Ю. Бондарев. «Горячий снег». Некоторые мысли по прочтению
Оригинал взят у viktor_shilin в Ю. Бондарев. «Горячий снег». Некоторые мысли по прочтению
Фрагмент панорамы "Разгром немецко-фашистских войск под Сталинградом"
Когда мы говорим о «военной литературе», то сразу становится ясно, о какой войне, и о какой литературе идет речь. Цель этого поста проста: поделиться мыслями об одном из самых ярких «военных» произведений, и возможно подвигнуть не читавших его к прочтению. Я говорю о книге Юрия Бондарева «Горячий снег».
Не буду долго разглагольствовать, а поведаю только то, что врезалось мне в ум и сердце больше всего.
Первое. Это необыкновенно живое, насыщенное, захватывающее произведение. Действие происходит всего в течение двух суток: это марш-бросок советской армии на оборонительные рубежи южнее Сталинграда, и ожесточенная битва с пытающимися прорвать «сталинградское кольцо» немецкими танками. События спрессованы до предела и вынырнуть из этого вихря просто невозможно.
Второе. Это одно из лучших сочетаний двух принципов рассказа о войне: так называемой «окопной правды» и повествования «свысока» генеральского НП. Тут есть ярость и буря смертельного боя, переданная в персонажах, сражающихся с врагом лицом к лицу. Есть и общая картина сражения, по-другому, но не менее драматичная. И, что очень важно, эти два военных мира не оторваны друг от друга, а напротив, тесно связаны. Генерал Бессонов, лихорадочно награждающий бойцов в окопах после победы - символ этой связи.
Третье. И для меня самое важное, а потому я разберу это подробнее. В этом произведении очень выразительно передана тема боевого духа. Духа сломленного и напротив, закалившегося в сталь. Они явлены нам в молодом, но очень сильно повзрослевшем за одну ночь боя, лейтенанте Кузнецове, и в исковерканном в том же бою рядовом Чибисове. Прочтите и почувствуйте, как воюет Кузнецов, что с ним происходит. Эта трансформация показана далеко не во всех советских военных произведениях. И, к слову, в статье, приложенной в конце книги, эта тема писателем А.М. Борщаговским была аккуратно обойдена. Будто в книге и нет этого огня вовсе.
"Я с ума схожу", - подумал Кузнецов, ощутив эту ненависть к возможной смерти, эту слитость с орудием, эту лихорадку бредового бешенства и лишь краем сознания понимая, что он делает.
Его глаза с нетерпением ловили в перекрестии черные разводы дыма, встречные всплески огня, желтые бока танков, железными стадами ползущих вправо и влево перед балкой. Его вздрагивающие руки бросали снаряды в дымящееся горло казенника, пальцы нервной, спешащей ощупью надавливали на спуск. Резиновый, влажный от пота наглазник панорамы бил в надбровье, и он не успевал поймать каждую бронебойную трассу, вонзавшуюся в дым, в движение огненных смерчей и танков, не мог твердо уловить попадания. Но он уже не в силах был подумать, рассчитать, остановиться и, стреляя, уверял себя, что хоть один бронебойный найдет цель. В то же время он готов был засмеяться, как от счастья, когда, бросаясь к казеннику и заряжая, видел ящики со снарядами, радуясь тому, что их хватит надолго.
- Сволочи! Сволочи! Ненавижу! - кричал он сквозь грохот орудия.
Это - Дух войны. А теперь сравните это с тем, как ведет себя запуганный, будто придавленный тяжестью военных испытаний, рядовой Чибисов:
Чибисов, затаившийся подле орудия в эти минуты разговора с разведчиком, вскинул на Уханова пришибленный взгляд зверька; потом из-под его подшлемника, заросшего сосульками на рту у подбородка, проник вместе с паром тихий, скулящий звук. И так, тоненько поскуливая, он, как раздавленный, пополз на коленях от орудия, елозя валенками, распластав по земле полы шинели - и во всем этом было нечто отвратительное, жалкое, словно он уже не воспринимал ничего, потерял способность по-человечески передвигаться, понимать что-либо. <…>
Слезы покатились из моргающих глаз Чибисова по неопрятно-грязной щетине его щек и подшлемнику, натянутому на подбородке, и Кузнецова поразило в его облике выражение какой-то собачьей тоски, незащищенности, непонимания того, что произошло и происходит, чего от него хотят. В ту минуту Кузнецов не сообразил, что это было не физическое, опустошающее душу бессилие и даже не ожидание смерти, а животное отчаяние после всего пережитого Чибисовым в течение нескончаемо долгих суток - после бомбежки, танковых атак, гибели расчетов, после прорыва немцев куда-то в тылы, что походило на окружение, - и это было отчаяние перед тем, чего никак не принимало сознание: надо куда-то идти и делать что-то... Наверно, то, что в слепом страхе он стрелял в разведчика, было последним, что окончательно сломило его.
