Умирать не страшно… было бы за что умирать…
Оригинал взят у volk1_donbass в
Миусинск-Красный Луч-Москва.
Очерк из жизни беженцев
Я сорвалась домой. За 15 минут побросала вещи в дорожную сумку, забронировала билет и помчалась на вокзал, переполошив соседей по коммуналке и забыв попрощаться с братом. Мысль, что я делаю, пришла позднее - когда за окном автобуса уже проплывали очертания Ленинградского вокзала. Я еду домой. Я еду к своим. Точка.
Меня не было дома всего полгода, а кажется, что целую вечность. Уезжала я точно так же, как и из Москвы - впопыхах, разница заключалась лишь в том, что сейчас меня подгоняло желание увидеть семью, а тогда - страх, унижение, безысходность и огромное желание жить. Мне казалось, что за полгода жизни в суетной и мирной Москве все это забылось, но чем ближе я была к дому, тем ярче становились воспоминания, которые я так упорно старалась забыть.
Таможенный контроль пройден, под ногами - земля Донбасса или, как принято сейчас говорить, зона АТО. «Здесь даже солнца не видно» - вспомнилась строчка из популярной песни. Дорога на Красный Луч, разбитая тяжелой военной техникой. Вспомнилось, как, работая журналистом, я писала статью о состоянии наших дорог. Для пущего сгущения красок приплела в статью мальчика, который якобы спрашивает у бабушки: «баа, здесь что, была война?» Помню, как смеялись и подтрунивали коллеги над этой фразой. Фразой, которая в мирной жизни казалась смешной, а сейчас стала реальностью. Я смотрела в окно машины и до одурения вспоминала все, что связывало меня с этим городом 29 лет моей жизни. А вспоминались лишь несколько дней, после которых я надолго уехала, нет - убежала из родных мест.
А завтра была война…
Это было начало августа 2014 года. Давно отгремели марши «Русской весны», а разговоры людей о результатах майского референдума переплетались с новостями о городах, в которых уже полным ходом шли антитеррористические операции. У нас же было тихо и спокойно, не считая единственного авиаудара по городу, после которого краснолучане вереницей стали уезжать кто куда. Но несмотря на это слово «война» попросту не воспринималось всерьез. Да, со стороны Новопавловки и Саур-могилы ежедневно слышались взрывы, да, на въездах и выездах из города стояли блок-посты. Но мне, как и большинству моих друзей, казалось, что лично нас война не коснется - ну кому и зачем нужен маленький, провинциальный Миусинск (город-спутник Красного Луча)? Поэтому по вечерам на центральной площади мы устраивали соревнования в твистер и дружно осуждали тех, кто уехал из города. Я распекала «беглецов», пожалуй, больше остальных - мне казалось позорным бежать из родного дома, чтобы пересидеть смутное время в РФ. До моего собственного «побега» оставались считанные дни…
В тот вечер мы с моим мальчиком (отношения только завязывались и находились в стадии романтично-трогательных!) заглушили автомобиль и в обнимку сидели прямо на бугру недалеко от моего дома. С бугра открывался вид на город. Мы считали звезды и строили планы на последний месяц лета. План состоял из двух пунктов: а) как провести остаток лета; б) где и как заработать денег. К тому времени наш город уже несколько месяцев не получал социальных выплат - ни зарплат, ни пенсий, а в моей семье это был основной источник дохода, потому что оба родители - пенсионеры, а я работала на госпредприятии. Мы выживали за счет того, что папа удочкой ловил рыбу в ставочке за бугром. За душой у нас было пусто, мы перебивались без хлеба и сигарет, но надеялись, что все вскоре наладится. «Ну не войной же все это обернется, в самом-то деле, ведь мы живем в современном мире, где все можно решить по-другому, без кровопролития» - рассуждала я вслух. Тогда мы еще не знали, что украинская армия уже прорывает блокпост за Миусинском, и танки вот-вот пойдут по знакомым с детства улочкам…
Любовь до первой бомбежки?
То утро я не забуду никогда. Я проснулась оттого, что во дворе кричала сестра. Выбежав, увидела на трассе, в нескольких метрах от дома, танк под украинским флагом. Это означало одно: мы стали частью фронта, мы стали центром АТО, и война, в которую мне так не верилось, дышит в затылок.
