Фейсбук хуже: хотя бы потому, что это неудобно)
(в раздел "ЖЖ" этого блога)
Колта собрала у некоторых "экспертов" ответы на вопросы про "русский Фейсбук".
Получилось много ответов о том, что "русский Фейсбук" -- своего рода духовный наследник того старого, мёртвого ЖЖ)
Вопросы:
1. Российский Фейсбук стал местом ожесточенных споров. Как вы думаете, откуда берется эта ярость?
2. Как фейсбук-войны связаны с политической современностью в России?
3. Как менялись объекты фейсбук-войн за последние пять лет, с конца протестов?
4. Фейсбук-войны 2015-2017 гг. - это продолжение «медиасрачей» или нет?
5. Как меняет эти споры их виртуальность? Что она делает возможным и невозможным?
Ниже некоторые фрагменты, в котором обнаруживается явное желание видеть "свой Фейсбук" местом дискуссии.
Между тем, именно Фейсбук -- не место для дискуссий хотя бы потому, что там они неудобны
Мария Кувшинова:
Я живу в маленьком городе недалеко от Петербурга и, честно говоря, не чувствую никакой растущей агрессии - ни в электричках, ни в метро, ни в продуктовых магазинах, ни в кинотеатрах.
Думаю, что фрустрация, приводящая к ФБ-войнам, специфична для определенной прослойки граждан конкретно в Москве.
Помню, в прежние годы в этой среде принято было вести себя так, чтобы не оступиться - то есть не ввязаться в какой-нибудь одиозный провластный проект, но с тех пор все уже оступились по многу раз: ведь деньги в России, особенно в гуманитарной сфере, происходят ровно из одного источника.
...каждый хочет оставаться хорошим в своих глазах и глазах окружающих, поэтому в поисках чистоты сообщество переместилось в сексуально-бытовую сферу, завесу тайны над которой повсеместно приоткрывает все та же наступающая транспарентность.
Споры в ФБ - это агония горностая, который уже заметил на своей шкурке несмываемое пятно.
Все фейсбук-войны объединяет забвение.
Каждая из них через неделю будет забыта, и совершенно заслуженно.
Все действия в социальной сети осуществляет маска, но маску тоже надо уметь выбирать, а это умеют не все, как не все хорошо подбирают себе костюм.
С начала 1990-х и до недавнего времени работником медиа зачастую являлся человек, который «хорошо пишет». Люди получали зарплаты с тем, чтобы их прекрасные тексты были написаны, - и никому не было дела до того, будут ли они прочтены.
Потом наступила «гребаная цепь», а потом пришел кликбейт: выяснилось, что викторина «Кто вы в “Игре престолов”» обходится дешевле и собирает в разы больше, чем пучок колонок, колумнистов поувольняли, но прекрасные тексты все равно просятся наружу и порождают водопады других прекрасных текстов в комментариях.
Россия - страна логоцентриков, просто раньше у них была работа в СМИ, а теперь все реже.
Желание и умение складывать слова в предложения накладываются на фрустрацию от потери статуса, возраст и большое количество свободного времени.
==============
Михаил Пожарский:
...вовсе не блоги превратились в СМИ, а, скорее, СМИ деградировали до уровня блогов, растеряв остатки журналистской этики и ответственности за качество информации.
Когда-то площадкой общественно-политических дискуссий был ЖЖ, затем его купила российская компания СУП, за несколько лет сведя повестку ЖЖ к обсуждению задницы Лены Миро.
Теперь блогеры добежали до Telegram, который представляет собой гетто-апофеоз, где нет комментариев и возможна полная анонимность.
Фейсбук - это такая промежуточная ступень...
При этом качественная расследовательская журналистика в РФ продолжает вымирать.
Не следует считать соцсети последней надеждой и оазисом свободы слова.
Для того чтобы лишить общество голоса, есть два способа.
Первый - это прямые запреты, по такому пути пошел Роскомнадзор и добился лишь того, что значительная часть российской аудитории освоила ТОР.
Второй - утопить всякую содержательную дискуссию в бесконечном потоке спама.
Второй способ неплохо сработал в ЖЖ, да и, возможно, обкатывается в ФБ: достаточно вспомнить, сколько скандалов было посвящено выборам и коррупционным историям, а сколько - критике «оскорбляющей женщин рекламы», проискам «групп смерти» и прочим столь же актуальным вопросам.
