Следы предательства
Одно из страшных произведений 20 века, которое в 21 веке может оказаться страшнее Стивена Кинга, это книга Жюльена Бенда "Предательство интеллектуалов".
Опубликована в 1927 (второе издание 1946).
В своих размышлениях Бенда постарался оказаться равноудаленным от нацистов, националистов, демократов, социалистов, коммунистов, правых, левых и даже гуманизма, как мы его себе сейчас понимаем.
Высказывания спорные, но не безынтересные.
Несколько цитат:
"Одно из новых проявлений их [интеллектуалов] предательства - призыв к действию во имя порядка… против демократии, представляемой ими как символ беспорядка.
… демократия, именно потому, что она обеспечивает свободу личности, содержит в себе элемент беспорядка. «…Когда мы замечаем, что в государстве, называющем себя республикой, - говорит Монтескьё, - все спокойно, то можно быть уверенным, что в нем нет свободы».
И еще: «…свободное государство, т. е. постоянно волнуемое борьбой партий…»
Напротив, государство, сильное своим «порядком», именно потому что оно таково, не предоставляет прав индивидууму, если только он не принадлежит к определенному классу. Оно признает только тех, кто повелевает, и тех, кто подчиняется. Его идеал - быть сильным и ни в коем случае - справедливым. «У меня нет иного желания, - заявлял римский ревнитель порядка в девизе, начертанном на всех общественных зданиях, - кроме желания сделать мой народ сильным, процветающим, великим и свободным».
На справедливость - ни намека.
К тому же порядок требует, чтобы, вопреки всякой справедливости, социальные классы были незыблемы. Если кто-то из низов может переходить наверх, государство обречено на беспорядок. …государство, сильное своим порядком, не заботится об истине. Напротив, одна из самых насущных его забот состоит в противодействии просвещению умов и развитию критического сознания, в принуждении людей думать «коллективно» (т. е. не думать)…
идея порядка связана с идеей насилия, - это люди, кажется, инстинктивно поняли. Я нахожу показательным, что они создали статуи Справедливости, Свободы, Науки, Искусства, Милосердия, Мира, но никогда не было статуи Порядка. Точно так же люди мало сочувствуют и «поддержанию порядка» - за этими словами им представляются атаки кавалерии, пули, летящие в беззащитных людей, трупы женщин и детей. Всякий понимает, что за известием «Порядок восстановлен» стоит трагедия.
Порядок есть ценность по существу практическая. Интеллектуал, который ей поклоняется, безусловно, изменяет своему делу.
Идея порядка связана с идеей войны, с идеей несчастья людей.
Государство, где водворился порядок, как я уже сказал, обнаруживает тем самым, что ему нужна сила и ни в коем случае не справедливость.
Добавим, что подобное государство требуется для ведения войны.
Вот почему те, кто призывают к нему, не перестают кричать, что государство в опасности.
Так, «L’Action française» сорок лет вопила: «Враг у ворот; сейчас время повиновения, а не социальных реформ!», и точно так же немецкая автократия не переставала пугать грозящим рейху «окружением».
Ими двигал отнюдь не вкус к войне, не лишенная для них всякой привлекательности перспектива видеть, как убивают их детей или как увеличиваются в сотни раз их расходы; ими двигало желание сохранять всегда живым в глазах народа призрак войны, чтобы можно было держать народ в повиновении. Их мысль можно сформулировать следующим образом: «Народ больше не боится Бога, надо, чтобы он боялся войны. Если он больше ничего не боится, его невозможно больше сдерживать, а это смерть порядку».
В более общем плане, нынешние притязания народа на счастье, один из аспектов которых - упование на исчезновение войны, становятся пугалом для людей порядка. Тут они находят ощутимую поддержку в католицизме, по теологическим соображениям осуждающем в человеке надежду быть счастливым в нашем дольнем мире.
Тем не менее, любопытно наблюдать, как резко усиливает церковь это осуждение с установлением демократии.
Невозможно отрицать, к примеру, что позиция Жозефа де Местра, провозглашающего, что война совершается по воле Бога и, следовательно, искание мира есть кощунство… теснейшим образом связана с возникновением демократии, т. е. с притязаниями народов на то, чтобы быть счастливыми, - притязаниями, которые, согласно де Местру, ведут народы к неподчинению.
Наполеон сказал: «Лишения - хорошая школа для солдата».
