Там, в сентябре.... (сказка вторая)
(c)dalmar
первоисточник
Август выдался жарким, как никогда.
Просыпаясь, люди с надеждой смотрели в ясное небо - но ни облачка не омрачало леденцовую лазурь. Даже ночь не приносила прохлады - лишь намёк на прохладу, лишь робкое дуновение ветерка вместо бодрящей свежести, лишь краткая передышка перед очередным душным днём.
А всё оттого, что я перестала писать письма дождю. Я писала всю весну и начало лета, выкладывая буквами замысловатые узоры на листьях, сорванных с кустов сирени; однажды я попробовала писать на жасминовых листьях, но жасминовый дождь был не таким нарядным, нет, не таким! Если вы хотите, чтобы дождь был серебристым, сверкающим, с нежным лиловым оттенком - пишите ему письма только на листьях сирени!
Я пробиралась в дальний конец парка, туда, где над обрывом высилась маленькая белая беседка с ажурными перилами. Если взобраться на перила, одной рукой держась за колонну, а другой осторожно достать из кармана тугие тёмно-зелёные листья и подкинуть вверх - ветер непременно подхватит послание, а на рассвете непременно пойдёт дождь. Такой, как я люблю - серебристо-сиреневый, шумный, щедрый.
Но даже дождю иногда нужно отдохнуть, верно? - и побыть наедине с собой...
В полдень город пустел - всё живое пряталось от беспощадных лучей.
Лишь ближе к вечеру, когда багровое солнце устало цеплялось за крыши домов, город понемногу оживал. Привычный шум выплёскивался из окон на перекрёстки, в маленьких кафешках звенели музыка и смех, странные, непонятные возгласы порхали вокруг, отталкиваясь от стен прижавщихся друг к другу домов, переплетаясь, рассыпаясь с неслышным звоном, затихая.
Горбатые мощеные улочки звали меня за собой; мы с городом кружили сквозь переплетения ажурных теней, дрожащих в распаренном оранжевом мареве, сквозь неясный шёпот пыльной листвы, сквозь гомон одуревших от жары птиц и разноголосицу привычных звуков. Город, соскучившись за день, торопливо рассказывал новые истории, а я успокаивающе поглаживала его по разогретым перилам мостов: не беспокойся, я соберу их все, бережно, до крупинки, ни одна не пропадёт! Город взволнованно окутывался сиреневой дымкой сумерек - ты же никому не расскажешь? всё-таки тайны... Не волнуйся, смеялась я, и смех отскакивал стеклянными шариками от пустынной мостовой; ты же знаешь, что разговариваю я только с тобой - люди боятся меня и обходят стороной. Я ведь сумасшедшая. Городу нужен свой сумашедший, шептали фонари, подслеповато подмигивая, городу ведь тоже нужно с кем-то поговорить...
А зеленщик? - удивлялась я.
Он приходит каждую неделю, по средам, в начале дня. Всегда в низко надвинутом капюшоне - я не видела его лица, не знала имени; возможно, повар наш знал его, говорили, что он из соседнего аббатства.
Впрочем, это было неважно.
Поклонившись, он протягивает мне плетёную корзинку, наполненную салатом и травами.
Улыбаясь, я перебираю свежие листья, подыскивая в уме числа: вот на этом крупном листе можно написать большое число, и тогда случится большая радость - быть может, Летисия, внучка кормилицы, выйдет замуж за сына архивария - я видела вчера ночью, как они шептались возле розария, Летисия негромко смеялась, пугливо оглядываясь, а кавалер пылко прижимал к губам её тонкие пальцы.
А на небольших листьях уютно поместятся узоры из маленьких счастливых чисел, ведь маленькая радость - тоже хорошо!
Я поднимаю глаза, чтобы поблагодарить - но высокая худощавая фигура уже мелькает вдали на тропинке, расчерченной солнечными пятнами.
И снова, как всегда, я огорчаюсь, что опять не успела, опять не нашла слов...
Ведь он наверняка знает о том, чего не знаю, о чём не догадываюсь я. О сумеречных слонах, проплывающих два раза в неделю через сад; об испуганном фениксе и истосковавшейся по огню саламандре; о пророчествах; о вязком мороке невысказанных слов; об ангелах, лакомящихся ряженкой...
