшие пять месяцев едят вместе. Ночная сытная и горячая еда действует на них как снотворное. Наевшаяся Анна тут же засыпает, привалившись к его плечу.
Раздеваться нет сил. Да и смысла тоже. Через час другой кому-нибудь из девчонок потребуются его заботы. И он проваливается в сон прямо так, не погасив свет (лень вставать), едва отставив тарелку в сторону.
И просыпается утром - довольно-таки поздним. От того, что Анна гладит его по щеке. У нее ясный вдумчивый взгляд и такие бережные пальцы, словно она хрупкой мечты касается, а не замотанного вконец сорокалетнего мужика.
- Ты почему одетый? - тихо спрашивает она и подбирает с подушки отлетевшую во сне пуговицу.
Он не знает, что отвечать. Тогда Анна мягко толкает его в плечо, разворачивая на спину и, подтянувшись на локте, проводит неотрывно губами по сжатому спазмом горлу, целует в шею и ниже - под расстегнутой теперь до самой груди рубашкой. Потом - в мокрые ресницы, в соленые щеки, снова в шею, пока София в своей колыбельке не начинает обиженно хныкать и возиться.
Анна кладет дочку между ними на сгиб локтя и дает ей грудь, свободной рукой ослабляя пеленки. Жизнь Софии опять прекрасна: она чмокает, захлебываясь вкусным, и победно машет освободившейся ручкой.
- Не давись так, жадина - смеется Анна, поддерживая ей голову, - все тебе одной достанется…
- Любишь ее? - стараясь не выдать обуревающих его чувств, спрашивает Иманд.
- Да просто обожаю! - разнеженной Анне скрывать нечего.
Повисает молчание красноречивее слов.
- Злишься на нее? - вдруг догадывается она. - Удивляешься, как можно любить после всего...
Не отвечая, муж отводит глаза.
- Посмотри на свою дочь внимательно. Ничего не замечаешь?
- Нет. А что? Ребенок как ребенок.
- Иманд… - что-то в интонации жены заставляет его встретиться с ней взглядом, - она же в точности ты. Твоя крошечная копия…
[Анежкин муж и его подопечные]Резиденция Haga. Анежкин муж и его подопечные
Иманд (42) - Анна (39)
Что-то вроде пролога. Иманду здесь 36. Разговор на чешском.
- Па, - шестилетняя Соланж забирается к нему на колени, обнимает за шею, заглядывает в глаза, - а как будет мое имя по-чешски?
- Так и будет - Соланж, - он одной рукой удерживает верткое крепенькое тельце, а другой убирает ей с лица выбившиеся из под ленты мягкие прямые волосы.
- А мамино имя как будет? - любопытное существо нетерпеливо ёрзает и явно скоро убежит.
- Мамино будет Анежка.
- Как красиво! - очарованная дочь в восторге пытается подпрыгнуть на нем и, подумав секундочку, заключает со знанием дела. - А ты, значит, будешь Анежкин муж!
***
После рождения Софии Анна никак не может оправиться. Поздний затяжной токсикоз истощил ее и без того невеликие силы и поставил организм на грань катастрофы. По счастью, эклампсический приступ, едва не убивший ее, не повторился. Но от всего происшедшего с ней Анна впала в странное сомнамбулическое состояние. Спит сутками напролет вместе с Софией, кормит ее, почти не просыпаясь жидким синеватым молочком… Не наевшись, тощенькая, не добравшая веса в материнской утробе девочка, голодно кричит. Ее относят кормилице.
Накормить саму Анну оказалось еще трудней. Съев три ложки супа, она засыпает на четвертой, так и не донеся ее до рта. Отвыкший желудок отказывается принимать хоть сколько-нибудь значительное количество пищи. Сонливость побеждает голод. Она совсем обессилила, швы заживают плохо, сознание вялое, спутанное. Но даже погруженная в болезненный полусон, она все время помнит о дочке и, не найдя ее рядом, шарит вокруг себя, пытается сесть, хотя даже на локте приподняться не может…
Чужим рукам, ухаживающим за ней, трогать себя не позволяет - отпихивает их, злится. Не отталкивает только Иманда, отличая его руки от всех других даже с закрытыми глазами. Только его рукам можно все: менять на ней белье, обтирать влажными салфетками, расчесывать спутанные кудри, кормить с ложки.
- Будите ее и кормите, - настаивают врачи, - хоть по чуть-чуть, но каждые час-два, иначе придется давать ей пищу через зонд.