Некоторые общественные партии охотно сказали бы, что это и хорошая школа для гражданина.
Одна из главных причин этого [предательства интеллектуалов] - страх перед прогрессирующим духом свободы, овладевший буржуазией, поборниками которой интеллектуалы стали в столь значительном количестве.
Государство, сильное своим порядком, повторяем, требуется для ведения войны.
И можно сказать, что оно ее вызывает.
Государство, не знающее ничего, кроме порядка, есть род армейского государства, где война находится в возможности, пока однажды не разражается как необходимость.
Именно это, как известно, произошло в фашистской Италии и в гитлеровском рейхе.
Родство порядка и войны несомненно.
Интеллектуалы, о которых идет речь, с готовностью заверяют, что обвиняют они только «нечестную» демократию, не раз проявлявшую себя на протяжении последнего полувека, но признают демократию «честную и достойную». - Ничего подобного, принимая во внимание, что самая чистая демократия состоит - согласно принципу гражданского равенства - в категорическом отрицании иерархического общества, которого желают интеллектуалы.
… Я согласен, что доктрина демократии, высокоморальная в идеале, чаще всего совсем не такова в политике; но, полагаю, доктрина порядка не такова ни в политике, ни в идеале. Первая прекрасна в идеале и безобразна в политике; вторая безобразна и в том и в другом.
Порядок, как я уже сказал, есть ценность практическая. Некоторые из его служителей живо возразят, что они, напротив, отстаивают порядок - как бескорыстную ценность - во имя эстетики. И в самом деле, сильное своим порядком государство, образцом которого является абсолютная монархия, представляется им неким собором, где все части соподчинены между собой в соответствии с управляющим ими высшим замыслом. Следовательно, адепты данной концепции согласны, чтобы тысячи людей вечно гнили в эргастуле, с тем чтобы сообща доставлять этим эстетам зрелище, приятное их чувствам. Это еще раз доказывает, насколько эстетическое чувство или претензия на обладание им может расходиться - чем оно охотно и хвалится - со всяким нравственным чувством. Впрочем, демократия зиждется на идее, в высшей степени способной затрагивать эстетическое восприятие, - идее равновесия, которая, однако, будучи бесконечно более сложной, чем идея порядка, могла бы волновать лишь несравненно более развитое человечество.
Идея порядка обладает двойственностью… порядок есть норма, тогда как справедливость есть страсть.
Напомним, что идея порядка, как ее понимали сыны Гомера, есть идея гармонии вселенной, в особенности вселенной неодушевленной, идея космоса, мира, - слово это обозначает нечто упорядоченное в противоположность беспорядочному.
Высшая роль божества и его достоинство состояли, согласно греческим философам, не в сотворении вселенной, а в привнесении в нее порядка, т. е. разумности. Однако нет никакого соответствия между тем безмятежным и вполне интеллектуальным созерцанием, которое действительно противоположно страсти, и состоянием, преисполненным страсти, в котором пребывают определенные высшие классы, стремящиеся поддерживать - пусть даже наименее гармоничными средствами - свою власть над низшими классами; такую страсть они называют чувством порядка.
Я думаю, историк в данном случае, как и мы, предположит, что автор «Тимея» вряд ли узнал бы свою идею порядка в действиях - совершенно очевидных, - которыми определенные касты в ответ на народные требования, заставившие их дрожать от страха, «восстанавливают порядок».
Атака друзей порядка против демократии каждодневно выдается как атака, осуществляемая ради того, чтобы воспрепятствовать победе коммунизма, которая, по их мнению, возвестила бы о гибели цивилизации.
Зачастую это не более чем повод, что стало особенно очевидным, когда они одобрили вооруженный мятеж генерала Франко против Испанской республики: ведь кортесы Испании имели в своем составе лишь горстку коммунистов, из которых ни один не входил в правительство, и эта республика даже не поддерживала дипломатических отношений с Советским государством.
Впрочем, можно согласиться, что демократия, как сказал один из наставников наших людей порядка, по логике вещей является «преддверием коммунизма».
Но эти люди находят демократию достаточно ненавистной, даже если она ограничивается самой собою, и не оценили угрозы распространения коммунизма, чтобы в течение ста пятидесяти лет направлять все силы на ее уничтожение. Кроме того, забавно слышать, как они проклинают коммунизм во имя порядка. Как будто победа, одержанная в последней войне Советским государством, не предполагала порядка!