Это - Дух поражения. Перед нами сломленный солдат, теряющий человеческий облик, превращающийся в загнанного зверя. Читать это неприятно, но это правда. Война это не только героизм и самопожертвование.
Обращу ваше внимание еще на одну, очень мне запомнившуюся сцену. Лейтенант Кузнецов, уже прошедший ад жестокого сражения, переживший гибель товарищей и любимой, встречается с другом, раненным в самом начале боя и не вкусившем ничего этого:
Кузнецов молчал. По завлажневшим глазам, по срывающемуся голосу Давлатяна он понял, что тот может сейчас заплакать от рокового несчастья, от невезения, от досады, и смутное чувство собственной взрослости охватывало Кузнецова. Они были объединены и вместе с тем разделены бесконечностью лет. Давлатян был где-то в мягкой, прозрачной и приятной дали, в прежнем и прошлом, в том наивном, детском - в училище, на марше, в ночи перед боем, - он остался там. Нет, он не видел ни смерти наводчика Касымова, ни смерти Сергуненкова, ни гибели расчета Чубарикова под гусеницами танка, ни пленного немца, ни разведчика в воронке, ни в той смертельной низине сжавшейся калачиком на снегу Зои, под боком которой расплывалось темное пятно и валялся маленький, игрушечный "вальтер". Одни сутки, как бесконечные двадцать лет, разделяли их, и счастье Давлатяна было несчастьем Кузнецова, потому что память его не освобождалась, держала все.
"Он сказал: бессмысленно? Бессмысленно... Но может быть, в бессмыслии того, что было, и есть смысл? Это так, и этого не знает Давлатян. Нет, нет, не может быть бессмысленно! Почему, зачем тогда все? Зачем тогда я стрелял и видел в этом смысл? Я ненавидел их, убивал, я поджигал танки, и я хотел этого смысла! И когда пошли к воронке - тоже. Да, был смысл, я знаю.
Человека как процесс, человеческую сущность, меняющуюся под действием сильнейшего и страшного фактора, войны - вот что показывает нам Бондарев. Впрочем, об этом нет смысла разглагольствовать, это просто нужно читать.
Так что всем, кто еще не закрыл браузер и не побежал в библиотеку за этой «огненной» книгой, приказываю немедленно к этому приступить!
Фрагмент панорамы "Разгром немецко-фашистских войск под Сталинградом"
Когда мы говорим о «военной литературе», то сразу становится ясно, о какой войне, и о какой литературе идет речь. Цель этого поста проста: поделиться мыслями об одном из самых ярких «военных» произведений, и возможно подвигнуть не читавших его к прочтению. Я говорю о книге Юрия Бондарева «Горячий снег».
Не буду долго разглагольствовать, а поведаю только то, что врезалось мне в ум и сердце больше всего.
Первое. Это необыкновенно живое, насыщенное, захватывающее произведение. Действие происходит всего в течение двух суток: это марш-бросок советской армии на оборонительные рубежи южнее Сталинграда, и ожесточенная битва с пытающимися прорвать «сталинградское кольцо» немецкими танками. События спрессованы до предела и вынырнуть из этого вихря просто невозможно.
Второе. Это одно из лучших сочетаний двух принципов рассказа о войне: так называемой «окопной правды» и повествования «свысока» генеральского НП. Тут есть ярость и буря смертельного боя, переданная в персонажах, сражающихся с врагом лицом к лицу. Есть и общая картина сражения, по-другому, но не менее драматичная. И, что очень важно, эти два военных мира не оторваны друг от друга, а напротив, тесно связаны. Генерал Бессонов, лихорадочно награждающий бойцов в окопах после победы - символ этой связи.
Третье. И для меня самое важное, а потому я разберу это подробнее. В этом произведении очень выразительно передана тема боевого духа. Духа сломленного и напротив, закалившегося в сталь. Они явлены нам в молодом, но очень сильно повзрослевшем за одну ночь боя, лейтенанте Кузнецове, и в исковерканном в том же бою рядовом Чибисове. Прочтите и почувствуйте, как воюет Кузнецов, что с ним происходит. Эта трансформация показана далеко не во всех советских военных произведениях. И, к слову, в статье, приложенной в конце книги, эта тема писателем А.М. Борщаговским была аккуратно обойдена. Будто в книге и нет этого огня вовсе.
"Я с ума схожу", - подумал Кузнецов, ощутив эту ненависть к возможной смерти, эту слитость с орудием, эту лихорадку бредового бешенства и лишь краем сознания понимая, что он делает.