Этот изнурительный режим в сочетании с необходимостью исполнять обязанности регента, заставил Иманда перенести спальню, детскую и рабочий кабинет в одну просторную комнату, которую он почти перестал покидать.
Ночь. Приглушенный абажуром мягкий свет. Наевшаяся до отвала Софи лежит в пеленках и беспорядочно шевелит руками и ногами. Не плачет - смотрит на Иманда большими темными - его глазами. За месяц она заметно подросла, уверенно держит голову и, кто бы ни взял ее на руки, немедленно ищет, чего бы тут покушать.
- Пузо как барабан, - шепотом говорит ей Иманд и трогает пальцем круглый живот - на бархатистой коже быстро тает белое пятнышко. Софи-зловредное дитя - его мучение. В глубине души он сердится на дочку, хотя и не признает этого. Глупо, в самом деле, злиться на младенцев за то, что они тяжко достаются матерям. В то же время мелкая разбойница чем-то нравится ему. Девчонка ловко хватает отца за палец и тянет добычу в рот. Может, она будет похожа на Анну? Тогда бы он примирился с ней…
Маленькой «Анны» у них не получилось. Соланж задалась, похоже, в бабушку Дезире - она ее любимица, девочка с тонким французским шармом и ярким музыкальным дарованием. Руки Соланж лишены того единственного недостатка, который помешал ее матери стать не просто хорошей - выдающейся пианисткой. У Анны маленькая плохо растяжимая кисть. А у Соланж - руки отца, пятилетней она уже брала октаву. Ее мать в том же возрасте, добросовестно, до предела растянув пальцы едва доставала от до до фа. К тому же у девочки «полный, сильный удар» и удивительно приятное туше с редкой для столь юной особы глубиной и сочностью звучания. Как и мать, она легко читает с листа, схватывая всю страницу многозвучным объемным внутренним слухом. Из нее без сомнения выйдет отличная музыкантша.
Красота Анны - ее крупные русые кудри, густые темные ресницы при белой-белой коже, ее голубой взгляд - все это зачем-то досталось Оскару, которого давно уже никто не зовет Малышом. Неудобно обращаться с детским прозвищем к серьезному молодому человеку, чья математическая одаренность уже принесла ему известность в профессиональной среде. Разумеется, время покажет, каковы на самом деле его способности, но уже сейчас ясно, что наука - единственное подходящее ему поприще.
- Хочу еще ребенка от тебя. Девочку. Или мальчика - кто получится, - умильно заглядывая в глаза, сказала Анна.
Сам бы он не решился заговорить об этом. Жена уже подарила ему двух чудесных детей - он не смел просить большего. К тому же Анне шел 39-й год, и ее здоровье нельзя было назвать крепким. Она слишком дорога ему, чтоб так рисковать.
Анна все поняла и, приблизив губы к его уху, шепнула:
- Ты только скажи честно, хочешь еще маленького или нет?
Ну как он мог не хотеть!
Теперь у них есть София. И он не может ее простить… за муки, причиненные любимой.
Со вчерашнего дня дела у больной хуже некуда. Опять она под капельницами. В измученные вены льют коктейль из лекарств, витаминов и глюкозы. Она ни на что не жалуется, ничего не просит, временами никого не узнает. Кроме Софии, которую продолжает держать у груди.
Спеленав дочку, Иманд кладет ее в колыбель возле Анны, и тут же белая рука опускается на кряхтящий сверток.
- Она сыта, не тревожься, - вполголоса говорит он, не особенно надеясь, что жена слышит и понимает его. - Давай-ка и ты поешь.
Она не отвечает. Подхватив под мышки, Иманд усаживает ватное тело в подушках. Белье на ней совсем сырое, с темными пятнами - нужно переодеть ее. Голая грудь горячая, липкая в сладких (от глюкозы, что ли?) капельках молока - чуть задень, прямо струйки бегут. Не удержавшись, он собирает эти белые потеки с ее кожи губами. Обтирает мягким, смоченным в теплой воде полотенцем, едва касаясь набухших нежных сосков.
От этих движений она отчасти просыпается и, не узнавая, впервые бессильно отталкивает его, бормочет: «Уйди… Вон… Ты кто?»
- Я кто? - машинально повторяет он, возясь с застежкой на лифе. - Я Анежкин муж, - и, продолжая дурацкий диалог, интересуется:
- А ты кто?
Это трудный вопрос, и она долго ищет ответ в сонной голове, забыв о своем протесте и терпеливо снося его манипуляции:
- А я… (с беспомощным недоумением) Софьина коровка.