Ты не знаешь, спрашиваю я город, ты не знаешь, любят ли ангелы ряженку? Какие ангелы, отвечает мне гулкое эхо в переулках, посмотри, сегодня апрекарь Томас опять побил свою жену, Лиз, а всего лишь жаркое чуть подгорело, подумаешь. А маленький Дэн, ну, помнишь, что на прошлой неделе выбил стекло у бургомистра, сегодня привязал к хвосту кота консервную банку, старьёвщик Педро опять набрался в "Трёх Бегемотах", буянил, еле успокоили, а Линда снова ничего не заработала, кому нынче нужны расписные шкатулки, улеглась спать голодной, какие ангелы.
Ты не в духе, отвечаю я, просто слишком жарко, засыпай, будет новый день, лучше прежних!
Я торопливо пишу сверкающими точками на тёмном бархате ночи послание городу. До завтра, пишу я, благостных тебе снов! И осторожно, на цыпочках, чтобы никого не разбудить, поднимаюсь к себе наверх.
Как-то в начале июля зеленщик принёс мне алый кленовый лист - вместо привычной корзинки с салатом.
Откуда? - удивилась я и долго водила пальцами по тонким прожилкам, всматриваясь в огневой танец. Упоительно звенели кастаньетты, звук гитары нарастал тревожным ритмом и падал внезапно до чуть слышного шёпота, метались багровые складки платья вокруг стройных ног, кольца смоляных волос обвивали тонкий стан, и хищно сверкали зубы зовущего рта, и смеющиеся глаза обещали, что не обманут, и на запрокинутой тонкой шее билась голубоватая жилка.
А сегодня - разве сегодня среда, удивилась я - он принёс мне розы.
Целую охапку, нежно-кремовых, в полураскрытых бутонах, в капельках росы.
Я замерла; не люблю срезанных цветов. Я смотрела на лепестки и листья, тронутые умиранием, как томительно медленно падают они к моим ногам из его растерянных, опущенных рук, как гулко ударяются о землю, разбрасывая сверкающие капли, прощаясь, прощаясь.
Вязкой паутиной опустилась тишина, и лишь его неспешно удаляющиеся шаги гудели набатом, звук нарастал, давя на уши до головокружения, и вдруг лопнул, сорвав меня с места.
Я бежала следом за ним, город удерживал меня, отчаянно цепляясь за платье; знакомые до последнего камня, до малейшей трещинки на мостовой
улицы петляли, прикрывая фигуру в длинном плаще насупленными спинами домов. Я бежала, сжимая в ладони высохший кленовый лист, всё ещё полыхающий алым, пусть он вернёт, пусть вернёт его в осень, что ему делать тут, в невыносимо душном августе, в моей руке, безжалостно ломающей хрупкие, ажурные края.
Задыхаясь от отчаяния, я думала - что скажу ему, когда ухвачу за рукав и он остановится, и обернёт ко мне лицо, скрытое капюшоном, да хотя бы и не скрытое, как я могу поднять на него глаза, если все слова умирают во мне, даже не родившись?!
Если я никогда, никогда не смогу догнать его.
Всегда опаздывая, всегда позади...
У причала дремал корабль с обвисшими парусами, воздух дрожал и струился, белёсое солнце старательно раглаживало морскую синь, чтобы ни складочки, ни замятинки до самого, до самого горизонта.
Он, не сбавляя шага, взошёл на палубу, и, на секунду замерев, но так и не оглянувшись, нырнул в трюм.
Море вспучилось изумрудной волной, закрывая небо, и обрушилось на пристань, оставляя на моих щеках солёные брызги.
Знает ли кто, как тяжело писать письма морю, когда дует штормовой ветер, безжалостно стирая написанное на волнах?
Меня неловко задели рыбаки, тащившие на плечах сети. Глухо пробормотав - "Что делает эта девчонка на пристани в такую жару? - Да что с неё взять, сумашедшая", - они направились к воде, раздвигая плечами застывший обжигающий воздух, ловить свою трепыхающуюся, в серебристых чешуйках, удачу.
- Здравствуйте, - выдавила я им в спины и испугалась хрипоты своего голоса. - Славный сегодня денёк, не правда ли.
dalmar
сказка третья
первоисточник
Август выдался жарким, как никогда.
