Сказка о рыбе Куфи (сказка четвёртая)
(c)karwell
первоисточник
В недолгое плавание по холодному серому зимнему морю мы отправлялись на рассвете. Тусклое сияние чуть проникало через толщу облаков, касалось воды, и стайка серо-зеленых мальков выплывала из разбитого матросского сундука, наполовину занесенного песком. На фоне белесого ребристого дна мы замирали, как карандашные короткие штрихи по размытой бумаге, а потом дружно неслись вперед, прочь от берега, все глубже и глубже погружаясь, все дальше уходя от родной отмели. Нас никто не вел, никто не оберегал, но редкая морская тварь покушалась до поры на детей рыбы Куфи. Пока наши спины не украсятся острым и длинным плавником, а хвосты не развернутся волнистыми синими перьями, пока серо-зеленый неприметный окрас не сменится мелкой серебряной чешуей, мы не интересуем прочих жителей моря, разве что неловких крабов. Каждый день начинается одинаково - малютки-Куфи вылетают на белесое дно из мягкого мрака и мчатся на северо-восток. Когда же день пройдет до половины, стайка повисает в неподвижности, некоторое время дрожит и покачивается над огромной глубиной, а потом так же стремительно босается назад, к дому.
Наша стая жила в затонувшем сундуке, иные - в подводных пещерах, кому как повезет. Там, в темноте, мерно покачивался под самой крышкой труп огромной рыбины, с полуобъеденным длинным хвостом. Возвратившись с прогулки, стая кормилась, тыкаясь в бок останкам рыбы, а насытившись, мальки прекращали всяческое движение до следующего утра. Мы висели в ящике, наполненном водой и песком, мать-кормилица тупо колыхалась около почерневших разбухших досок, а в тонких, невесомых наших телах совершалась невидная работа. Следующая прогулка бывала всегда чуть длиннее, чем предыдущая, но всегда совершалась лишь в двух направлениях - к центру моря и обратно.
К концу зимы мы уже не напоминали мельтешение огамических штрихов, наши тела округлились, глаза еле заметно мерцали серым серебром и мягкий клюв постепенно твердел. Все большие куски истерзанного трупа исчезали по вечерам в наших кривых ртах, претворяясь в новую подрастающую чешую, в синюю кобальтовую краску для хвоста, в строительный материал для плавника. Мы уже немножко напоминали взрослых рыб Куфи. Когда же белый, дочиста объеденный скелет рыбы-матери опускался на песчаное дно ящика, рыбки-Куфи покидали свой дом, чтобы больше никогда в него не возвращаться. Теперь мы должны были во что бы то ни стало достичь середины моря, у нас были острые твердые клювы, ядовитые грудные плавники и сладковатое мясо, до которого так охочи были старшие обитатели глубин. Наши бока и спины уже серебрились плотной чешуей, полупрозрачный спинной плавник украшала ярко-синяя полоса, синим кобальтом взблескивал хвост. Стая мчалась сквозь толщу воды, все дальше уходя от детского рая, от белесого песчаного мелководья, от прежней безопасной жизни. Теперь мы были открыты всему миру, и мир ловил нас, когда мог поймать. Рыбы Куфи неслись, как тени, неустрашимые и неудержимые. Иногда стая врывалась в косяк других рыб, и тогда мы жесткими клювами перекусывали тех нерасторопных бедолаг, что попадались нам на пути. Порой, как по команде, все останавливались и отдыхали, неподвижно стоя на известной глубине, чтобы не привлекать хищных птиц сверху и алчных тварей снизу. Время от времени одного из нас настигала судьба, и тогда стая уходила как можно дальше от места, где пролилась сладкая кровь рыбы Куфи.
Однажды поздней весной, когда мы отдыхали после долгого пути, на наши спины упала тень, но это был не альбатрос, распластавшийся высоко над водой. По глади предрассветного моря проскользнула лодка, в лодке сидели и пели люди, их песня уходила под воду и пронзала нас, словно стеклянная острога. Повинуясь силе это песни, двое из нашей стаи рывком взметнулись над водой, как во время брачных игр, и с глухим шлепком пали на дно лодки. Некоторое время мы слушали, как они бешено бились о деревянное днище, море вокруг сотрясалось, потом раздался глухой тяжелый удар, еще один - и лодка больше не колотилась о воду. Мы запомнили эту песню, и звук удара веслом по телу рыбы Куфи мы запомнили тоже. С тех пор, когда морскую гладь над нами вспарывали человеческие суденышки, мы бесшумно уходили на глубину, так глубоко, как только могли.