Он валится на постель рядом с ней - смех бьет и терзает его как истерика. С трудом подавив нервную реакцию, он берет себя в руки. Тем временем Анна просыпается окончательно:
- Я есть хочу.
Ну слава богу! Каша у нее прямо-таки замечательная: с топлеными сливками (от молока ее тошнит, а сливки ничего…), с изюмом и печеным яблочком, взбитым в легкий крем. После третьей ложки она смотрит на него прояснившимися глазами:
- Поешь со мной. Сам какой худющий…
На пятой - она засыпает.
Наутро он придумал, как растормошить жену. Ось ее характера - чувство долга.
- Анна, проснись, мне нужен твой совет, - строго говорит он. - Эй, слышишь, я не вправе решать без тебя. Проснись, подпиши бумаги, - и все в том же духе. Каждую ложку сопровождает выдуманная на ходу история про то, как он совершенно не может без нее обойтись - ему за эту брехню даже не совестно. Проходит неделя прежде, чем Анна начинает соображать, что муж попросту морочит ей голову. К тому времени количество съеденной каши и супа уже приближается к норме для человека несколько месяцев ничего толком не евшего.
Однажды ночью случается перелом. Она сама садится на постели и, потрогав Софи (сухая, теплая, спит?) смотрит в спину склонившегося над бумагами мужа. Наверно, он давно уже сидит так, погруженный в настоящую (а не выдуманную для нее) срочную работу. Свет маленькой лампы падает на него снизу, выделяя скулы и темные провалы под ними, виски в серебре и просвечивающие розовым уши.
Простенькая рубашка в полоску натянулась на лопатках - он устал сидеть, перенес часть веса на локти. Даже со спины видно, что устал… Почувствовав ее взгляд, обернулся:
- Есть хочешь?
- Да, - она вглядывается в изменившееся, похудевшее лицо, в темные тени вдоль ключиц под расстегнутым воротом. - Мне хочется деревенский омлет, - вдруг говорит она, - такой, знаешь, с картошечкой, помидорами, жареным луком…
Он быстро перебирает в уме (ей все из этого можно?) и соглашается:
- Хорошо. Ты не усни только.
- Да я выспалась…
Он недоверчиво хмыкает и улыбается.
Омлет - воздушный, весь в потрескивающих масляных пузырьках и такой большой, что двоим не осилить. Они сидят рядышком на постели и в первый раз за прошедшие пять месяцев едят вместе. Ночная сытная и горячая еда действует на них как снотворное. Наевшаяся Анна тут же засыпает, привалившись к его плечу.
Раздеваться нет сил. Да и смысла тоже. Через час другой кому-нибудь из девчонок потребуются его заботы. И он проваливается в сон прямо так, не погасив свет (лень вставать), едва отставив тарелку в сторону.
И просыпается утром - довольно-таки поздним. От того, что Анна гладит его по щеке. У нее ясный вдумчивый взгляд и такие бережные пальцы, словно она хрупкой мечты касается, а не замотанного вконец сорокалетнего мужика.
- Ты почему одетый? - тихо спрашивает она и подбирает с подушки отлетевшую во сне пуговицу.
Он не знает, что отвечать. Тогда Анна мягко толкает его в плечо, разворачивая на спину и, подтянувшись на локте, проводит неотрывно губами по сжатому спазмом горлу, целует в шею и ниже - под расстегнутой теперь до самой груди рубашкой. Потом - в мокрые ресницы, в соленые щеки, снова в шею, пока София в своей колыбельке не начинает обиженно хныкать и возиться.
Анна кладет дочку между ними на сгиб локтя и дает ей грудь, свободной рукой ослабляя пеленки. Жизнь Софии опять прекрасна: она чмокает, захлебываясь вкусным, и победно машет освободившейся ручкой.
- Не давись так, жадина - смеется Анна, поддерживая ей голову, - все тебе одной достанется…
- Любишь ее? - стараясь не выдать обуревающих его чувств, спрашивает Иманд.
- Да просто обожаю! - разнеженной Анне скрывать нечего.
Повисает молчание красноречивее слов.
- Злишься на нее? - вдруг догадывается она. - Удивляешься, как можно любить после всего...
Не отвечая, муж отводит глаза.
- Посмотри на свою дочь внимательно. Ничего не замечаешь?
- Нет. А что? Ребенок как ребенок.
- Иманд… - что-то в интонации жены заставляет его встретиться с ней взглядом, - она же в точности ты. Твоя крошечная копия…