Но это не тот порядок, которого они хотят.
Апостолы порядка обыкновенно настаивают, что именно они воплощают разум, и даже научное сознание, поскольку именно они учитывают действительные различия, существующие между людьми, - ту реальность, которую цинично попирает демократия со своим романтическим эгалитаризмом.
Эпигоны порядка, основанного на происхождении, утверждают также, что они защищают разум, ввиду того что за таким порядком «стоит история». Тем самым объявляется, что разум определяется фактом. Фактом, но таким, однако, за которым стоит древность, ибо факты, лишенные этой печати - Французская революция и еще больше недавняя русская, - согласно этой школе (также и по другим причинам), не соответствуют разуму.
Мало кто замечает, что эта позиция, хотя ее приверженцы энергично защищаются и объявляют себя чистыми «позитивистами», включает в себя религиозный элемент: высшую ценность в социальном порядке они придают тому, что установилось в нем от начала мира, по «природе вещей», - идея, мало отличающаяся от «воли Бога», - в то время как творения человеческой воли вызывают у них только презрение.
Что делает демократ, когда его обвиняют в том, что его принципы не соответствуют природе и истории? Он считает себя обязанным доказывать, что они им соответствуют. В этом он терпит поражение, так как они им не соответствуют - ни в природе, ни в истории не увидишь, чтобы соблюдались права слабых или чтобы выгода уступала справедливости.
Каков же должен быть его ответ? Что эти принципы суть требования совести, весьма далекие от подчинения природе и, напротив, притязающие на вмешательство в нее и на ее изменение в соответствии с ними самими; что они уже начали эту работу - понятие Прав Человека сегодня является неотъемлемым для всего рода человеческого - и, конечно, будут ее продолжать. Давайте уясним себе: если демократ упорствует, доказывая, что его принципы адекватны природе и истории, то это значит, что он сохраняет почтение к последним и по-прежнему признает систему ценностей, с которой намерен бороться.
«Что такое конституция? Не есть ли она решение следующей задачи: дано - население, нравы, религия, географическое положение, политические отношения, богатства, хорошие и дурные качества некой нации; найти - законы, которые ей подходят?»
Очевидно, что в этой программе нет ни слова ни о справедливости, ни о каком-либо диктате совести. Сделайте акцент на этом аспекте догмы, и все отвернутся от нее, особенно искренне верующие христиане, собравшиеся под ее знаменами. Я говорю «искренне верующие христиане», поскольку другие вполне приспособились - по видимости ничуть не изменившись - к доктрине, открыто (и не без гордости) провозгласившей, что она смеется над всякой моралью.
Отмечу еще три позиции, вследствие которых столь многие современные интеллектуалы предают свое назначение…
1. Восхваление так называемого «монолитного» государства, т. е. государства, понимаемого как неделимая реальность, - «тоталитарного», в котором, по определению, понятие личности и a fortiori прав личности исчезает, государства, чьей душой является максима, которую можно было прочитать во всех нацистских учреждениях: «Du bist nichts, dein Volk ist alles», - и презрение к государству, мыслимому как совокупность отдельных личностей, священных в качестве таковых. ... очевидно, что упразднение прав индивидуума делает государство более сильным. Но остается выяснить, состоит ли функция интеллектуала в том, чтобы делать государства сильными.
2. Возвеличение семьи - и ее тоже - как целостного организма, в качестве такового не приемлющего индивидуума. «Родина, семья, работа», - провозгласили реформаторы Виши, догма которых не умерла с их падением. Самое интересное, что эти наставники представляли дух семьи как неявно допускающий одобрение жертв, требуемых нацией, в противоположность эгоизму индивидуума. Как будто не существует эгоизма семьи, решительно противостоящего интересам нации (разве действия человека, который обманывает государство, чтобы не нанести урон имуществу своих близких, или устраивает на тыловые должности своих детей, чтобы спасти их от смерти, не являются убедительнейшим свидетельством семейного чувства?), - эгоизма, гораздо лучше вооруженного, чем эгоизм индивидуума, ввиду того что он освящается общественным мнением, тогда как первый считается постыдным. Впрочем, истинные люди порядка это поняли. Нацизм хотел, чтобы дети принадлежали ему, а не семье. «Мы берем дитя из колыбели», - говорил один из их вождей и, опять-таки как человек порядка, добавлял: «И не отпускаем человека до могилы».