По моей поляне ходили солдаты с автоматами. Именно с одним из них лицом к лицу и столкнулась сестра, услышав шум и открыв калитку. Помню, в истерике она кричала, что пришли «укры» и сейчас убьют нас всех. Солдат вскинул автомат, но отец успел оттащить сестру и захлопнуть калитку буквально перед носом бойца. Потом папа силой положил нас всех лицом в землю, думая, что по нам начнут стрелять. Но нас не тронули - солдаты поспешили скрыться за тем самым бугром, где накануне я считала звезды. А минутой позже туда же направилась техника ополчения. И начался кошмар…
Это была сцена из самого кровавого военного фильма, который я когда-либо видела, только она развернулась прямо перед глазами. Рядом что-то взрывалось, наш домик подпрыгивал и грозил обрушиться на голову, отец кричал, чтобы мы спускались в подвал. Только тогда я поняла важность подвала в доме. А также то, что вход в него должен быть с улицы, а не как у нас - из пола посредине комнаты. Потому что явно осознала: если дом рухнет, подвал попросту завалит обломками. Мы не сможем оттуда выйти, а если дом загорится, то задохнемся дымом…
Мы сидели над открытой крышкой погреба. Мать и сестра неистово молились, а я выла от ужаса. Это длилось около часа, но хватило для того, чтобы на следующий день обнаружить у себя первые седые волоски…
Когда взрывы утихли, люди стали выходить из укрытий. Бугор пылал, за ним догорал танк украинской армии. Прошел слух, что их в Миусинске не меньше сорока, и этот бой - только начало.
Говорят, беда не приходит одна. Как только к нам вошли участники АТО, «легла» мобильная связь. Изредка «ловил» «Киевстар», но дозвониться кому-то было чудом и счастьем. А еще танк этот, будь он неладен (и смех и грех) сбил электроопору, и несколько улиц остались без света. Связи нет, света нет, в Москве не находит себе места брат…
Ту ночь мы провели в подвале у сестры, при свечах, заедая страх и слезы помидорами без хлеба, которые мама успела сорвать с огорода в перерыве между обстрелами. Я безостановочно читала 90-й псалом и молила Бога оставить нас в живых, хотя мне казалось, что еще один взрыв - и рухнувшим, словно карточный, домиком нас навеки погребет в этом подвале… Выехать из Миусинска не представлялось возможным - ополчение не впускало никого в город, и за нами никто из моих друзей не смог бы приехать, да и вряд ли кто-то стал бы рисковать собой. Перепуганные люди уезжали на своих автомобилях, водрузив на них белые простыни и надписи «Не стреляйте! ДЕТИ!» В этом ужасе мне каким-то чудом удалось дозвониться парню, с которым я встречалась. Я сказала ему, что если он не приедет и не вывезет нас отсюда в течение часа, то нас убьет. Я слышала, что он колеблется. «У нас любовь до первой бомбежки, Сережа?»
Я не знаю, как его отпустила мать - я бы на ее месте не отпустила. Я не представляю, как ему удалось объехать ополчение, но он приехал - под обстрелами, рискуя собой, приехал и вывез нас с мамой и сестрой в Красный Луч - там было спокойнее. Папа наотрез отказался ехать, и, как я не рыдала и не уговаривала, остался дома.
Три дня мы жили у друга, который вместе с нами и своей семьей доедал свою последнюю картошку с огорода. Три дня мы слышали взрывы со стороны Миусинска и не знали, жив ли папа. Я видела, как мать корит себя за то, что оставила мужа, убежала, и мы вернулись. Пешком (автобусы, естественно, не ходили) мы пробирались в родной дом, и каждый шаг, каждый миг пути казался последним…
Я жить хочу!
Этот ужас длился несколько дней. От нервного напряжения постоянно хотелось спать. Наступит тишина - ты проваливаешься в тревожный сон, начинается бомбежка - просыпаешься и бросаешься к подвалу… В Москве сходил с ума брат, и иногда мне удавалось отправить ему смс, что мы живы…
Теперь я знаю, как сходят с ума. На третий или четвертый день я плохо понимала происходящее. Мне было все равно, стреляют от нас или по нам - я просто билась в истерике, как заведенная повторяя «Я хочу жить, жить, я жить хочу, Господи!..»