То есть российские споры в соцсетях отличают не масштабы и ожесточенность, а то, что они по большей части совершенно бессмысленны и лишены привязки к актуальным политическим проблемам.
Скандалы вокруг «оскорбительной рекламы» в бедной автократической стране - не актуальная повестка, а просто калька с западной SJW-альтрайт-проблематики и прочего «геймергейта».
Это такой эскапизм, косплей и... карго-культ.
Дающий возможность кучке фейсбучных хипстеров ненадолго представить, будто у них образовался кусочек NY внутри Садового кольца, а заодно не бояться, что их посадят за обсуждение чего-то действительно серьезного.
С другой стороны, от ФБ-скандалов есть и польза: например, обсуждения того, стоит ли записным оппозиционерам напиваться на дне рождения барышни, состоявшей некогда в руководстве организации, члены которой занимались избиением оппозиционных активистов. То, что социальные связи в России традиционно строятся на делении на «своих» (которым прощают все) и «чужих» (которым не прощают ничего), - это одна из самых больших российских бед, не дающая нам стать полноценным гражданским обществом. В гости к «заклятым друзьям», понятное дело, ходили и раньше, но сейчас благодаря соцсетям это стало публичным.
Екатерина Шульман:
Все соцсети начинались как в некотором роде элитарное, ограниченное пространство: ЖЖ - как клуб филологов, Фейсбук - как площадка программистов (в США) или медиапублики (в России).
А потом туда приходят миллионы, и это меняет поле и модус дискуссии.
В значительной степени эта дискуссия ведется с людьми, с которыми мы не в состоянии столкнуться в реальной жизни.
А эти незнакомые люди - для нас как будто и не совсем люди, скорее, значки на экране.
Отсюда во многом возникает впечатление, что в социальных сетях все очень злые и грубые. На самом деле люди, которые знакомы лично или хотя бы заочно и связаны культурно-деловыми отношениями, спорят в сети так же, как они это делают в офлайне. Поэтому особая «ярость» и «свирепость» фейсбучных дискуссий - это иллюзия.
Как только дискуссия приобретает социально-политический характер, в ней появляются негуманоидные или не полностью гуманоидные участники. Это, по степени возрастания гуманоидности, автоматически генерируемые боты, платные производители комментариев и добровольные тролли - люди, постепенно теряющие человеческий облик из-за неосторожного обращения с пространством сетевой коммуникации.
Искусственно генерируемые комментарии или комментарии, генерируемые преднамеренно не для того, чтобы вступить в дискуссию, а для того, чтобы белым шумом как-то замусорить пространство, - значимый фактор, который надо учитывать.
Связь ФБ-дискуссий с политической ситуацией в стране состоит в том, что сетевые платформы принимают на себя несвойственную им нагрузку.
Значительная часть того, что у нас происходит в Фейсбуке, должна происходить в парламентах, причем в парламентах всех уровней.
Поэтому и уровень напряжения там действительно высокий.
Там чрезмерная концентрация людей.
Мы во многом должны быть не там.
Олег Кашин:
1. Российский Фейсбук стал местом ожесточенных споров. Как вы думаете, откуда берется эта ярость?
Я думаю, дело в неудовлетворенности - не знаю людей, которые были бы сегодня довольны своим положением в обществе. Одни чувствуют себя обделенными, считая, что их место занимает кто-то другой, другие страдают из-за отсутствия признания
Проявления того же конфликта, который мы наблюдаем в Фейсбуке, можно найти в литературной полемике далекого прошлого.
Причем распределение ролей там будет примерно такое же: одни вокруг «Нового мира», другие вокруг «Октября», а третьи на радиостанции «Освобождение», и все при этом хотят, чтобы остальных не было.
Большое количество украинских государственников и милитаристов среди московских интеллигентов - главное открытие десятых.
Ну и, собственно, за что они борются - видимо, за победу украинской армии и территориальную целостность Украины. Это довольно забавно.
Фейсбук минимизирует возможность физического насилия. И в конечном итоге служит политической стабильности.
По сравнению с нулевыми сейчас гораздо выше доля СМИ, которые можно безоговорочно считать органами пропаганды.
5. Как меняет эти споры их виртуальность? Что она делает возможным и невозможным?
