февральская - Сказка о Снежном Драконе
(c) magenta_13
первоисточник
...Близится февраль. Ползут неспешно бледные облака, не зная своего настоящего пути... Поет варган-хомуз, завывает-плачет костяной язычок, воет пургой, ухает совой, всхаркивает росомахой, долгую песнь поет Белому Сиянию... Оай! Певчую кость зовут еще кунгахкеа - там дальше на Востоке, где Ледовитый встречается с Великим... На юго-востоке, где широкая лапа материка впивается в мякоть Теплого океана, братьев его зовут еще коусян и дан мои, и делают не из кости, а из гибкой и звонкой плоти травы, что растет выше иных деревьев. А на юго-западе певчие полоски из дерева и металла кликают попроще - дрымбой и зубанкой. И все они - варганы, внуки дыхания, дети голоса, ближайшая родня губ и языка... Здесь, на лысой маковке Отца Мира, шаманы взывают к духам, пробуждая голос бубна, что идет от дерева и кожи... а женщины издревле берут самую суть, гибкую, трепещущую кость,- и стонет, смеется и заливается она, сладостно зажатая меж губ, мягко прикушенная зубами,- и пляшет под эту песню Белая Мать - извечная Дева, довечная Старуха, холодная Убийца, неотменная Роженица... Белые косы ее опутывают людей, идущих по берегам, рыщущих во льдах... Хлещут по глазам, свивают ноги, сбивают с пути... Белое покрывало ее умыкает следы, занавешивает приметные торосы... Те, кто возненавидит Белую Мать - вовек не вернутся к родне... Лишь тем, кто почует песню в остром и нежном вое пурги, шорох сброшенной кухлянки в жестоком шепоте снега, касание ласковых уст в ожоге ветра,- станет снеговое покрывало защитой от холода и боли, свернется в кокон, позволит дождаться чистого неба, высоких звезд, что укажут путь к дому... да только всякий ли захочет домой, околдованный варганом Шаманки, стоном белой пластинки в ее белых-пребелых зубах, теплом ее снегового сердца?
...Далеко-глубоко подо льдами проникает зов варги в сон Того, кто спит-сияет в холодной бездне... А как сон прервется, так и запомнится, а как запомнится - то и сказка станет.
В ту дюжинную долю года, что зовут иные февралем, ледяная шапка на макушке Отца Мира - прочнее прочного. Вечное Дитя защищает ледяною коркой мягкий свой, нежный, словно у человеческих младенцев, родничок. Живую, нежную, заповедную воду, под которой тихо дышат три великих течения - три жилки под тонкой кожицей родничка. Коротким летом шапка где тоньшает, а где и трескается, и по самой середке севера можно прикоснуться тогда к дыханию древнего разума, шевелению жизни в самой глубокой и темной котловине Ледовитого. Там, где не водятся даже бледные офиуры, где не за что уцепиться прозрачным актиниям, там, где не цветут во тьме морские лилии и не шныряют крошечные белые креветки, где нет места ни рыбе, ни существам с теплою плотью... Там, куда не проникнет ни единой солнечной песчинки,- там, поют женщины,- спит Снежный Дракон. Шаманы говорят, что Дракон родился от мыслей Мирового Дитя о беспредельном совершенстве. Шаманки думают, что воплощает он всемирную нежность - острую и ранящую, поистине опасную, как истинная нежность. Дракон не думает о том, что он есть - большую часть года он спит.
Там, на недоступном дне, есть углубление. В углублении сияет огромная чечевица - так могли бы сиять медузы, если бы в каждой из них было собственное солнце. Люди всегда пытались оказаться хотя бы во льдах над этим местом, люди пытаются спускать туда железные свои шарики на тонких пуповинах... Но стеклянные глазки смешных машин не видят Кокон Дракона, и только коготки самописцев, дрожащие, словно щупальца актиний, порой рисуют неясные волны, а в черных чашечках, что надевают на уши любопытные люди, прокатывается непонятный им гул. Это и есть дыхание Снежного Дракона.
Коротким летом Дракон спит глубже всего. Он не показывает себя ни зверью, ни людям, потому что никто не может увидать его совершенства и остаться в разуме, а Дракон щадит и ценит каждую малую каплю разума. Зато глубокой зимою, в некий день человечьего февраля, когда танец Белой Девы достигает самой ярости, когда тоской и лаской захлебывается варган,- Дракон откликается на этот зов. Нестерпимой толщины льды переживают тогда первую, жесточайшую подвижку года. Трещин не видно - во льдах распространяются лишь мысли о трещинах. Разводий не может быть глубокою зимою - льды до весны остаются растревожены идеей разводий. Разъяв сияющий кокон, сквозь будущие трещины и грядущие разводья Снежный Дракон восстает над торосами.
Мать-Шаманка садится тогда на пятки, складывает на коленях руки, как нежная Невеста, усталые губы упускают хомуз. Сквозь белые ресницы наблюдает она, как оседают снега, очищается темная высь - и в нее, заслоняя звезды, на бледно-радужных крыльях взмывает Снежный Дракон.