Мои родители, люди пожилые и сельские, привыкшие жить в своем доме и на родной земле, категорически не хотели уезжать к брату в Москву. Не помогали ни его, ни мои уговоры. Поэтому я сидела посередине двора и на просьбы мамы зайти в дом, потому что меня может убить осколками, отвечала, что мне без разницы, когда меня убьет - сейчас, через час или завтра. Я скулила, как собачонка, что хочу жить, но не могу так больше. Взрывы слышались в районе дома моей сестры - она побежала домой покормить собак, а вернуться не успела, и теперь рядом с ее домом стоял танк украинской армии и палил на Красный Луч. Со двора сестры слышался вой ее овчарки. И я мысленно прощалась с сестрой - я была уверена, что она не успела скрыться в подвале и ее уже нет в живых. Представьте теперь состояние моих родителей - одна дочь под обстрелами, а другая сидит посреди двора и не хочет уходить в укрытие… Это мое упрямство и подломило родителей - они согласились уехать. Утром отец сходил к сестре и, найдя ее в полубессознательном состоянии. У нас было мало времени на сборы, потому что бои могли возобновиться в любой момент.
Мы оставили все - дома, животных. Сестра выпустила из клетки попугая и долго смотрела на удаляющееся желтое облачко. Собак мы отпустили с цепи. Перепуганные животные заглядывали в глаза и не могли понять, куда и почему мы уходим, и почему отгоняем их от себя. Я чувствовала, что предаю этих беззащитных, прирученных существ, что, уходя, я оставляю их на голодную смерть и одиночество. Тогда я поклялась себе, что больше никогда не заведу себе ни одного домашнего любимца.
Нам нужно было спешить - стояла тишина, но это означало одно - обстрел может начаться в любую минуту. Мы наспех собирали вещи в мешок, и уже потом, в Москве, я сама себя спрашивала, зачем вместо чего-то действительно нужного прихватила старый купальник, в котором выбирала клубнику в огороде… Грязные после подвала (помыться не было времени - каждая минута затишья на счету!), голодные, убитые морально, растерянные и подавленные, мы уходили из родного дома по пустой дороге, разбитой танками. Я в последний раз оглянулась на свой город - он почернел от взрывов, всюду клубился дым и стояла гробовая тишина. Казалось, что вот-вот опять где-то рядом взорвется, засвистит, раскатится убийственным эхом. Я мысленно прощалась с городом, в котором прожила 29 лет, и с жизнью, потому что слабо верилось в то, что мы дойдем до Красного Луча и останемся в живых. На заборе сидел мой кот. Свидимся ли, Рыжий?..
Мы - из команды Стрелкова!
Дорога была пустой. Нам предстояло пройти пешком более 10 километров, рискуя попасть под обстрел или нарваться на украинских солдат - об их беспределах по отношению к мирным жителям ходили легенды. Поэтому когда из-за поворота выскочила и резко затормозила белая «Нива», мы напряглись в ожидании худшего. В салоне автомобиля гремела музыка, а вид мордоворота, который вышел нам навстречу, не предвещал ничего хорошего: камуфляж, автомат через плечо. Он смотрел на нас, а мы с сестрой молча держались за руки. В голове билась мысль: сейчас выстрелит, вот и все, конец пути… Но, очевидно, Господу было угодно оставить нас в живых. Ничего не объясняя, наши нехитрые пожитки загрузили а автомобиль, нас силой запихнули следом. Я поняла, что нас не собираются убивать, лишь когда у матери из рук вырвался наш щенок, которого она взяла с собой, не слушая наших уверений, что собаку без документов не пропустят через границу. Так вот, мужчина с автоматом принялся догонять его, после чего сунул в руки перепуганной матери.
Военные оказались бойцами из команды Стрелкова. Они рассказали, что в Миусинске начинается зачистка, и нам нужно спешить. Ребята довезли нас до города. Мы плакали от счастья, что нас не убили, благодарили бойцов и желали им одного - остаться в живых на этой войне. Голос самого молодого слышу как сейчас: «Умирать не страшно… было бы за что умирать…»
Беженство - большая роскошь…
Из города толпами уезжали люди - разбегались прямиком из подвалов, униженные, подавленные и растерянные. Оставались те, кому ехать было некуда или не за что. Быть беженцем считалось большой роскошью - позволить это себе мог далеко не каждый, ведь чтобы выехать из зоны боевых действий, нужны были деньги, и немалые. Так, желающих уехать таксисты отвозили в Харьков, и эта услуга стоила ни много ни мало - 5000 гривен (для сравнения - моя зарплата журналиста в мирное время составляла 1200 грн.). Поэтому уезжали те, кто мог себе это позволить. Нам повезло - в Москве живет мой брат, он передал нам деньги, но воспользоваться ими не было возможности - в городе банки не работали. Поэтому единственным выходом было доехать до Харькова, там получить перевод, расплатиться с таксистом и ехать дальше.