Его глаза с нетерпением ловили в перекрестии черные разводы дыма, встречные всплески огня, желтые бока танков, железными стадами ползущих вправо и влево перед балкой. Его вздрагивающие руки бросали снаряды в дымящееся горло казенника, пальцы нервной, спешащей ощупью надавливали на спуск. Резиновый, влажный от пота наглазник панорамы бил в надбровье, и он не успевал поймать каждую бронебойную трассу, вонзавшуюся в дым, в движение огненных смерчей и танков, не мог твердо уловить попадания. Но он уже не в силах был подумать, рассчитать, остановиться и, стреляя, уверял себя, что хоть один бронебойный найдет цель. В то же время он готов был засмеяться, как от счастья, когда, бросаясь к казеннику и заряжая, видел ящики со снарядами, радуясь тому, что их хватит надолго.
- Сволочи! Сволочи! Ненавижу! - кричал он сквозь грохот орудия.
Это - Дух войны. А теперь сравните это с тем, как ведет себя запуганный, будто придавленный тяжестью военных испытаний, рядовой Чибисов:
Чибисов, затаившийся подле орудия в эти минуты разговора с разведчиком, вскинул на Уханова пришибленный взгляд зверька; потом из-под его подшлемника, заросшего сосульками на рту у подбородка, проник вместе с паром тихий, скулящий звук. И так, тоненько поскуливая, он, как раздавленный, пополз на коленях от орудия, елозя валенками, распластав по земле полы шинели - и во всем этом было нечто отвратительное, жалкое, словно он уже не воспринимал ничего, потерял способность по-человечески передвигаться, понимать что-либо. <…>
Слезы покатились из моргающих глаз Чибисова по неопрятно-грязной щетине его щек и подшлемнику, натянутому на подбородке, и Кузнецова поразило в его облике выражение какой-то собачьей тоски, незащищенности, непонимания того, что произошло и происходит, чего от него хотят. В ту минуту Кузнецов не сообразил, что это было не физическое, опустошающее душу бессилие и даже не ожидание смерти, а животное отчаяние после всего пережитого Чибисовым в течение нескончаемо долгих суток - после бомбежки, танковых атак, гибели расчетов, после прорыва немцев куда-то в тылы, что походило на окружение, - и это было отчаяние перед тем, чего никак не принимало сознание: надо куда-то идти и делать что-то... Наверно, то, что в слепом страхе он стрелял в разведчика, было последним, что окончательно сломило его.
Это - Дух поражения. Перед нами сломленный солдат, теряющий человеческий облик, превращающийся в загнанного зверя. Читать это неприятно, но это правда. Война это не только героизм и самопожертвование.
Обращу ваше внимание еще на одну, очень мне запомнившуюся сцену. Лейтенант Кузнецов, уже прошедший ад жестокого сражения, переживший гибель товарищей и любимой, встречается с другом, раненным в самом начале боя и не вкусившем ничего этого:
Кузнецов молчал. По завлажневшим глазам, по срывающемуся голосу Давлатяна он понял, что тот может сейчас заплакать от рокового несчастья, от невезения, от досады, и смутное чувство собственной взрослости охватывало Кузнецова. Они были объединены и вместе с тем разделены бесконечностью лет. Давлатян был где-то в мягкой, прозрачной и приятной дали, в прежнем и прошлом, в том наивном, детском - в училище, на марше, в ночи перед боем, - он остался там. Нет, он не видел ни смерти наводчика Касымова, ни смерти Сергуненкова, ни гибели расчета Чубарикова под гусеницами танка, ни пленного немца, ни разведчика в воронке, ни в той смертельной низине сжавшейся калачиком на снегу Зои, под боком которой расплывалось темное пятно и валялся маленький, игрушечный "вальтер". Одни сутки, как бесконечные двадцать лет, разделяли их, и счастье Давлатяна было несчастьем Кузнецова, потому что память его не освобождалась, держала все.
"Он сказал: бессмысленно? Бессмысленно... Но может быть, в бессмыслии того, что было, и есть смысл? Это так, и этого не знает Давлатян. Нет, нет, не может быть бессмысленно! Почему, зачем тогда все? Зачем тогда я стрелял и видел в этом смысл? Я ненавидел их, убивал, я поджигал танки, и я хотел этого смысла! И когда пошли к воронке - тоже. Да, был смысл, я знаю.
Человека как процесс, человеческую сущность, меняющуюся под действием сильнейшего и страшного фактора, войны - вот что показывает нам Бондарев. Впрочем, об этом нет смысла разглагольствовать, это просто нужно читать.
Так что всем, кто еще не закрыл браузер и не побежал в библиотеку за этой «огненной» книгой, приказываю немедленно к этому приступить!