3. Симпатии к корпоративизму, который пыталось установить правительство Петена, взяв за образец фашистскую Италию и гитлеровский рейх. Такой корпоративизм, подчиняя рабочего общему господству традиций и обычаев, т. е. привычке, стремится уничтожить в нем любое проявление свободы и разума. Отсюда государство получает новую силу, но опять-таки должно ли это составлять идеал интеллектуала? Может быть, нашим людям порядка будет приятно узнать, что один из их великих предшественников желал, чтобы политическое равноправие принадлежало только корпорациям, что он отказывал в нем «индивидууму, который всегда плох, в пользу корпорации, которая всегда хороша». Еще один тезис, который они уже не отважились бы высказать сегодня, притом что он по-прежнему относится к самой сути их взглядов на общество.
Отмечу, наконец, в этой связи идею, можно сказать, почитаемую всеми интеллектуалами настоящего времени, которые демонстрируют таким образом предательство своего дела; я имею в виду идею организации. Эту идею на вершину ценностей поместили фашистские, коммунистические, монархистские идеологи, так же как и демократические, - последние и тут оказались заранее побежденными, поскольку они утверждают, что отстаивают ее во имя своих принципов, притом что их принципы представляют собой ее отрицание.
Действительно, идея организации основана на отмене свободы личности, как это четко сформулировал ее автор, заявивший (и это мне кажется неоспоримым), что свобода есть ценность совершенно отрицательная, с которой ничего не построишь; или, как пишет один из ее рьяных адептов, с откровенностью, которой не найдем ни у кого из его сотоварищей: «Догма свободы личности будет весить меньше соломинки в день, когда мы организуем настоящее государство». Идея организации имеет целью довести до максимума ее возможностей - устраняя рассеивание энергии на личные свободы - подчиненную ей совокупность: общую national efficiency, если эта совокупность - государство, и общую материальную продуктивность, если речь идет о планете. Это ценность по самой сути своей практическая, абсолютно противоположная духовно-интеллектуальным ценностям. Совершенно неизвестная Античности, по крайней мере в качестве догмы, она была одной из самых удачных варварских находок нашего времени. Тот факт, что она воспринята интеллектуалами, которые считают себя наиболее преданными своему делу, показывает, до какой степени их каста утратила всякое сознание смысла собственного бытия".
Опубликована в 1927 (второе издание 1946).
В своих размышлениях Бенда постарался оказаться равноудаленным от нацистов, националистов, демократов, социалистов, коммунистов, правых, левых и даже гуманизма, как мы его себе сейчас понимаем.
Высказывания спорные, но не безынтересные.
Несколько цитат:
"Одно из новых проявлений их [интеллектуалов] предательства - призыв к действию во имя порядка… против демократии, представляемой ими как символ беспорядка.
… демократия, именно потому, что она обеспечивает свободу личности, содержит в себе элемент беспорядка. «…Когда мы замечаем, что в государстве, называющем себя республикой, - говорит Монтескьё, - все спокойно, то можно быть уверенным, что в нем нет свободы».
И еще: «…свободное государство, т. е. постоянно волнуемое борьбой партий…»
Напротив, государство, сильное своим «порядком», именно потому что оно таково, не предоставляет прав индивидууму, если только он не принадлежит к определенному классу. Оно признает только тех, кто повелевает, и тех, кто подчиняется. Его идеал - быть сильным и ни в коем случае - справедливым. «У меня нет иного желания, - заявлял римский ревнитель порядка в девизе, начертанном на всех общественных зданиях, - кроме желания сделать мой народ сильным, процветающим, великим и свободным».
На справедливость - ни намека.
К тому же порядок требует, чтобы, вопреки всякой справедливости, социальные классы были незыблемы. Если кто-то из низов может переходить наверх, государство обречено на беспорядок. …государство, сильное своим порядком, не заботится об истине. Напротив, одна из самых насущных его забот состоит в противодействии просвещению умов и развитию критического сознания, в принуждении людей думать «коллективно» (т. е. не думать)…
идея порядка связана с идеей насилия, - это люди, кажется, инстинктивно поняли. Я нахожу показательным, что они создали статуи Справедливости, Свободы, Науки, Искусства, Милосердия, Мира, но никогда не было статуи Порядка. Точно так же люди мало сочувствуют и «поддержанию порядка» - за этими словами им представляются атаки кавалерии, пули, летящие в беззащитных людей, трупы женщин и детей. Всякий понимает, что за известием «Порядок восстановлен» стоит трагедия.