А в Харькове шла, кипела и бурлила другая, мирная жизнь. На фоне спокойных харьковчан, не знающих, что такое голод и бомбежки, моя семья смотрелась шайкой оборванных бомжей. Перепуганные, в пыли, с мешком, папа - в теплых ботинках на босу ногу… Мы, зашуганные, чуть не легли лицом в землю, когда мимо прогремел трамвай.
Но окружающие не разделяли наших тревог. В «Приватбанке» очередь состояла из загорелых, отдохнувших на море людей, спокойных и уверенных в завтрашнем дне. Когда я стала просить очередь пропустить меня, потому что мы опаздываем на автобус, люди стали высказывать мне, что мы сами во всем виноваты, что никто не заставлял нас проводить референдум и «кто вам теперь виноват, строите тут из себя жертв, что же ваша Россия вас не спасает?» Все это в мой адрес было сказано мужчиной, стоящим передо мной. Он покупал в «Приватбанке» сертификаты в поддержку украинской армии. Нарочито медлил и распылялся все больше, рассуждая о том, что когда убьют последнего патриота России, вот тогда и настанет мир на украинской земле, и его желание - чтобы это произошло как можно скорее. Что я, грязная и измученная, могла ему ответить? Разные мы с ними, словно представители двух разных расс. Вроде и страна у нас одна, а люди - совершенно разные…
Маринка
Она погибла в тот день, когда мы уехали. Маринка умерла от ранения в голову осколками разорвавшегося снаряда. Ей едва исполнилось 24 года.
Я навсегда запомню ее жизнерадостной, неунывающей оптимисткой. Она не унывала даже после того, как, катаясь на санках, сломала крестец и долгих 5 лет была прикована к костылям. Другая бы замкнулась в себе, но не Марина - вокруг нее толпами вились друзья, подруги и поклонники. Вспоминается картина: вечер, местное кафе. Отворятся дверь, кто-то из ребят заносит костыли, кто-то - Марину, непременно на каблуках, при макияже и всегда в отличном настроении. Она даже танцевала на этих костылях! Потом в ее жизни случилась любовь, которая и поставила ее на ноги. Может, лучше бы не вставала она с этих костылей - глядишь, не пошла бы тогда никуда и была бы жива. А может, действительно на все Воля Божья, ведь ее мать, которая шла рядом, тоже ранило, но не смертельно, а вот Марину не спасли. Ее похоронили в общей траншее на Звезде, тогда там хоронили всех погибших. И лишь после того, как в Миусинске стало относительно спокойно, тело перенесли и перезахоронили на местном кладбище.
К слову, погибших за эти несколько дней было немало. Людей убивало осколками, ведь украинские танки с ополчением вели перестрелки без учета того, что рядом находятся мирные, ни в чем не повинные люди. Погибшую жену мужчина похоронил в собственном дворе под яблоней, замотанную в простынь - гроб тогда было купить негде и не на что - бюро ритуальных услуг не работают при бомбежках. Собак хоронят с большими почестями… Отца моей подруги убило на крыльце собственного дома. Как ей теперь объяснить маленькой дочке, что ее дедушка погиб по вине солдатов украинской армии - страны, которую мы с рождения считали родной?
Чемодан-вокзал-Россия
Я мои родные по сей день живы лишь по воле Божьей. После пережитого каждый прожитый день я поистине считаю подарком судьбы. Я живу в Москве. Не скажу, что мне здесь все дается легко - я работаю без выходных с утра до позднего вечера, мне пришлось сменить любимую профессию журналиста на нелюбимую работу продавца. Моя семья вернулась домой - им проще на родной земле. Слава Богу, сейчас мой город считается глубоким тылом, но на душе все равно тревожно за родных людей, за тех, кто остался в Красном Луче и выживает там в это смутное, непонятное время. Отличительными чертами моего города стали пустые полки в магазинах, сумасшедшие цены на продукты, люди в камуфляже, кровавые разборки и деление власти между теми, кто считает себя защитниками города и строителями новой жизни и государства под названием «Новороссия». Я молю Бога, чтобы он сохранил моих родных и не допустил повторения того ада, который нам довелось пережить. И с ужасом думаю о том, сколько людей вынуждены жить вот так до сих пор! Я не знаю, что ждет мою Родину дальше, я не знаю, когда и чем закончится эта глупая и жестокая война. Только бы она закончилась, поскорее. Потому что мы научились ценить мир. Потому что мы его заслужили.