Очевидно, она минимизирует возможность физического насилия, не только частного, но и системного, то есть организованного, уличного, революционного. И в конечном итоге служит политической стабильности.
Линор Горалик:
... мы наблюдаем немыслимо заряженные этические дискуссии и в других либеральных средах (скажем, многие следят как минимум за американской, европейской, израильской общественной жизнью).
... в силу политически обусловленного согласия по огромному ряду вопросов - мелких и крупных, ежедневных, политических и общественных, каждый из которых в нормальной ситуации был бы вполне допустимым поводом для спора, - сам факт разногласия оказывается травмой для нашей среды, и травма эта, естественно, переживается очень тяжело.
О чем бы ни шла речь - о вещах бытовых или протополитических, о вопросах воспитания или общественного поведения, - сам факт раскола, не-общности иногда оказывается главной и самой болезненной частью полемики, а в дискуссию непременно вплетаются голоса, пытающиеся противостоять именно этому обстоятельству.
Но, увы, монолитных сред из живых людей, видимо, не бывает, и даже среда, искренне стремящаяся к такой монолитности и проявляющая чудеса взаимной поддержки (которым мы оказываемся свидетелями каждый день), постоянно вынуждена с изумлением и болью обнаруживать себя в ситуациях не-общности.
К счастью, кажется, у всего происходящего сейчас, каким бы болезненным оно ни было, есть как минимум один крайне серьезный плюс: этот опыт выживания в яростном споре со своими, с близкими, с «такими же, как я», может быть, поможет нам легче договариваться друг с другом в следующей, новой реальности - еще менее однозначной и еще более требовательной, но допускающей и даже требующей неизмеримо большего числа разногласий по неизмеримо большему числу вопросов, - когда она, эта реальность, наконец возникнет. А она возникнет.
Александр Баунов:
российский Фейсбук превратился в политический институт, такой бесконечный интернет-парламент или даже не парламент, а народное собрание - учитывая, что никакой другой постоянной площадки для политической жизни у нас нет. И поскольку это политика, а политика - вещь не только про то, как люди объединяются, но и про то, как они разделяются, то, естественно, Фейсбук как вещь политическая разделился на партии, но особая жестокость этого интернет-парламента еще связана с ощущением дистанции, безопасности, некоторого бесстыдства, которое дает сеть. Потому что выстрелить издалека проще, чем воткнуть в живого человека, который стоит перед тобой, штык. Сбросить бомбу проще - ты вообще не видишь, кто там погиб. Поэтому ощущение безнаказанности кроме всего прочего дает повышенную остроту полемики.
В какой-то момент было принято по умолчанию, что интернет - это пространство, где ты говоришь менее лицеприятно, чем в офлайне. Это пространство, где такие нравы, такой этикет приносят популярность.
Особая жестокость этого интернет-парламента связана с ощущением дистанции, безопасности, бесстыдства, которое дает сеть.
С одной стороны, любой спор сводится к политике. С другой, мы сейчас скатываемся к тому, к чему так быстро скатились американцы.
Они любую тему стали сводить к тому, выгодно это нелюбимой власти или невыгодно.
Соответственно, очень быстро споры этические, образовательные, кулинарные, про городское благоустройство скатываются к политике, и структура спора, разделения людей определяется политическими воззрениями.
То есть люди не могут просто спорить о школе, они еще параллельно спорят о Путине.
Произошла рефлексия по поводу общественного раскола. Раньше этой рефлексии не было. Говорили: «Вот неправильные люди, их надо немедленно осудить». Нужно было просто занять верную сторону в споре и, так сказать, встать в красивую позу. А после рефлексии всегда возникает гораздо большее количество оговорок.
Фейсбук - это народное собрание, агора, «медиасрачи» - это узкий сегмент этой агоры. Назовем его «союзом журналистов».
Андрей Архангельский:
ярость - реакция на отсутствие других каналов коммуникации с властью, отсутствие возможности повлиять на общество в целом. Это социальная клаустрофобия, груз отложенных, нерешенных вопросов. Бессилие оборачивается ненавистью к зеркалу, в роли которого выступают те, кто первыми попадается под руку, - «свои»; по сути это ненависть к самим себе.
На вопрос «почему вы увлекаетесь политикой» Фуко ответил: «Было бы странно, если бы я не увлекался политикой».