Просыпаясь, люди с надеждой смотрели в ясное небо - но ни облачка не омрачало леденцовую лазурь. Даже ночь не приносила прохлады - лишь намёк на прохладу, лишь робкое дуновение ветерка вместо бодрящей свежести, лишь краткая передышка перед очередным душным днём.
А всё оттого, что я перестала писать письма дождю. Я писала всю весну и начало лета, выкладывая буквами замысловатые узоры на листьях, сорванных с кустов сирени; однажды я попробовала писать на жасминовых листьях, но жасминовый дождь был не таким нарядным, нет, не таким! Если вы хотите, чтобы дождь был серебристым, сверкающим, с нежным лиловым оттенком - пишите ему письма только на листьях сирени!
Я пробиралась в дальний конец парка, туда, где над обрывом высилась маленькая белая беседка с ажурными перилами. Если взобраться на перила, одной рукой держась за колонну, а другой осторожно достать из кармана тугие тёмно-зелёные листья и подкинуть вверх - ветер непременно подхватит послание, а на рассвете непременно пойдёт дождь. Такой, как я люблю - серебристо-сиреневый, шумный, щедрый.
Но даже дождю иногда нужно отдохнуть, верно? - и побыть наедине с собой...
В полдень город пустел - всё живое пряталось от беспощадных лучей.
Лишь ближе к вечеру, когда багровое солнце устало цеплялось за крыши домов, город понемногу оживал. Привычный шум выплёскивался из окон на перекрёстки, в маленьких кафешках звенели музыка и смех, странные, непонятные возгласы порхали вокруг, отталкиваясь от стен прижавщихся друг к другу домов, переплетаясь, рассыпаясь с неслышным звоном, затихая.
Горбатые мощеные улочки звали меня за собой; мы с городом кружили сквозь переплетения ажурных теней, дрожащих в распаренном оранжевом мареве, сквозь неясный шёпот пыльной листвы, сквозь гомон одуревших от жары птиц и разноголосицу привычных звуков. Город, соскучившись за день, торопливо рассказывал новые истории, а я успокаивающе поглаживала его по разогретым перилам мостов: не беспокойся, я соберу их все, бережно, до крупинки, ни одна не пропадёт! Город взволнованно окутывался сиреневой дымкой сумерек - ты же никому не расскажешь? всё-таки тайны... Не волнуйся, смеялась я, и смех отскакивал стеклянными шариками от пустынной мостовой; ты же знаешь, что разговариваю я только с тобой - люди боятся меня и обходят стороной. Я ведь сумасшедшая. Городу нужен свой сумашедший, шептали фонари, подслеповато подмигивая, городу ведь тоже нужно с кем-то поговорить...
А зеленщик? - удивлялась я.
Он приходит каждую неделю, по средам, в начале дня. Всегда в низко надвинутом капюшоне - я не видела его лица, не знала имени; возможно, повар наш знал его, говорили, что он из соседнего аббатства.
Впрочем, это было неважно.
Поклонившись, он протягивает мне плетёную корзинку, наполненную салатом и травами.
Улыбаясь, я перебираю свежие листья, подыскивая в уме числа: вот на этом крупном листе можно написать большое число, и тогда случится большая радость - быть может, Летисия, внучка кормилицы, выйдет замуж за сына архивария - я видела вчера ночью, как они шептались возле розария, Летисия негромко смеялась, пугливо оглядываясь, а кавалер пылко прижимал к губам её тонкие пальцы.
А на небольших листьях уютно поместятся узоры из маленьких счастливых чисел, ведь маленькая радость - тоже хорошо!
Я поднимаю глаза, чтобы поблагодарить - но высокая худощавая фигура уже мелькает вдали на тропинке, расчерченной солнечными пятнами.
И снова, как всегда, я огорчаюсь, что опять не успела, опять не нашла слов...
Ведь он наверняка знает о том, чего не знаю, о чём не догадываюсь я. О сумеречных слонах, проплывающих два раза в неделю через сад; об испуганном фениксе и истосковавшейся по огню саламандре; о пророчествах; о вязком мороке невысказанных слов; об ангелах, лакомящихся ряженкой...
