Моя невозможно любимая и обожаемая Настя Чеховская
.
каждый день радует на фб. Иногда нет сил, как хочу с вами поделиться.
"Если бы мне дали возможность выбирать, кем быть, я бы стала тамбовской помещицей-этнографом в 1838 году и специализировалась бы исключительно на тайноречиях. Ловила бы, как у тогдашних этнографов было принято, калик перехожих, слепеньких старичков, спиридонов-поворотов и каждого бы, как баба Яга, поила, кормила, отправляла в баню, а потом приступала бы к допросу: "Какой такой у тебя секретный язык? Гони мне, паразит, грамматику, орфографию и синтаксис!" Которые бы упирались, тех в холодную - проникаться духом просвещения, пока не заголосят: "Диктую, барыня".
Я бы дожила до конца 19-го века и писала в Академию Наук грустные письма о том, что криптоглоссон, как явление нашей культуры вымирает, не желают молодые нищие перенимать опыт старших товарищей и изучать потаенные языки. Доколе печатные машинки и телеграф будут расшатывать наше благолепие и духовные скрепы?
О существовании тайных языков в России стали говорить еще с 18-го века. Сначала журналисты составили словарик польских воров, потом немцы и англичане взялись изучать тайный язык своих же странствующих работников и торговцев. Потом уже у нас всплыла тема бурсаков, чье арго до сих пор плещется в современном речевом обиходе. "Свинтус", "оболтус"- это все оно.
Свой путь в науку я бы начала с укравших курицу бурсаков. Острог, допросы - первые робкие опыты лексикографии. Печальные урядники в глазах. Пестрые картинки из мира бродячих богомольцев и нищих. Я бы сразу после суда построила гостевую избу на перекрестке, посадила бы туда надежного мужичка следить, чтобы бабы от информантов не беременели, и, спрятавшись за стенкой, составляла бы словарь.
КобуфЕя - женщина.
КривОна - девица.
КлюжАть - лежать.
Сентить - сношаться.
Сентярка - две копейки.
Вот он неловкий момент, когда после этимологического анализа хочется выпороть всех на конюшне. Я бы так расстроилась, что забросила язык нищих и богомольцев. Стала бы активнее изучать тайноречия закрытых профессиональных групп - офеней (бродячих торговцев книжками), лирников (музыкантов), шаповалов (шапки делали), прасолов (скупали рыбу для засолки). Открыла бы для себя любецкий лемент, кубрацкий язык, катрушницкий лемезень и отверницкую речь. Пользуясь новым знанием, раскрыла бы махинации приказчика-поляка за своей спиной (а ведь у нас намечался роман и я была морально готова к мезальянсу). Приказчика бы выгнала и увлеклась условными языками региональных криминальных групп. Кризис возраста встретила бы в кабаке, переодевшись марухой, щедро посыпая свою речь забористыми диалектизмами. Ночью, наплакавшись и умывшись, писала бы письма Ивану Александровичу Бодуэну де Куртене.
После реформы уголовно-исправительной системы в середине 19-го века, когда информанты сидеть стали дольше и чаще, а криминальные центры переместились в Одессу, бандитское тайноречие стало неотличимо от идиш. Но я бы этого, конечно, не узнала. Уехала бы в Италию, где Иван Александрович встретил маленькую группу словенцев-резян, которая впитала в себя не только альбигойскую ересь, но и тайноречие, построенное на метафорах и намеках."
PS. Впрочем, все мои сценарные подруженции дивно охуенные! Вот ещё одна, прямо сейчас в чатике мочит (вырву из контекста, не называя имён, всё же разговор личный): " ... А ещё был Гриша. Я думала, что он - исследователь Набокова, а он оказался квартирным аферистом! Более глубоких разговоров о нестяжании и вдумчивом и принципиальном противлении мылу и косметике я в жизни не вела!"
За эти вот формулировки по ходу разговора люблю их адово.
каждый день радует на фб. Иногда нет сил, как хочу с вами поделиться.
"Если бы мне дали возможность выбирать, кем быть, я бы стала тамбовской помещицей-этнографом в 1838 году и специализировалась бы исключительно на тайноречиях. Ловила бы, как у тогдашних этнографов было принято, калик перехожих, слепеньких старичков, спиридонов-поворотов и каждого бы, как баба Яга, поила, кормила, отправляла в баню, а потом приступала бы к допросу: "Какой такой у тебя секретный язык? Гони мне, паразит, грамматику, орфографию и синтаксис!" Которые бы упирались, тех в холодную - проникаться духом просвещения, пока не заголосят: "Диктую, барыня".
Я бы дожила до конца 19-го века и писала в Академию Наук грустные письма о том, что криптоглоссон, как явление нашей культуры вымирает, не желают молодые нищие перенимать опыт старших товарищей и изучать потаенные языки. Доколе печатные машинки и телеграф будут расшатывать наше благолепие и духовные скрепы?
О существовании тайных языков в России стали говорить еще с 18-го века. Сначала журналисты составили словарик польских воров, потом немцы и англичане взялись изучать тайный язык своих же странствующих работников и торговцев. Потом уже у нас всплыла тема бурсаков, чье арго до сих пор плещется в современном речевом обиходе. "Свинтус", "оболтус"- это все оно.
Свой путь в науку я бы начала с укравших курицу бурсаков. Острог, допросы - первые робкие опыты лексикографии. Печальные урядники в глазах. Пестрые картинки из мира бродячих богомольцев и нищих. Я бы сразу после суда построила гостевую избу на перекрестке, посадила бы туда надежного мужичка следить, чтобы бабы от информантов не беременели, и, спрятавшись за стенкой, составляла бы словарь.
КобуфЕя - женщина.
КривОна - девица.
КлюжАть - лежать.
Сентить - сношаться.
Сентярка - две копейки.
Вот он неловкий момент, когда после этимологического анализа хочется выпороть всех на конюшне. Я бы так расстроилась, что забросила язык нищих и богомольцев. Стала бы активнее изучать тайноречия закрытых профессиональных групп - офеней (бродячих торговцев книжками), лирников (музыкантов), шаповалов (шапки делали), прасолов (скупали рыбу для засолки). Открыла бы для себя любецкий лемент, кубрацкий язык, катрушницкий лемезень и отверницкую речь. Пользуясь новым знанием, раскрыла бы махинации приказчика-поляка за своей спиной (а ведь у нас намечался роман и я была морально готова к мезальянсу). Приказчика бы выгнала и увлеклась условными языками региональных криминальных групп. Кризис возраста встретила бы в кабаке, переодевшись марухой, щедро посыпая свою речь забористыми диалектизмами. Ночью, наплакавшись и умывшись, писала бы письма Ивану Александровичу Бодуэну де Куртене.
После реформы уголовно-исправительной системы в середине 19-го века, когда информанты сидеть стали дольше и чаще, а криминальные центры переместились в Одессу, бандитское тайноречие стало неотличимо от идиш. Но я бы этого, конечно, не узнала. Уехала бы в Италию, где Иван Александрович встретил маленькую группу словенцев-резян, которая впитала в себя не только альбигойскую ересь, но и тайноречие, построенное на метафорах и намеках."
PS. Впрочем, все мои сценарные подруженции дивно охуенные! Вот ещё одна, прямо сейчас в чатике мочит (вырву из контекста, не называя имён, всё же разговор личный): " ... А ещё был Гриша. Я думала, что он - исследователь Набокова, а он оказался квартирным аферистом! Более глубоких разговоров о нестяжании и вдумчивом и принципиальном противлении мылу и косметике я в жизни не вела!"
За эти вот формулировки по ходу разговора люблю их адово.