Людмила Литовкина.
Миусинск-Красный Луч-Москва.
Очерк из жизни беженцев
Я сорвалась домой. За 15 минут побросала вещи в дорожную сумку, забронировала билет и помчалась на вокзал, переполошив соседей по коммуналке и забыв попрощаться с братом. Мысль, что я делаю, пришла позднее - когда за окном автобуса уже проплывали очертания Ленинградского вокзала. Я еду домой. Я еду к своим. Точка.
Меня не было дома всего полгода, а кажется, что целую вечность. Уезжала я точно так же, как и из Москвы - впопыхах, разница заключалась лишь в том, что сейчас меня подгоняло желание увидеть семью, а тогда - страх, унижение, безысходность и огромное желание жить. Мне казалось, что за полгода жизни в суетной и мирной Москве все это забылось, но чем ближе я была к дому, тем ярче становились воспоминания, которые я так упорно старалась забыть.
Таможенный контроль пройден, под ногами - земля Донбасса или, как принято сейчас говорить, зона АТО. «Здесь даже солнца не видно» - вспомнилась строчка из популярной песни. Дорога на Красный Луч, разбитая тяжелой военной техникой. Вспомнилось, как, работая журналистом, я писала статью о состоянии наших дорог. Для пущего сгущения красок приплела в статью мальчика, который якобы спрашивает у бабушки: «баа, здесь что, была война?» Помню, как смеялись и подтрунивали коллеги над этой фразой. Фразой, которая в мирной жизни казалась смешной, а сейчас стала реальностью. Я смотрела в окно машины и до одурения вспоминала все, что связывало меня с этим городом 29 лет моей жизни. А вспоминались лишь несколько дней, после которых я надолго уехала, нет - убежала из родных мест.
А завтра была война…
Это было начало августа 2014 года. Давно отгремели марши «Русской весны», а разговоры людей о результатах майского референдума переплетались с новостями о городах, в которых уже полным ходом шли антитеррористические операции. У нас же было тихо и спокойно, не считая единственного авиаудара по городу, после которого краснолучане вереницей стали уезжать кто куда. Но несмотря на это слово «война» попросту не воспринималось всерьез. Да, со стороны Новопавловки и Саур-могилы ежедневно слышались взрывы, да, на въездах и выездах из города стояли блок-посты. Но мне, как и большинству моих друзей, казалось, что лично нас война не коснется - ну кому и зачем нужен маленький, провинциальный Миусинск (город-спутник Красного Луча)? Поэтому по вечерам на центральной площади мы устраивали соревнования в твистер и дружно осуждали тех, кто уехал из города. Я распекала «беглецов», пожалуй, больше остальных - мне казалось позорным бежать из родного дома, чтобы пересидеть смутное время в РФ. До моего собственного «побега» оставались считанные дни…
В тот вечер мы с моим мальчиком (отношения только завязывались и находились в стадии романтично-трогательных!) заглушили автомобиль и в обнимку сидели прямо на бугру недалеко от моего дома. С бугра открывался вид на город. Мы считали звезды и строили планы на последний месяц лета. План состоял из двух пунктов: а) как провести остаток лета; б) где и как заработать денег. К тому времени наш город уже несколько месяцев не получал социальных выплат - ни зарплат, ни пенсий, а в моей семье это был основной источник дохода, потому что оба родители - пенсионеры, а я работала на госпредприятии. Мы выживали за счет того, что папа удочкой ловил рыбу в ставочке за бугром. За душой у нас было пусто, мы перебивались без хлеба и сигарет, но надеялись, что все вскоре наладится. «Ну не войной же все это обернется, в самом-то деле, ведь мы живем в современном мире, где все можно решить по-другому, без кровопролития» - рассуждала я вслух. Тогда мы еще не знали, что украинская армия уже прорывает блокпост за Миусинском, и танки вот-вот пойдут по знакомым с детства улочкам…
Любовь до первой бомбежки?
То утро я не забуду никогда. Я проснулась оттого, что во дворе кричала сестра. Выбежав, увидела на трассе, в нескольких метрах от дома, танк под украинским флагом. Это означало одно: мы стали частью фронта, мы стали центром АТО, и война, в которую мне так не верилось, дышит в затылок.