Порядок есть ценность по существу практическая. Интеллектуал, который ей поклоняется, безусловно, изменяет своему делу.
Идея порядка связана с идеей войны, с идеей несчастья людей.
Государство, где водворился порядок, как я уже сказал, обнаруживает тем самым, что ему нужна сила и ни в коем случае не справедливость.
Добавим, что подобное государство требуется для ведения войны.
Вот почему те, кто призывают к нему, не перестают кричать, что государство в опасности.
Так, «L’Action française» сорок лет вопила: «Враг у ворот; сейчас время повиновения, а не социальных реформ!», и точно так же немецкая автократия не переставала пугать грозящим рейху «окружением».
Ими двигал отнюдь не вкус к войне, не лишенная для них всякой привлекательности перспектива видеть, как убивают их детей или как увеличиваются в сотни раз их расходы; ими двигало желание сохранять всегда живым в глазах народа призрак войны, чтобы можно было держать народ в повиновении. Их мысль можно сформулировать следующим образом: «Народ больше не боится Бога, надо, чтобы он боялся войны. Если он больше ничего не боится, его невозможно больше сдерживать, а это смерть порядку».
В более общем плане, нынешние притязания народа на счастье, один из аспектов которых - упование на исчезновение войны, становятся пугалом для людей порядка. Тут они находят ощутимую поддержку в католицизме, по теологическим соображениям осуждающем в человеке надежду быть счастливым в нашем дольнем мире.
Тем не менее, любопытно наблюдать, как резко усиливает церковь это осуждение с установлением демократии.
Невозможно отрицать, к примеру, что позиция Жозефа де Местра, провозглашающего, что война совершается по воле Бога и, следовательно, искание мира есть кощунство… теснейшим образом связана с возникновением демократии, т. е. с притязаниями народов на то, чтобы быть счастливыми, - притязаниями, которые, согласно де Местру, ведут народы к неподчинению.
Наполеон сказал: «Лишения - хорошая школа для солдата».
Некоторые общественные партии охотно сказали бы, что это и хорошая школа для гражданина.
Одна из главных причин этого [предательства интеллектуалов] - страх перед прогрессирующим духом свободы, овладевший буржуазией, поборниками которой интеллектуалы стали в столь значительном количестве.
Государство, сильное своим порядком, повторяем, требуется для ведения войны.
И можно сказать, что оно ее вызывает.
Государство, не знающее ничего, кроме порядка, есть род армейского государства, где война находится в возможности, пока однажды не разражается как необходимость.
Именно это, как известно, произошло в фашистской Италии и в гитлеровском рейхе.
Родство порядка и войны несомненно.
Интеллектуалы, о которых идет речь, с готовностью заверяют, что обвиняют они только «нечестную» демократию, не раз проявлявшую себя на протяжении последнего полувека, но признают демократию «честную и достойную». - Ничего подобного, принимая во внимание, что самая чистая демократия состоит - согласно принципу гражданского равенства - в категорическом отрицании иерархического общества, которого желают интеллектуалы.
… Я согласен, что доктрина демократии, высокоморальная в идеале, чаще всего совсем не такова в политике; но, полагаю, доктрина порядка не такова ни в политике, ни в идеале. Первая прекрасна в идеале и безобразна в политике; вторая безобразна и в том и в другом.
Порядок, как я уже сказал, есть ценность практическая. Некоторые из его служителей живо возразят, что они, напротив, отстаивают порядок - как бескорыстную ценность - во имя эстетики. И в самом деле, сильное своим порядком государство, образцом которого является абсолютная монархия, представляется им неким собором, где все части соподчинены между собой в соответствии с управляющим ими высшим замыслом. Следовательно, адепты данной концепции согласны, чтобы тысячи людей вечно гнили в эргастуле, с тем чтобы сообща доставлять этим эстетам зрелище, приятное их чувствам. Это еще раз доказывает, насколько эстетическое чувство или претензия на обладание им может расходиться - чем оно охотно и хвалится - со всяким нравственным чувством. Впрочем, демократия зиждется на идее, в высшей степени способной затрагивать эстетическое восприятие, - идее равновесия, которая, однако, будучи бесконечно более сложной, чем идея порядка, могла бы волновать лишь несравненно более развитое человечество.