Навязчивая деполитизация постсоветского человека, лишение его политических инстинктов привели к обратному - к политизации любых вопросов.
Естественно, и к обсуждению в сетях того, что табуировано в официальном дискурсе.
Чем меньше реальной политики в России, тем больше ее в Фейсбуке. Можно было бы сказать, что риторика соцсетей - зеркальное отражение риторики власти, у которой тоже нет привычки к другой точке зрения, уважения к другому, навыков диалога. Коммуникация ведь - не говорить, а слушать. Общепринятая у нас манера спора в Фейсбуке - перенятая от официоза - имеет единственной целью отмену оппонента, символическое насилие над ним, стирание его в пыль, произнесение над его прахом сакраментального «ты - никто». Но в соцсетях вырабатывается уже и другая культура: «сохранения оппонента».
Фейсбук в силу своей природы заставляет думать о сохранении другого.
Темы споров могут казаться мелкими, но на самом деле все они сводятся к спорам об универсальных ценностях, к тому, что считать злом или добром.
Люди в соцсетях делают то, чего не сделали ни государство, ни официальные СМИ за 25 лет, с 1991 года. И я это назвал бы чудом.
Бессилие оборачивается ненавистью к зеркалу, в роли которого выступают «свои»; по сути, это ненависть к самим себе.
Эти споры - попытка сформулировать новые нормы морали.
Люди сами не догадываются, что в этих спорах закладывается фундамент будущего.
Все эти споры - попытки формирования собственной совести, почерпнутой не из сказки «Репка», а из болезненных компромиссов и дискуссий.
В России человеку очень сложно почувствовать себя единицей. Это «собирание себя» - в противовес «собиранию земель» - новый опыт самоидентификации, и он прорастает среди грязи.
Трудно быть богом, но еще труднее быть целым собой.
Вообще слово «медиасрач» придумал примерно тот же человек, который придумал термин «постправда».
Само название намекает, что «никакой правды на самом деле нет», что «ваши споры бессмысленны».
Человеку, лишенному этических инстинктов, было бы приятнее считать, что и все остальные их лишены. А в общем-то все развивается правильно: поначалу журналисты как самые активные пользователи решали свои вопросы, профессиональные и этические, в сети, затем подтянулись и люди других профессий. А затем случилось, как я сказал уже, чудо: оказалось, что в этих спорах принимают участие сотни тысяч людей, население небольшого городка.
Какой же это «срач»? Это полноценный референдум.
Виртуальность помогает быть вовлеченными в спор максимальному числу людей, которые иногда сохраняют свою анонимность, и благодаря их невидимости формируется в том числе общественное мнение. Нам внушают, что «интернет - это помойка». Между тем, интернет - это и есть «гражданское общество» в России, а не его имитация. О главном не пишут в газетах, и о главном молчит телеграф - но о главном пишут в Фейсбуке. Благодаря виртуальности происходит даже «работа души», как писали в старых книгах, - например, в спорах о сострадании после очередных терактов или трагедий с самолетами.
Элла Панеях:
Еще несколько лет назад социальные сети были элитарным местом. Сейчас присутствие в сети перестало быть классовой привилегией. То, что сейчас кажется ожесточенными спорами, - это, в первую очередь, просто разница моделей общения. Мы начали сталкиваться в сети с теми людьми, которых раньше не слышали и старались в своей жизни не встречать. С теми, у кого невысока культура письменной речи, культура спора.
То, что мы не видим бурных споров, например, у юристов, говорит о том, что в России юридическая профессия в загоне.
Другая причина состоит в том, что сегодня в стране подавлена всякая политическая дискуссия. Войны в Фейсбуке становятся суррогатом политики.
Если бы эти позиции приходилось согласовывать в реальной политической борьбе, то высказывания были бы приличнее: все старались бы привлечь на свою сторону заинтересованных наблюдателей и не превратить идейного противника, несогласного с тобой по одному вопросу, в вечного врага. Когда люди имеют возможность действительно решать проблемы, они стараются вести себя разумно и уравновешенно. Но в ситуации, когда решения принимаются не там, где идет обсуждение проблем, люди естественным образом начинают позволять себе больше.