По моей поляне ходили солдаты с автоматами. Именно с одним из них лицом к лицу и столкнулась сестра, услышав шум и открыв калитку. Помню, в истерике она кричала, что пришли «укры» и сейчас убьют нас всех. Солдат вскинул автомат, но отец успел оттащить сестру и захлопнуть калитку буквально перед носом бойца. Потом папа силой положил нас всех лицом в землю, думая, что по нам начнут стрелять. Но нас не тронули - солдаты поспешили скрыться за тем самым бугром, где накануне я считала звезды. А минутой позже туда же направилась техника ополчения. И начался кошмар…
Это была сцена из самого кровавого военного фильма, который я когда-либо видела, только она развернулась прямо перед глазами. Рядом что-то взрывалось, наш домик подпрыгивал и грозил обрушиться на голову, отец кричал, чтобы мы спускались в подвал. Только тогда я поняла важность подвала в доме. А также то, что вход в него должен быть с улицы, а не как у нас - из пола посредине комнаты. Потому что явно осознала: если дом рухнет, подвал попросту завалит обломками. Мы не сможем оттуда выйти, а если дом загорится, то задохнемся дымом…
Мы сидели над открытой крышкой погреба. Мать и сестра неистово молились, а я выла от ужаса. Это длилось около часа, но хватило для того, чтобы на следующий день обнаружить у себя первые седые волоски…
Когда взрывы утихли, люди стали выходить из укрытий. Бугор пылал, за ним догорал танк украинской армии. Прошел слух, что их в Миусинске не меньше сорока, и этот бой - только начало.
Говорят, беда не приходит одна. Как только к нам вошли участники АТО, «легла» мобильная связь. Изредка «ловил» «Киевстар», но дозвониться кому-то было чудом и счастьем. А еще танк этот, будь он неладен (и смех и грех) сбил электроопору, и несколько улиц остались без света. Связи нет, света нет, в Москве не находит себе места брат…
Ту ночь мы провели в подвале у сестры, при свечах, заедая страх и слезы помидорами без хлеба, которые мама успела сорвать с огорода в перерыве между обстрелами. Я безостановочно читала 90-й псалом и молила Бога оставить нас в живых, хотя мне казалось, что еще один взрыв - и рухнувшим, словно карточный, домиком нас навеки погребет в этом подвале… Выехать из Миусинска не представлялось возможным - ополчение не впускало никого в город, и за нами никто из моих друзей не смог бы приехать, да и вряд ли кто-то стал бы рисковать собой. Перепуганные люди уезжали на своих автомобилях, водрузив на них белые простыни и надписи «Не стреляйте! ДЕТИ!» В этом ужасе мне каким-то чудом удалось дозвониться парню, с которым я встречалась. Я сказала ему, что если он не приедет и не вывезет нас отсюда в течение часа, то нас убьет. Я слышала, что он колеблется. «У нас любовь до первой бомбежки, Сережа?»
Я не знаю, как его отпустила мать - я бы на ее месте не отпустила. Я не представляю, как ему удалось объехать ополчение, но он приехал - под обстрелами, рискуя собой, приехал и вывез нас с мамой и сестрой в Красный Луч - там было спокойнее. Папа наотрез отказался ехать, и, как я не рыдала и не уговаривала, остался дома.
Три дня мы жили у друга, который вместе с нами и своей семьей доедал свою последнюю картошку с огорода. Три дня мы слышали взрывы со стороны Миусинска и не знали, жив ли папа. Я видела, как мать корит себя за то, что оставила мужа, убежала, и мы вернулись. Пешком (автобусы, естественно, не ходили) мы пробирались в родной дом, и каждый шаг, каждый миг пути казался последним…
Я жить хочу!
Этот ужас длился несколько дней. От нервного напряжения постоянно хотелось спать. Наступит тишина - ты проваливаешься в тревожный сон, начинается бомбежка - просыпаешься и бросаешься к подвалу… В Москве сходил с ума брат, и иногда мне удавалось отправить ему смс, что мы живы…
Теперь я знаю, как сходят с ума. На третий или четвертый день я плохо понимала происходящее. Мне было все равно, стреляют от нас или по нам - я просто билась в истерике, как заведенная повторяя «Я хочу жить, жить, я жить хочу, Господи!..»