Идея порядка обладает двойственностью… порядок есть норма, тогда как справедливость есть страсть.
Напомним, что идея порядка, как ее понимали сыны Гомера, есть идея гармонии вселенной, в особенности вселенной неодушевленной, идея космоса, мира, - слово это обозначает нечто упорядоченное в противоположность беспорядочному.
Высшая роль божества и его достоинство состояли, согласно греческим философам, не в сотворении вселенной, а в привнесении в нее порядка, т. е. разумности. Однако нет никакого соответствия между тем безмятежным и вполне интеллектуальным созерцанием, которое действительно противоположно страсти, и состоянием, преисполненным страсти, в котором пребывают определенные высшие классы, стремящиеся поддерживать - пусть даже наименее гармоничными средствами - свою власть над низшими классами; такую страсть они называют чувством порядка.
Я думаю, историк в данном случае, как и мы, предположит, что автор «Тимея» вряд ли узнал бы свою идею порядка в действиях - совершенно очевидных, - которыми определенные касты в ответ на народные требования, заставившие их дрожать от страха, «восстанавливают порядок».
Атака друзей порядка против демократии каждодневно выдается как атака, осуществляемая ради того, чтобы воспрепятствовать победе коммунизма, которая, по их мнению, возвестила бы о гибели цивилизации.
Зачастую это не более чем повод, что стало особенно очевидным, когда они одобрили вооруженный мятеж генерала Франко против Испанской республики: ведь кортесы Испании имели в своем составе лишь горстку коммунистов, из которых ни один не входил в правительство, и эта республика даже не поддерживала дипломатических отношений с Советским государством.
Впрочем, можно согласиться, что демократия, как сказал один из наставников наших людей порядка, по логике вещей является «преддверием коммунизма».
Но эти люди находят демократию достаточно ненавистной, даже если она ограничивается самой собою, и не оценили угрозы распространения коммунизма, чтобы в течение ста пятидесяти лет направлять все силы на ее уничтожение. Кроме того, забавно слышать, как они проклинают коммунизм во имя порядка. Как будто победа, одержанная в последней войне Советским государством, не предполагала порядка!
Но это не тот порядок, которого они хотят.
Апостолы порядка обыкновенно настаивают, что именно они воплощают разум, и даже научное сознание, поскольку именно они учитывают действительные различия, существующие между людьми, - ту реальность, которую цинично попирает демократия со своим романтическим эгалитаризмом.
Эпигоны порядка, основанного на происхождении, утверждают также, что они защищают разум, ввиду того что за таким порядком «стоит история». Тем самым объявляется, что разум определяется фактом. Фактом, но таким, однако, за которым стоит древность, ибо факты, лишенные этой печати - Французская революция и еще больше недавняя русская, - согласно этой школе (также и по другим причинам), не соответствуют разуму.
Мало кто замечает, что эта позиция, хотя ее приверженцы энергично защищаются и объявляют себя чистыми «позитивистами», включает в себя религиозный элемент: высшую ценность в социальном порядке они придают тому, что установилось в нем от начала мира, по «природе вещей», - идея, мало отличающаяся от «воли Бога», - в то время как творения человеческой воли вызывают у них только презрение.
Что делает демократ, когда его обвиняют в том, что его принципы не соответствуют природе и истории? Он считает себя обязанным доказывать, что они им соответствуют. В этом он терпит поражение, так как они им не соответствуют - ни в природе, ни в истории не увидишь, чтобы соблюдались права слабых или чтобы выгода уступала справедливости.
Каков же должен быть его ответ? Что эти принципы суть требования совести, весьма далекие от подчинения природе и, напротив, притязающие на вмешательство в нее и на ее изменение в соответствии с ними самими; что они уже начали эту работу - понятие Прав Человека сегодня является неотъемлемым для всего рода человеческого - и, конечно, будут ее продолжать. Давайте уясним себе: если демократ упорствует, доказывая, что его принципы адекватны природе и истории, то это значит, что он сохраняет почтение к последним и по-прежнему признает систему ценностей, с которой намерен бороться.
«Что такое конституция? Не есть ли она решение следующей задачи: дано - население, нравы, религия, географическое положение, политические отношения, богатства, хорошие и дурные качества некой нации; найти - законы, которые ей подходят?»