Никто не знает, Белая ли Мать первой вызвала Отца Мира, Малыш ли первым послал Белой Крохе свою мечту о красоте. Но без песни хомуза не взлетит Дракон, а не взлетит - не продышит льдов, не засеет торосы мыслью о будущей весне, а значит - и весне той не бывать. Говорят также, что в какой-то первый раз, когда удивленная Невеста обронила варган, он упал в отдушину снежного логова, где угрелась заблудившаяся девочка. Мать не стала отнимать у ребенка нечаянный подарок. Да вот беда - почуяла, что без поющей косточки никогда не вызовет, не увидит более Снежного Дракона. Заплакала Старуха - так, словно жизнь ее кончается, и Мир гибнет вместе с нею... Гроздья и нити ледяных шариков раскатились по безграничной белой равнине и засверкали, отражая переливы крыльев Дракона. Удивился тот и глянул вниз.
Дева-Мать-Невеста-Старуха, прекрасная в горе своем и страхе, стояла над берложкой девочки. И так она хороша была в своей тревоге, что взмахнул Дракон когтистыми крыльями, рванул сияющую броню на груди, выломал да и кинул Шаманке прямо в руки самое-самое острие киля, сокровенной своей основы полета. Застонал так, что ахнули льды, и ушел в свои глубины, в светлый кокон, залечивать ледяную плоть. Только небеса напоследок полыхнули алым.
Заплакала Шаманка и засмеялась, дохнула на трепещущую северным сиянием кость - и запел, зарыдал, пошел ворожить варган, рожденный водою и небом, высоким огнем и тяжелыми льдами. И с тех пор каждый год зовет-вызывает Дева Дракона, и вновь, изумленная, роняет в снег тонкую пластинку. Потому что ежели перестанет она изумляться чуду совершенства - не станет ни Снежного Дракона, ни Отца Мира, ни самой Шаманки. И оттого-то снова и снова отдает Дракон лёткую частицу себя, чтобы вновь дозвалась его Невеста-Мать в будущем феврале.
А прежний варган ее, упав на землю, достается какой-нибудь девочке. И в Мире становится одной шаманкой больше. Люди зовут их по-разному - певицами и учительницами, актрисами и знахарками, сказочницами и просто чудесными мамами... Но теперь, когда вы знаете, что происходит в феврале над Ледовитым океаном,- вы сможете различить в голосе вашей возлюбленной дальнюю нежность хомуза. Ибо разве не она вызывает Дракона Совершенства из самой глубины вашего сердца?..
Узнали, не правда ли?
(c) magenta_13
сказка третья, мартовская
первоисточник
...Близится февраль. Ползут неспешно бледные облака, не зная своего настоящего пути... Поет варган-хомуз, завывает-плачет костяной язычок, воет пургой, ухает совой, всхаркивает росомахой, долгую песнь поет Белому Сиянию... Оай! Певчую кость зовут еще кунгахкеа - там дальше на Востоке, где Ледовитый встречается с Великим... На юго-востоке, где широкая лапа материка впивается в мякоть Теплого океана, братьев его зовут еще коусян и дан мои, и делают не из кости, а из гибкой и звонкой плоти травы, что растет выше иных деревьев. А на юго-западе певчие полоски из дерева и металла кликают попроще - дрымбой и зубанкой. И все они - варганы, внуки дыхания, дети голоса, ближайшая родня губ и языка... Здесь, на лысой маковке Отца Мира, шаманы взывают к духам, пробуждая голос бубна, что идет от дерева и кожи... а женщины издревле берут самую суть, гибкую, трепещущую кость,- и стонет, смеется и заливается она, сладостно зажатая меж губ, мягко прикушенная зубами,- и пляшет под эту песню Белая Мать - извечная Дева, довечная Старуха, холодная Убийца, неотменная Роженица... Белые косы ее опутывают людей, идущих по берегам, рыщущих во льдах... Хлещут по глазам, свивают ноги, сбивают с пути... Белое покрывало ее умыкает следы, занавешивает приметные торосы... Те, кто возненавидит Белую Мать - вовек не вернутся к родне... Лишь тем, кто почует песню в остром и нежном вое пурги, шорох сброшенной кухлянки в жестоком шепоте снега, касание ласковых уст в ожоге ветра,- станет снеговое покрывало защитой от холода и боли, свернется в кокон, позволит дождаться чистого неба, высоких звезд, что укажут путь к дому... да только всякий ли захочет домой, околдованный варганом Шаманки, стоном белой пластинки в ее белых-пребелых зубах, теплом ее снегового сердца?
...Далеко-глубоко подо льдами проникает зов варги в сон Того, кто спит-сияет в холодной бездне... А как сон прервется, так и запомнится, а как запомнится - то и сказка станет.