Мои родители, люди пожилые и сельские, привыкшие жить в своем доме и на родной земле, категорически не хотели уезжать к брату в Москву. Не помогали ни его, ни мои уговоры. Поэтому я сидела посередине двора и на просьбы мамы зайти в дом, потому что меня может убить осколками, отвечала, что мне без разницы, когда меня убьет - сейчас, через час или завтра. Я скулила, как собачонка, что хочу жить, но не могу так больше. Взрывы слышались в районе дома моей сестры - она побежала домой покормить собак, а вернуться не успела, и теперь рядом с ее домом стоял танк украинской армии и палил на Красный Луч. Со двора сестры слышался вой ее овчарки. И я мысленно прощалась с сестрой - я была уверена, что она не успела скрыться в подвале и ее уже нет в живых. Представьте теперь состояние моих родителей - одна дочь под обстрелами, а другая сидит посреди двора и не хочет уходить в укрытие… Это мое упрямство и подломило родителей - они согласились уехать. Утром отец сходил к сестре и, найдя ее в полубессознательном состоянии. У нас было мало времени на сборы, потому что бои могли возобновиться в любой момент.
Мы оставили все - дома, животных. Сестра выпустила из клетки попугая и долго смотрела на удаляющееся желтое облачко. Собак мы отпустили с цепи. Перепуганные животные заглядывали в глаза и не могли понять, куда и почему мы уходим, и почему отгоняем их от себя. Я чувствовала, что предаю этих беззащитных, прирученных существ, что, уходя, я оставляю их на голодную смерть и одиночество. Тогда я поклялась себе, что больше никогда не заведу себе ни одного домашнего любимца.
Нам нужно было спешить - стояла тишина, но это означало одно - обстрел может начаться в любую минуту. Мы наспех собирали вещи в мешок, и уже потом, в Москве, я сама себя спрашивала, зачем вместо чего-то действительно нужного прихватила старый купальник, в котором выбирала клубнику в огороде… Грязные после подвала (помыться не было времени - каждая минута затишья на счету!), голодные, убитые морально, растерянные и подавленные, мы уходили из родного дома по пустой дороге, разбитой танками. Я в последний раз оглянулась на свой город - он почернел от взрывов, всюду клубился дым и стояла гробовая тишина. Казалось, что вот-вот опять где-то рядом взорвется, засвистит, раскатится убийственным эхом. Я мысленно прощалась с городом, в котором прожила 29 лет, и с жизнью, потому что слабо верилось в то, что мы дойдем до Красного Луча и останемся в живых. На заборе сидел мой кот. Свидимся ли, Рыжий?..
Мы - из команды Стрелкова!
Дорога была пустой. Нам предстояло пройти пешком более 10 километров, рискуя попасть под обстрел или нарваться на украинских солдат - об их беспределах по отношению к мирным жителям ходили легенды. Поэтому когда из-за поворота выскочила и резко затормозила белая «Нива», мы напряглись в ожидании худшего. В салоне автомобиля гремела музыка, а вид мордоворота, который вышел нам навстречу, не предвещал ничего хорошего: камуфляж, автомат через плечо. Он смотрел на нас, а мы с сестрой молча держались за руки. В голове билась мысль: сейчас выстрелит, вот и все, конец пути… Но, очевидно, Господу было угодно оставить нас в живых. Ничего не объясняя, наши нехитрые пожитки загрузили а автомобиль, нас силой запихнули следом. Я поняла, что нас не собираются убивать, лишь когда у матери из рук вырвался наш щенок, которого она взяла с собой, не слушая наших уверений, что собаку без документов не пропустят через границу. Так вот, мужчина с автоматом принялся догонять его, после чего сунул в руки перепуганной матери.
Военные оказались бойцами из команды Стрелкова. Они рассказали, что в Миусинске начинается зачистка, и нам нужно спешить. Ребята довезли нас до города. Мы плакали от счастья, что нас не убили, благодарили бойцов и желали им одного - остаться в живых на этой войне. Голос самого молодого слышу как сейчас: «Умирать не страшно… было бы за что умирать…»
Беженство - большая роскошь…
Из города толпами уезжали люди - разбегались прямиком из подвалов, униженные, подавленные и растерянные. Оставались те, кому ехать было некуда или не за что. Быть беженцем считалось большой роскошью - позволить это себе мог далеко не каждый, ведь чтобы выехать из зоны боевых действий, нужны были деньги, и немалые. Так, желающих уехать таксисты отвозили в Харьков, и эта услуга стоила ни много ни мало - 5000 гривен (для сравнения - моя зарплата журналиста в мирное время составляла 1200 грн.). Поэтому уезжали те, кто мог себе это позволить. Нам повезло - в Москве живет мой брат, он передал нам деньги, но воспользоваться ими не было возможности - в городе банки не работали. Поэтому единственным выходом было доехать до Харькова, там получить перевод, расплатиться с таксистом и ехать дальше.