Очевидно, что в этой программе нет ни слова ни о справедливости, ни о каком-либо диктате совести. Сделайте акцент на этом аспекте догмы, и все отвернутся от нее, особенно искренне верующие христиане, собравшиеся под ее знаменами. Я говорю «искренне верующие христиане», поскольку другие вполне приспособились - по видимости ничуть не изменившись - к доктрине, открыто (и не без гордости) провозгласившей, что она смеется над всякой моралью.
Отмечу еще три позиции, вследствие которых столь многие современные интеллектуалы предают свое назначение…
1. Восхваление так называемого «монолитного» государства, т. е. государства, понимаемого как неделимая реальность, - «тоталитарного», в котором, по определению, понятие личности и a fortiori прав личности исчезает, государства, чьей душой является максима, которую можно было прочитать во всех нацистских учреждениях: «Du bist nichts, dein Volk ist alles», - и презрение к государству, мыслимому как совокупность отдельных личностей, священных в качестве таковых. ... очевидно, что упразднение прав индивидуума делает государство более сильным. Но остается выяснить, состоит ли функция интеллектуала в том, чтобы делать государства сильными.
2. Возвеличение семьи - и ее тоже - как целостного организма, в качестве такового не приемлющего индивидуума. «Родина, семья, работа», - провозгласили реформаторы Виши, догма которых не умерла с их падением. Самое интересное, что эти наставники представляли дух семьи как неявно допускающий одобрение жертв, требуемых нацией, в противоположность эгоизму индивидуума. Как будто не существует эгоизма семьи, решительно противостоящего интересам нации (разве действия человека, который обманывает государство, чтобы не нанести урон имуществу своих близких, или устраивает на тыловые должности своих детей, чтобы спасти их от смерти, не являются убедительнейшим свидетельством семейного чувства?), - эгоизма, гораздо лучше вооруженного, чем эгоизм индивидуума, ввиду того что он освящается общественным мнением, тогда как первый считается постыдным. Впрочем, истинные люди порядка это поняли. Нацизм хотел, чтобы дети принадлежали ему, а не семье. «Мы берем дитя из колыбели», - говорил один из их вождей и, опять-таки как человек порядка, добавлял: «И не отпускаем человека до могилы».
3. Симпатии к корпоративизму, который пыталось установить правительство Петена, взяв за образец фашистскую Италию и гитлеровский рейх. Такой корпоративизм, подчиняя рабочего общему господству традиций и обычаев, т. е. привычке, стремится уничтожить в нем любое проявление свободы и разума. Отсюда государство получает новую силу, но опять-таки должно ли это составлять идеал интеллектуала? Может быть, нашим людям порядка будет приятно узнать, что один из их великих предшественников желал, чтобы политическое равноправие принадлежало только корпорациям, что он отказывал в нем «индивидууму, который всегда плох, в пользу корпорации, которая всегда хороша». Еще один тезис, который они уже не отважились бы высказать сегодня, притом что он по-прежнему относится к самой сути их взглядов на общество.
Отмечу, наконец, в этой связи идею, можно сказать, почитаемую всеми интеллектуалами настоящего времени, которые демонстрируют таким образом предательство своего дела; я имею в виду идею организации. Эту идею на вершину ценностей поместили фашистские, коммунистические, монархистские идеологи, так же как и демократические, - последние и тут оказались заранее побежденными, поскольку они утверждают, что отстаивают ее во имя своих принципов, притом что их принципы представляют собой ее отрицание.
Действительно, идея организации основана на отмене свободы личности, как это четко сформулировал ее автор, заявивший (и это мне кажется неоспоримым), что свобода есть ценность совершенно отрицательная, с которой ничего не построишь; или, как пишет один из ее рьяных адептов, с откровенностью, которой не найдем ни у кого из его сотоварищей: «Догма свободы личности будет весить меньше соломинки в день, когда мы организуем настоящее государство». Идея организации имеет целью довести до максимума ее возможностей - устраняя рассеивание энергии на личные свободы - подчиненную ей совокупность: общую national efficiency, если эта совокупность - государство, и общую материальную продуктивность, если речь идет о планете. Это ценность по самой сути своей практическая, абсолютно противоположная духовно-интеллектуальным ценностям. Совершенно неизвестная Античности, по крайней мере в качестве догмы, она была одной из самых удачных варварских находок нашего времени. Тот факт, что она воспринята интеллектуалами, которые считают себя наиболее преданными своему делу, показывает, до какой степени их каста утратила всякое сознание смысла собственного бытия".