мы тихо въезжаем в современность: в общество сетевых связей, разнообразия, в общество, которое гораздо больше ценит индивидуальность, а не принадлежность к большим группам. Это неизбежно трансформирует этику. В такие трансформационные периоды размывается консенсус по поводу общественной морали. У людей возникают разные мнения о том, что хорошо, а что плохо: у кого-то они еще старые, у кого-то более продвинутые и буквально у всех - куда менее определенные, чем в спокойные периоды. Поэтому каждый вопрос неизбежно приводит к дискуссии об этических основаниях наших действий, наших мнений.
То, что называется «медиасрач», - очень здоровый процесс, когда профессиональное сообщество уточняет свои нормы. Понятно, что журналисты представлены в Фейсбуке больше, чем, скажем, врачи или юристы, поэтому их споры о стандартах, о профессиональной этике становятся видимым событием, за которым много народу следит с попкорном. Это говорит о том, что, несмотря на цензуру в подцензурной части СМИ, профессия жива.
В современном мире практически нет виртуальности, отдельной от реальной жизни.
Профайл в Фейсбуке - это не то, от чего легко отвязаться.
Глеб Напреенко:
Фейсбук стал отражать двойственность современного положения вещей. С одной стороны, он играет роль клапана для спуска пара от политического недовольства, отчаяния. C другой - показывает живое смещение фокуса с вопросов «большой» политики на уровень микрополитики, политического, растворенного в повседневном, - например, споров о скандальных инцидентах, феминизме и гендере.
В ситуации, когда решительно не хватает независимых и способных адекватно оплачивать интеллектуальный труд СМИ, имеющих доступ к широкой аудитории и готовых публиковать статьи малоизвестных авторов, Фейсбук оказывается относительно демократичным медиумом. На Фейсбуке нет трибуны, с которой бы монопольно вещали успешные «лидеры протеста», как это было на «болотных» митингах.
Как и любой другой медиум - от театра до видеочата, - Фейсбук работает и как сцена для обнажения, и как прикрытие. Прикрытие в том числе от сотрудников государства, силовое вторжение которых в соцсети пока еще остается редкостью - чего не скажешь о пространстве уличной политики.
Статус любого текста, публикуемого на Фейсбуке, двусмыслен: это то ли манифест, обдуманное программное заявление, то ли болтовня, способ убить время. Эта двусмысленность обладает эмансипирующим эффектом. Многим легче высказываться о политике в такой не предполагающей ответственности рамке, чем в статье. Резкость, грубость - эффект такого рода речи из-под прикрытия, которую не все были бы готовы произвести офлайн или в полноценном тексте.
Именно отсутствие окончательного разрешения и исхода делает Фейсбук источником изматывающего, но неиссякаемого наслаждения.
Но эта легковесность ставит под вопрос возможность решительного акта в рамке Фейсбука. И дело не только в сильной ограниченности аудитории любого поста. Но и в том, что из Фейсбука можно уйти или вернуться в любой момент. Время на Фейсбуке течет бесконечно тягуче, как пролистывается лента или треды комментов, оно даже обратимо: можно редактировать, удалять свои предыдущие высказывания. Именно здесь одно из слабых мест Фейсбука перед лицом политики.
Многие пользователи Фейсбука сталкиваются с оппонентами, которым всегда необходимо написать последний комментарий в треде, - или сами обнаруживают себя захваченными дурной бесконечностью «еще одного коммента».
И эта бесконечность вшита в Фейсбук его создателями.
Фейсбук как сервис устроен так, чтобы постоянно воспроизводить захват психической энергии пользователей: в углу экрана вспыхивают ярко-красные цифры непросмотренных уведомлений - «такой-то также прокомментировал», «такой-то упомянул». Фейсбук (и это сильно заметно при сравнении, например, с куда более анархическим и простодушным «Контактом») - сервис, в своей основе проникнутый капиталистической логикой. «О чем вы думаете?» - каждый раз спрашивает Фейсбук с заинтересованностью пиар-менеджера. «Лайки» стали новой единицей виртуальной меновой стоимости. Накал дискуссий - это успех бизнес-проекта. Но, чтобы эти дискуссии становились чем-то большим, нужно производить разрывы в логике Фейсбука.
...это общий удел - добиваться не совсем того, чего хотел, и приходить не совсем туда, куда, казалось, шел.