А в Харькове шла, кипела и бурлила другая, мирная жизнь. На фоне спокойных харьковчан, не знающих, что такое голод и бомбежки, моя семья смотрелась шайкой оборванных бомжей. Перепуганные, в пыли, с мешком, папа - в теплых ботинках на босу ногу… Мы, зашуганные, чуть не легли лицом в землю, когда мимо прогремел трамвай.
Но окружающие не разделяли наших тревог. В «Приватбанке» очередь состояла из загорелых, отдохнувших на море людей, спокойных и уверенных в завтрашнем дне. Когда я стала просить очередь пропустить меня, потому что мы опаздываем на автобус, люди стали высказывать мне, что мы сами во всем виноваты, что никто не заставлял нас проводить референдум и «кто вам теперь виноват, строите тут из себя жертв, что же ваша Россия вас не спасает?» Все это в мой адрес было сказано мужчиной, стоящим передо мной. Он покупал в «Приватбанке» сертификаты в поддержку украинской армии. Нарочито медлил и распылялся все больше, рассуждая о том, что когда убьют последнего патриота России, вот тогда и настанет мир на украинской земле, и его желание - чтобы это произошло как можно скорее. Что я, грязная и измученная, могла ему ответить? Разные мы с ними, словно представители двух разных расс. Вроде и страна у нас одна, а люди - совершенно разные…
Маринка
Она погибла в тот день, когда мы уехали. Маринка умерла от ранения в голову осколками разорвавшегося снаряда. Ей едва исполнилось 24 года.
Я навсегда запомню ее жизнерадостной, неунывающей оптимисткой. Она не унывала даже после того, как, катаясь на санках, сломала крестец и долгих 5 лет была прикована к костылям. Другая бы замкнулась в себе, но не Марина - вокруг нее толпами вились друзья, подруги и поклонники. Вспоминается картина: вечер, местное кафе. Отворятся дверь, кто-то из ребят заносит костыли, кто-то - Марину, непременно на каблуках, при макияже и всегда в отличном настроении. Она даже танцевала на этих костылях! Потом в ее жизни случилась любовь, которая и поставила ее на ноги. Может, лучше бы не вставала она с этих костылей - глядишь, не пошла бы тогда никуда и была бы жива. А может, действительно на все Воля Божья, ведь ее мать, которая шла рядом, тоже ранило, но не смертельно, а вот Марину не спасли. Ее похоронили в общей траншее на Звезде, тогда там хоронили всех погибших. И лишь после того, как в Миусинске стало относительно спокойно, тело перенесли и перезахоронили на местном кладбище.
К слову, погибших за эти несколько дней было немало. Людей убивало осколками, ведь украинские танки с ополчением вели перестрелки без учета того, что рядом находятся мирные, ни в чем не повинные люди. Погибшую жену мужчина похоронил в собственном дворе под яблоней, замотанную в простынь - гроб тогда было купить негде и не на что - бюро ритуальных услуг не работают при бомбежках. Собак хоронят с большими почестями… Отца моей подруги убило на крыльце собственного дома. Как ей теперь объяснить маленькой дочке, что ее дедушка погиб по вине солдатов украинской армии - страны, которую мы с рождения считали родной?
Чемодан-вокзал-Россия
Я мои родные по сей день живы лишь по воле Божьей. После пережитого каждый прожитый день я поистине считаю подарком судьбы. Я живу в Москве. Не скажу, что мне здесь все дается легко - я работаю без выходных с утра до позднего вечера, мне пришлось сменить любимую профессию журналиста на нелюбимую работу продавца. Моя семья вернулась домой - им проще на родной земле. Слава Богу, сейчас мой город считается глубоким тылом, но на душе все равно тревожно за родных людей, за тех, кто остался в Красном Луче и выживает там в это смутное, непонятное время. Отличительными чертами моего города стали пустые полки в магазинах, сумасшедшие цены на продукты, люди в камуфляже, кровавые разборки и деление власти между теми, кто считает себя защитниками города и строителями новой жизни и государства под названием «Новороссия». Я молю Бога, чтобы он сохранил моих родных и не допустил повторения того ада, который нам довелось пережить. И с ужасом думаю о том, сколько людей вынуждены жить вот так до сих пор! Я не знаю, что ждет мою Родину дальше, я не знаю, когда и чем закончится эта глупая и жестокая война. Только бы она закончилась, поскорее. Потому что мы научились ценить мир. Потому что мы его заслужили.
Людмила Литовкина.