В ту дюжинную долю года, что зовут иные февралем, ледяная шапка на макушке Отца Мира - прочнее прочного. Вечное Дитя защищает ледяною коркой мягкий свой, нежный, словно у человеческих младенцев, родничок. Живую, нежную, заповедную воду, под которой тихо дышат три великих течения - три жилки под тонкой кожицей родничка. Коротким летом шапка где тоньшает, а где и трескается, и по самой середке севера можно прикоснуться тогда к дыханию древнего разума, шевелению жизни в самой глубокой и темной котловине Ледовитого. Там, где не водятся даже бледные офиуры, где не за что уцепиться прозрачным актиниям, там, где не цветут во тьме морские лилии и не шныряют крошечные белые креветки, где нет места ни рыбе, ни существам с теплою плотью... Там, куда не проникнет ни единой солнечной песчинки,- там, поют женщины,- спит Снежный Дракон. Шаманы говорят, что Дракон родился от мыслей Мирового Дитя о беспредельном совершенстве. Шаманки думают, что воплощает он всемирную нежность - острую и ранящую, поистине опасную, как истинная нежность. Дракон не думает о том, что он есть - большую часть года он спит.
Там, на недоступном дне, есть углубление. В углублении сияет огромная чечевица - так могли бы сиять медузы, если бы в каждой из них было собственное солнце. Люди всегда пытались оказаться хотя бы во льдах над этим местом, люди пытаются спускать туда железные свои шарики на тонких пуповинах... Но стеклянные глазки смешных машин не видят Кокон Дракона, и только коготки самописцев, дрожащие, словно щупальца актиний, порой рисуют неясные волны, а в черных чашечках, что надевают на уши любопытные люди, прокатывается непонятный им гул. Это и есть дыхание Снежного Дракона.
Коротким летом Дракон спит глубже всего. Он не показывает себя ни зверью, ни людям, потому что никто не может увидать его совершенства и остаться в разуме, а Дракон щадит и ценит каждую малую каплю разума. Зато глубокой зимою, в некий день человечьего февраля, когда танец Белой Девы достигает самой ярости, когда тоской и лаской захлебывается варган,- Дракон откликается на этот зов. Нестерпимой толщины льды переживают тогда первую, жесточайшую подвижку года. Трещин не видно - во льдах распространяются лишь мысли о трещинах. Разводий не может быть глубокою зимою - льды до весны остаются растревожены идеей разводий. Разъяв сияющий кокон, сквозь будущие трещины и грядущие разводья Снежный Дракон восстает над торосами.
Мать-Шаманка садится тогда на пятки, складывает на коленях руки, как нежная Невеста, усталые губы упускают хомуз. Сквозь белые ресницы наблюдает она, как оседают снега, очищается темная высь - и в нее, заслоняя звезды, на бледно-радужных крыльях взмывает Снежный Дракон.
Никто не знает, Белая ли Мать первой вызвала Отца Мира, Малыш ли первым послал Белой Крохе свою мечту о красоте. Но без песни хомуза не взлетит Дракон, а не взлетит - не продышит льдов, не засеет торосы мыслью о будущей весне, а значит - и весне той не бывать. Говорят также, что в какой-то первый раз, когда удивленная Невеста обронила варган, он упал в отдушину снежного логова, где угрелась заблудившаяся девочка. Мать не стала отнимать у ребенка нечаянный подарок. Да вот беда - почуяла, что без поющей косточки никогда не вызовет, не увидит более Снежного Дракона. Заплакала Старуха - так, словно жизнь ее кончается, и Мир гибнет вместе с нею... Гроздья и нити ледяных шариков раскатились по безграничной белой равнине и засверкали, отражая переливы крыльев Дракона. Удивился тот и глянул вниз.
Дева-Мать-Невеста-Старуха, прекрасная в горе своем и страхе, стояла над берложкой девочки. И так она хороша была в своей тревоге, что взмахнул Дракон когтистыми крыльями, рванул сияющую броню на груди, выломал да и кинул Шаманке прямо в руки самое-самое острие киля, сокровенной своей основы полета. Застонал так, что ахнули льды, и ушел в свои глубины, в светлый кокон, залечивать ледяную плоть. Только небеса напоследок полыхнули алым.
Заплакала Шаманка и засмеялась, дохнула на трепещущую северным сиянием кость - и запел, зарыдал, пошел ворожить варган, рожденный водою и небом, высоким огнем и тяжелыми льдами. И с тех пор каждый год зовет-вызывает Дева Дракона, и вновь, изумленная, роняет в снег тонкую пластинку. Потому что ежели перестанет она изумляться чуду совершенства - не станет ни Снежного Дракона, ни Отца Мира, ни самой Шаманки. И оттого-то снова и снова отдает Дракон лёткую частицу себя, чтобы вновь дозвалась его Невеста-Мать в будущем феврале.
А прежний варган ее, упав на землю, достается какой-нибудь девочке. И в Мире становится одной шаманкой больше. Люди зовут их по-разному - певицами и учительницами, актрисами и знахарками, сказочницами и просто чудесными мамами... Но теперь, когда вы знаете, что происходит в феврале над Ледовитым океаном,- вы сможете различить в голосе вашей возлюбленной дальнюю нежность хомуза. Ибо разве не она вызывает Дракона Совершенства из самой глубины вашего сердца?..
Узнали, не правда ли?
(c) magenta_13
сказка третья, мартовская