Оксана Мороз:
все эти войны носят характер «холиваров». Это значит, что любое столкновение - это борьба не на жизнь, а на смерть, окончательное выявление правых и виноватых, радикальное вычеркивание тех, кто попирает принятые в данном сообществе (или в пространстве частного аккаунта) убеждения, из списка «друзей» и т.д. Суть холивара - в безусловном продавливании одной позиции как «истинной», в уничтожении противника - того, кто посмел взглянуть на ситуацию иначе. Присутствие срединных, спокойных точек зрения в такой войне - не преимущество, а демонстрация слабости. Вы не готовы судить и быть судимым? Вы предлагаете не делать скорых выводов? Значит, следуя обычной логике таких столкновений, у вас либо нет своего мнения, либо вы боитесь его озвучить. В любом случае вы - «пацифист», а таким не место на поле боя.
Во-вторых, у этих войн нет конца. Поскольку достичь абсолютной «правды» невозможно, а инфоповодов, требующих реакции, много, пользователи раз за разом возвращаются в ситуацию конфронтации.
Присутствие срединных точек зрения в такой войне - не преимущество, а демонстрация слабости. Вы не готовы судить и быть судимым? Вы - «пацифист», а таким не место на поле боя.
Кстати, на мой взгляд, конфликтогенность Фейсбука сейчас выше, чем пять лет назад. Это связано и с увеличением количества пользователей, и с появлением большего количества медийных проектов и наращиванием сетевой мощи уже знакомых СМИ, предоставляющих массу поводов для холивара. Без блогеров мы бы не вели войны по поводу «шубохранилища» и «идейного вдохновителя всех педофилов», без новых онлайн-сервисов не узнали бы про «псковских подростков», а без онлайн-версий газет не спорили бы до хрипоты о «группах смерти “ВКонтакте”». Этот информационный шум, помноженный на отсутствие усвоенных норм медийной грамотности (например, привычки к фактчекингу), приводит к превалированию «войн» над обстоятельными дискуссиями.
Во-первых, эти споры не виртуальны. Последствия онлайн-поведения могут быть вполне реальны - и я имею в виду не столько преследование по статье 282 УК РФ, сколько банальные репутационные риски. Человек, известный как тролль или агрессор, хейтер, однажды может оказаться в своеобразной «зоне отчуждения», покинуть которую будет очень сложно.
Во-вторых, раз сеть - среда обитания, то ее неэкологичность влияет на качество жизни. Участие в онлайн-скандалах утомляет, отнимает силы, которые можно было бы потратить на что-то более ценное.
Сам спор не меняет российскую социальную среду, это почти всегда выпуск пара. А вот понимание патологий этой коммуникации может привести к принятию на себя ответственности за каждый эпизод общения, обучению медийной грамотности, экологичному поведению. Хотелось бы только, чтобы эти изменения происходили не по воле контролирующих инстанций, а по желанию самих людей, стремящихся к миру, а не войнам.
Иван Давыдов:
Фейсбук-войны - это войны за моральную правоту. За право считать себя представителем сил добра. Даже спор о том, можно ли мочиться на Патриарших или бить журналиста ведром по голове, когда журналист обнаружил в ресторане просрочку, сначала разными способами политизируется, затем выводится в сферу этики, а дальше происходит попытка рейдерского захвата добра. Поскольку добро - вещь размытая, его, как правило, хватает всем сторонам спора, и, в общем, все остаются довольными и с поднятой самооценкой. До следующей битвы.
Алексей Цветков-младший:
группы очень легко поляризуются: уже тогда было замечено, что отсутствие очного контакта способствует обострению и резкости полемики, что в реале обычно смягчается мимикой и поведением, не говоря уже о том, что собеседники в сети часто попадаются такие, каких в кругу знакомых, по необходимости более узком, шанс встретить невелик. Попытки смягчить тон смайликами выглядят манерно и быстро выходят из употребления. Не говоря уже о том, что профессия тролля тоже возникла еще тогда, а тролли не затем ввязываются в беседу, чтобы смягчить ее тон.
Попытки смягчить тон смайликами выглядят манерно и быстро выходят из употребления.
Кроме того, Фейсбук сильнее стимулирует накал спора, чем это когда-то делал «Живой журнал», он больше располагает к коротким репликам, чем к пространным трактатам, то есть к более обостренной риторике.
2. Как фейсбук-войны связаны с политической современностью в России?