К тому времени, когда стая достигнет центра моря, нас остается немного, но мы выросли, окрепли и теперь сверкаем мощными упругими телами, облитыми серебряной броней, а смертоносный клюв мог бы без труда вонзиться в просмоленную плоть ненавистного человеческого корабля. Теперь у нас почти не остается врагов. Наши странствия продолжались долго, может быть, сто лет, а может быть вечность. Со всех сторон к центру моря подплывают уцелевшие в опасном путешествии рыбы Куфи, подплывают, чтобы здесь, вокруг сияющего Кольца Мананнана, исполниться сил и мужества для единственной в нашей жизни брачной пляски. Из черной глубины самцы устремляются ввысь, взрывают поверхность воды мириадами хрустальных брызг, взлетают над волнами и издают страшный скрежещущий вопль. Извернувшись и сверкнув серебром под огромным, пустым, обжигающим небом, они с грохотом обрушиваются в родную стихию, в лоно, в чашу моря, истинные внуки Ллира. Длинные синие перья развеваются в россыпи мельчайших пузырьков, прозрачные плавники грозно дыбятся на спинах, жестокие клювы распахнуты в крике и клекоте, глаза пылают грозным рубиновым огнем. Самки держатся поодаль, мелко трепещут плавничками и безмятежно наблюдают за вековечными танцорами страсти. Смутный рассеянный свет Кольца выхватывает их из темноты, они прекрасны и желанны, наши сестры. То один, то другой из нас возносится ввысь, снова и снова звучит песнь продолжения рода, гибкое сильное тело наотмашь бьет по волнам и погружается в глубины, чтобы оттуда вновь броситься на штурм небесного купола.
Ни одна рыба не может приблизиться к сиянию в глубинах, ни одна, кроме рыб Куфи. Ни одна птица не пролетит над местом, где мерцает Кольцо, она с криком бросится прочь, словно натолкнувшись на незримую стену. Если же дурная судьба пригонит к заповедному месту человеческое суденышко, все, кто есть на нем, сойдут с ума от дикого необъяснимого ужаса, деревянная скорлупка станет игрушкой ветра и волн, кораблем-призраком. Мананнан надежно хранит свое сокровище. Когда приходит ночь и огненная красноликая луна поднимается над морем, Кольцо начинает слегка вибрировать, его свет становится плотнее и ярче, в его средоточии крохотной искрой зарождается морской ветер. Приветствуя новорожденную искру, Куфи собираются у Кольца и неспешно плывут по кругу, все ускоряя и ускоряя плавное свое движение, пока, наконец, круговерть рыб на страшной скорости не сольется в гудящий вихрь. Синие полосы на плавниках сливаются в огромную ленту, ленту Мананнана, синие перья вытянуты как струны, и когда бешеное вращение стискивает наши тела так, что кровь готова брызнуть из жабер, молодой ветер вырывается из кокона. Он взмывает, выбрасывает огромный столп черной прозрачной воды, и летит выше, чем самый сильный самец Куфи. Он швыряет бледную сияющую пену в багровое лицо Луны и уносится в недосягаемое. А мы, рыбы Куфи, сливаемся друг с другом, ныряем и бьемся, содрогаемся и ликуем, и на третий день от рождения ветра расходимся, чтобы уже парами вернуться в те места, откуда мы родом.
Но рыбы, составлявшие внутренний круг, те, кто были ближе всего к рождению вихря, кого он захлестнул и унес с собой, эти рыбы никогда не принесут потомства. Эти рыбы становятся крестниками ветра, детьми Мананнана. Эти рыбы мертвы для стаи, они уже не Куфи. Если вихрь швырнет их на берег, они или умрут, или очнутся, чтобы столетиями пребывать на грани ветра и воды, скрываясь от губительного солнца. Они не могут жить вдали от вод, но не в силах и вернуться в море. Ядовитые плавники на груди напитают их вены холодным жгучим соком, необходимым для существования на суше. Эти рыбы скользят между людских жилищ, плавно огибают людские стаи, и сами почти неотличимы от людей, если только не подходить к ним близко, не касаться их бесплотной обманчивой жизни, не пытаться поймать ледяного взгляда, не смотреть на странно искривленные губы. Голос у них хриплый и низкий, с неожиданно-высокими обертонами, похожими на всхлип и насмешку одновременно.«Славный сегодня денек, не правда ли?» - скажет бывшая рыба-Куфи и бесшумно исчезнет в лабиринте большого города.