Ты не знаешь, спрашиваю я город, ты не знаешь, любят ли ангелы ряженку? Какие ангелы, отвечает мне гулкое эхо в переулках, посмотри, сегодня апрекарь Томас опять побил свою жену, Лиз, а всего лишь жаркое чуть подгорело, подумаешь. А маленький Дэн, ну, помнишь, что на прошлой неделе выбил стекло у бургомистра, сегодня привязал к хвосту кота консервную банку, старьёвщик Педро опять набрался в "Трёх Бегемотах", буянил, еле успокоили, а Линда снова ничего не заработала, кому нынче нужны расписные шкатулки, улеглась спать голодной, какие ангелы.
Ты не в духе, отвечаю я, просто слишком жарко, засыпай, будет новый день, лучше прежних!
Я торопливо пишу сверкающими точками на тёмном бархате ночи послание городу. До завтра, пишу я, благостных тебе снов! И осторожно, на цыпочках, чтобы никого не разбудить, поднимаюсь к себе наверх.
Как-то в начале июля зеленщик принёс мне алый кленовый лист - вместо привычной корзинки с салатом.
Откуда? - удивилась я и долго водила пальцами по тонким прожилкам, всматриваясь в огневой танец. Упоительно звенели кастаньетты, звук гитары нарастал тревожным ритмом и падал внезапно до чуть слышного шёпота, метались багровые складки платья вокруг стройных ног, кольца смоляных волос обвивали тонкий стан, и хищно сверкали зубы зовущего рта, и смеющиеся глаза обещали, что не обманут, и на запрокинутой тонкой шее билась голубоватая жилка.
А сегодня - разве сегодня среда, удивилась я - он принёс мне розы.
Целую охапку, нежно-кремовых, в полураскрытых бутонах, в капельках росы.
Я замерла; не люблю срезанных цветов. Я смотрела на лепестки и листья, тронутые умиранием, как томительно медленно падают они к моим ногам из его растерянных, опущенных рук, как гулко ударяются о землю, разбрасывая сверкающие капли, прощаясь, прощаясь.
Вязкой паутиной опустилась тишина, и лишь его неспешно удаляющиеся шаги гудели набатом, звук нарастал, давя на уши до головокружения, и вдруг лопнул, сорвав меня с места.
Я бежала следом за ним, город удерживал меня, отчаянно цепляясь за платье; знакомые до последнего камня, до малейшей трещинки на мостовой
улицы петляли, прикрывая фигуру в длинном плаще насупленными спинами домов. Я бежала, сжимая в ладони высохший кленовый лист, всё ещё полыхающий алым, пусть он вернёт, пусть вернёт его в осень, что ему делать тут, в невыносимо душном августе, в моей руке, безжалостно ломающей хрупкие, ажурные края.
Задыхаясь от отчаяния, я думала - что скажу ему, когда ухвачу за рукав и он остановится, и обернёт ко мне лицо, скрытое капюшоном, да хотя бы и не скрытое, как я могу поднять на него глаза, если все слова умирают во мне, даже не родившись?!
Если я никогда, никогда не смогу догнать его.
Всегда опаздывая, всегда позади...
У причала дремал корабль с обвисшими парусами, воздух дрожал и струился, белёсое солнце старательно раглаживало морскую синь, чтобы ни складочки, ни замятинки до самого, до самого горизонта.
Он, не сбавляя шага, взошёл на палубу, и, на секунду замерев, но так и не оглянувшись, нырнул в трюм.
Море вспучилось изумрудной волной, закрывая небо, и обрушилось на пристань, оставляя на моих щеках солёные брызги.
Знает ли кто, как тяжело писать письма морю, когда дует штормовой ветер, безжалостно стирая написанное на волнах?
Меня неловко задели рыбаки, тащившие на плечах сети. Глухо пробормотав - "Что делает эта девчонка на пристани в такую жару? - Да что с неё взять, сумашедшая", - они направились к воде, раздвигая плечами застывший обжигающий воздух, ловить свою трепыхающуюся, в серебристых чешуйках, удачу.
- Здравствуйте, - выдавила я им в спины и испугалась хрипоты своего голоса. - Славный сегодня денёк, не правда ли.
dalmar
сказка третья