Практически никак, то есть не больше, чем с любым другим предметом. Любой повод хорош для поляризации мнений. Достаточно взглянуть на группы сторонников и противников Трампа в Америке, где отсутствует строгая модерация, - тот же апокалипсис, может, и посильнее.
3. Как менялись объекты фейсбук-войн за последние пять лет, с конца протестов?
Их ничто не объединяет, кроме особенностей сетевого общения. Объект тут даже не важен - это может быть война с Украиной, любовь или нелюбовь к власти, русская грамматика, правописание или кулинария. Мы говорим о человеческой природе и возможных методах ее исправления. Этот диспут не прерывается с тех пор, как возникла цивилизация, но результаты его пока минимальны.
4. Как меняет эти споры их виртуальность? Что она делает возможным и невозможным?
Возможными и невозможными их делает само присутствие спорящих в Фейсбуке. Как гласит пословица, боишься жара - не суйся в кухню.
Евгения Пищикова:
Традиция сетевых споров была выращена в ЖЖ.
Вспомним ЖЖ: пять миллионов русскоязычных дневников, несколько виртуальных языков, иерархия (тысячники и свита), выращенная «культура бесчинства» в комментариях. Репутация блогера прирастала «срачами»: незабываемы прекрасные клатчесрач, хлеборезкасрач и прочие. Популярные сетевые деятели могли написать о себе: «Я, как странствующий рыцарь, брожу между дневниками, как между турнирами, - ищу, где бы сразиться». Двенадцать лет ЖЖ в борьбе честолюбий растил репутации и право на собственное авторитетное слово - растил так называемую блогерскую правду. Считалось, что блогерская правда заменит официальную прессу. Пока она была личным мнением, запущенным слухом, но станет признанной правдой. Тысячи людей, видящих правду и рассказывающих о ней…
Споры более ожесточены не потому, что больше болит, а потому, что не болит вовсе.
Из споров ушла индивидуальность, осталась только общественная страсть, страсть общего пользования.
События на Украине сломали, по моему мнению, эту идею и эту титаническую работу. Все получилось наоборот. Не личное наблюдение, переживание, личная аналитика, то есть личный «слух» стали правдой, а вся информация, не подтвержденная официально или, что еще хуже, не озвученная в телевизионном эфире, стала считаться слухом.
То, что сейчас происходит в Фейсбуке, - это не личные споры, как раньше. Споры более ожесточены не потому, что больше болит, а именно потому, что не болит вовсе.
Это театр ролей, дель арте. Так проще переживать ситуацию, проигрывая ее. Есть всем понятные позиции. Коломбина - #яжемать; Арлекин - #СлаваУкраине! И он же - #Опятьукропынабежали. Пьеро - #поравалитьвывсевиноватыктоостался.
Из споров ушла индивидуальность, осталась только общественная страсть, страсть общего пользования.
Колта собрала у некоторых "экспертов" ответы на вопросы про "русский Фейсбук".
Получилось много ответов о том, что "русский Фейсбук" -- своего рода духовный наследник того старого, мёртвого ЖЖ)
Вопросы:
1. Российский Фейсбук стал местом ожесточенных споров. Как вы думаете, откуда берется эта ярость?
2. Как фейсбук-войны связаны с политической современностью в России?
3. Как менялись объекты фейсбук-войн за последние пять лет, с конца протестов?
4. Фейсбук-войны 2015-2017 гг. - это продолжение «медиасрачей» или нет?
5. Как меняет эти споры их виртуальность? Что она делает возможным и невозможным?
Ниже некоторые фрагменты, в котором обнаруживается явное желание видеть "свой Фейсбук" местом дискуссии.
Между тем, именно Фейсбук -- не место для дискуссий хотя бы потому, что там они неудобны
Мария Кувшинова:
Я живу в маленьком городе недалеко от Петербурга и, честно говоря, не чувствую никакой растущей агрессии - ни в электричках, ни в метро, ни в продуктовых магазинах, ни в кинотеатрах.
Думаю, что фрустрация, приводящая к ФБ-войнам, специфична для определенной прослойки граждан конкретно в Москве.
Помню, в прежние годы в этой среде принято было вести себя так, чтобы не оступиться - то есть не ввязаться в какой-нибудь одиозный провластный проект, но с тех пор все уже оступились по многу раз: ведь деньги в России, особенно в гуманитарной сфере, происходят ровно из одного источника.
