И хоть он и не был хоть сколько-то любвеобильным и дружелюбным (ну ладно, был, но до того, как появились дети), хоть он и замучил нас всех своей болезнью за последний год по самое не могу, но все-таки...
Так странно. Можно оставлять колбасу на столе и никто не стащит. Некому наступать на хвост, а привычка думать - не наступишь ли на хвост - осталась. Идешь мимо ларька с кошачьей едой - и думаешь на автомате - купить что ли, вдруг закончилась. Нигде нет толстой рыжей задницы как неотъемлемого элемента интерьера, но все время почему-то кажется, что где-то тут она должна же быть, может, за той дверью.
Только-только дети к нему прониклись, начали гладить, ласково с ним разговаривать. Он уже и не убегал почти, а ну их, решил кот, пусть делают что хотят, эти их нежности как стихийное бедствие - никуда не денешься, лучше просто переждать.
Он пережил ремонты, когда он ходил белый от цемента и шпаклевки, переезды, бомбежку в Луганске, когда в их дом почти попал снаряд (потом не вылазил из-под дивана два дня), голод там же - когда там не было света и связи - бабушка кормила его макаронами, потому как мяса и рыбы не было.
Кошак любил в былые годы прийти ко мне, когда я шила, сесть под настольную лампу или просто рядом с машинкой и составлять мне компанию. Это у него была высшая степень выражения благорасположенности. Еще он мог прийти посидеть на ванне, когда купаешься.
Как много было кота, оказывается, в жизни.