(c) karwell
Сказка пятая
первоисточник
В недолгое плавание по холодному серому зимнему морю мы отправлялись на рассвете. Тусклое сияние чуть проникало через толщу облаков, касалось воды, и стайка серо-зеленых мальков выплывала из разбитого матросского сундука, наполовину занесенного песком. На фоне белесого ребристого дна мы замирали, как карандашные короткие штрихи по размытой бумаге, а потом дружно неслись вперед, прочь от берега, все глубже и глубже погружаясь, все дальше уходя от родной отмели. Нас никто не вел, никто не оберегал, но редкая морская тварь покушалась до поры на детей рыбы Куфи. Пока наши спины не украсятся острым и длинным плавником, а хвосты не развернутся волнистыми синими перьями, пока серо-зеленый неприметный окрас не сменится мелкой серебряной чешуей, мы не интересуем прочих жителей моря, разве что неловких крабов. Каждый день начинается одинаково - малютки-Куфи вылетают на белесое дно из мягкого мрака и мчатся на северо-восток. Когда же день пройдет до половины, стайка повисает в неподвижности, некоторое время дрожит и покачивается над огромной глубиной, а потом так же стремительно босается назад, к дому.
Наша стая жила в затонувшем сундуке, иные - в подводных пещерах, кому как повезет. Там, в темноте, мерно покачивался под самой крышкой труп огромной рыбины, с полуобъеденным длинным хвостом. Возвратившись с прогулки, стая кормилась, тыкаясь в бок останкам рыбы, а насытившись, мальки прекращали всяческое движение до следующего утра. Мы висели в ящике, наполненном водой и песком, мать-кормилица тупо колыхалась около почерневших разбухших досок, а в тонких, невесомых наших телах совершалась невидная работа. Следующая прогулка бывала всегда чуть длиннее, чем предыдущая, но всегда совершалась лишь в двух направлениях - к центру моря и обратно.
К концу зимы мы уже не напоминали мельтешение огамических штрихов, наши тела округлились, глаза еле заметно мерцали серым серебром и мягкий клюв постепенно твердел. Все большие куски истерзанного трупа исчезали по вечерам в наших кривых ртах, претворяясь в новую подрастающую чешую, в синюю кобальтовую краску для хвоста, в строительный материал для плавника. Мы уже немножко напоминали взрослых рыб Куфи. Когда же белый, дочиста объеденный скелет рыбы-матери опускался на песчаное дно ящика, рыбки-Куфи покидали свой дом, чтобы больше никогда в него не возвращаться. Теперь мы должны были во что бы то ни стало достичь середины моря, у нас были острые твердые клювы, ядовитые грудные плавники и сладковатое мясо, до которого так охочи были старшие обитатели глубин. Наши бока и спины уже серебрились плотной чешуей, полупрозрачный спинной плавник украшала ярко-синяя полоса, синим кобальтом взблескивал хвост. Стая мчалась сквозь толщу воды, все дальше уходя от детского рая, от белесого песчаного мелководья, от прежней безопасной жизни. Теперь мы были открыты всему миру, и мир ловил нас, когда мог поймать. Рыбы Куфи неслись, как тени, неустрашимые и неудержимые. Иногда стая врывалась в косяк других рыб, и тогда мы жесткими клювами перекусывали тех нерасторопных бедолаг, что попадались нам на пути. Порой, как по команде, все останавливались и отдыхали, неподвижно стоя на известной глубине, чтобы не привлекать хищных птиц сверху и алчных тварей снизу. Время от времени одного из нас настигала судьба, и тогда стая уходила как можно дальше от места, где пролилась сладкая кровь рыбы Куфи.
Однажды поздней весной, когда мы отдыхали после долгого пути, на наши спины упала тень, но это был не альбатрос, распластавшийся высоко над водой. По глади предрассветного моря проскользнула лодка, в лодке сидели и пели люди, их песня уходила под воду и пронзала нас, словно стеклянная острога. Повинуясь силе это песни, двое из нашей стаи рывком взметнулись над водой, как во время брачных игр, и с глухим шлепком пали на дно лодки. Некоторое время мы слушали, как они бешено бились о деревянное днище, море вокруг сотрясалось, потом раздался глухой тяжелый удар, еще один - и лодка больше не колотилась о воду. Мы запомнили эту песню, и звук удара веслом по телу рыбы Куфи мы запомнили тоже. С тех пор, когда морскую гладь над нами вспарывали человеческие суденышки, мы бесшумно уходили на глубину, так глубоко, как только могли.
К тому времени, когда стая достигнет центра моря, нас остается немного, но мы выросли, окрепли и теперь сверкаем мощными упругими телами, облитыми серебряной броней, а смертоносный клюв мог бы без труда вонзиться в просмоленную плоть ненавистного человеческого корабля. Теперь у нас почти не остается врагов. Наши странствия продолжались долго, может быть, сто лет, а может быть вечность. Со всех сторон к центру моря подплывают уцелевшие в опасном путешествии рыбы Куфи, подплывают, чтобы здесь, вокруг сияющего Кольца Мананнана, исполниться сил и мужества для единственной в нашей жизни брачной пляски. Из черной глубины самцы устремляются ввысь, взрывают поверхность воды мириадами хрустальных брызг, взлетают над волнами и издают страшный скрежещущий вопль. Извернувшись и сверкнув серебром под огромным, пустым, обжигающим небом, они с грохотом обрушиваются в родную стихию, в лоно, в чашу моря, истинные внуки Ллира. Длинные синие перья развеваются в россыпи мельчайших пузырьков, прозрачные плавники грозно дыбятся на спинах, жестокие клювы распахнуты в крике и клекоте, глаза пылают грозным рубиновым огнем. Самки держатся поодаль, мелко трепещут плавничками и безмятежно наблюдают за вековечными танцорами страсти. Смутный рассеянный свет Кольца выхватывает их из темноты, они прекрасны и желанны, наши сестры. То один, то другой из нас возносится ввысь, снова и снова звучит песнь продолжения рода, гибкое сильное тело наотмашь бьет по волнам и погружается в глубины, чтобы оттуда вновь броситься на штурм небесного купола.
Ни одна рыба не может приблизиться к сиянию в глубинах, ни одна, кроме рыб Куфи. Ни одна птица не пролетит над местом, где мерцает Кольцо, она с криком бросится прочь, словно натолкнувшись на незримую стену. Если же дурная судьба пригонит к заповедному месту человеческое суденышко, все, кто есть на нем, сойдут с ума от дикого необъяснимого ужаса, деревянная скорлупка станет игрушкой ветра и волн, кораблем-призраком. Мананнан надежно хранит свое сокровище. Когда приходит ночь и огненная красноликая луна поднимается над морем, Кольцо начинает слегка вибрировать, его свет становится плотнее и ярче, в его средоточии крохотной искрой зарождается морской ветер. Приветствуя новорожденную искру, Куфи собираются у Кольца и неспешно плывут по кругу, все ускоряя и ускоряя плавное свое движение, пока, наконец, круговерть рыб на страшной скорости не сольется в гудящий вихрь. Синие полосы на плавниках сливаются в огромную ленту, ленту Мананнана, синие перья вытянуты как струны, и когда бешеное вращение стискивает наши тела так, что кровь готова брызнуть из жабер, молодой ветер вырывается из кокона. Он взмывает, выбрасывает огромный столп черной прозрачной воды, и летит выше, чем самый сильный самец Куфи. Он швыряет бледную сияющую пену в багровое лицо Луны и уносится в недосягаемое. А мы, рыбы Куфи, сливаемся друг с другом, ныряем и бьемся, содрогаемся и ликуем, и на третий день от рождения ветра расходимся, чтобы уже парами вернуться в те места, откуда мы родом.
Но рыбы, составлявшие внутренний круг, те, кто были ближе всего к рождению вихря, кого он захлестнул и унес с собой, эти рыбы никогда не принесут потомства. Эти рыбы становятся крестниками ветра, детьми Мананнана. Эти рыбы мертвы для стаи, они уже не Куфи. Если вихрь швырнет их на берег, они или умрут, или очнутся, чтобы столетиями пребывать на грани ветра и воды, скрываясь от губительного солнца. Они не могут жить вдали от вод, но не в силах и вернуться в море. Ядовитые плавники на груди напитают их вены холодным жгучим соком, необходимым для существования на суше. Эти рыбы скользят между людских жилищ, плавно огибают людские стаи, и сами почти неотличимы от людей, если только не подходить к ним близко, не касаться их бесплотной обманчивой жизни, не пытаться поймать ледяного взгляда, не смотреть на странно искривленные губы. Голос у них хриплый и низкий, с неожиданно-высокими обертонами, похожими на всхлип и насмешку одновременно.«Славный сегодня денек, не правда ли?» - скажет бывшая рыба-Куфи и бесшумно исчезнет в лабиринте большого города.
(c) karwell
Сказка пятая