...каждый хочет оставаться хорошим в своих глазах и глазах окружающих, поэтому в поисках чистоты сообщество переместилось в сексуально-бытовую сферу, завесу тайны над которой повсеместно приоткрывает все та же наступающая транспарентность.
Споры в ФБ - это агония горностая, который уже заметил на своей шкурке несмываемое пятно.
Все фейсбук-войны объединяет забвение.
Каждая из них через неделю будет забыта, и совершенно заслуженно.
Все действия в социальной сети осуществляет маска, но маску тоже надо уметь выбирать, а это умеют не все, как не все хорошо подбирают себе костюм.
С начала 1990-х и до недавнего времени работником медиа зачастую являлся человек, который «хорошо пишет». Люди получали зарплаты с тем, чтобы их прекрасные тексты были написаны, - и никому не было дела до того, будут ли они прочтены.
Потом наступила «гребаная цепь», а потом пришел кликбейт: выяснилось, что викторина «Кто вы в “Игре престолов”» обходится дешевле и собирает в разы больше, чем пучок колонок, колумнистов поувольняли, но прекрасные тексты все равно просятся наружу и порождают водопады других прекрасных текстов в комментариях.
Россия - страна логоцентриков, просто раньше у них была работа в СМИ, а теперь все реже.
Желание и умение складывать слова в предложения накладываются на фрустрацию от потери статуса, возраст и большое количество свободного времени.
==============
Михаил Пожарский:
...вовсе не блоги превратились в СМИ, а, скорее, СМИ деградировали до уровня блогов, растеряв остатки журналистской этики и ответственности за качество информации.
Когда-то площадкой общественно-политических дискуссий был ЖЖ, затем его купила российская компания СУП, за несколько лет сведя повестку ЖЖ к обсуждению задницы Лены Миро.
Теперь блогеры добежали до Telegram, который представляет собой гетто-апофеоз, где нет комментариев и возможна полная анонимность.
Фейсбук - это такая промежуточная ступень...
При этом качественная расследовательская журналистика в РФ продолжает вымирать.
Не следует считать соцсети последней надеждой и оазисом свободы слова.
Для того чтобы лишить общество голоса, есть два способа.
Первый - это прямые запреты, по такому пути пошел Роскомнадзор и добился лишь того, что значительная часть российской аудитории освоила ТОР.
Второй - утопить всякую содержательную дискуссию в бесконечном потоке спама.
Второй способ неплохо сработал в ЖЖ, да и, возможно, обкатывается в ФБ: достаточно вспомнить, сколько скандалов было посвящено выборам и коррупционным историям, а сколько - критике «оскорбляющей женщин рекламы», проискам «групп смерти» и прочим столь же актуальным вопросам.
То есть российские споры в соцсетях отличают не масштабы и ожесточенность, а то, что они по большей части совершенно бессмысленны и лишены привязки к актуальным политическим проблемам.
Скандалы вокруг «оскорбительной рекламы» в бедной автократической стране - не актуальная повестка, а просто калька с западной SJW-альтрайт-проблематики и прочего «геймергейта».
Это такой эскапизм, косплей и... карго-культ.
Дающий возможность кучке фейсбучных хипстеров ненадолго представить, будто у них образовался кусочек NY внутри Садового кольца, а заодно не бояться, что их посадят за обсуждение чего-то действительно серьезного.
С другой стороны, от ФБ-скандалов есть и польза: например, обсуждения того, стоит ли записным оппозиционерам напиваться на дне рождения барышни, состоявшей некогда в руководстве организации, члены которой занимались избиением оппозиционных активистов. То, что социальные связи в России традиционно строятся на делении на «своих» (которым прощают все) и «чужих» (которым не прощают ничего), - это одна из самых больших российских бед, не дающая нам стать полноценным гражданским обществом. В гости к «заклятым друзьям», понятное дело, ходили и раньше, но сейчас благодаря соцсетям это стало публичным.
Екатерина Шульман:
Все соцсети начинались как в некотором роде элитарное, ограниченное пространство: ЖЖ - как клуб филологов, Фейсбук - как площадка программистов (в США) или медиапублики (в России).
А потом туда приходят миллионы, и это меняет поле и модус дискуссии.
В значительной степени эта дискуссия ведется с людьми, с которыми мы не в состоянии столкнуться в реальной жизни.
А эти незнакомые люди - для нас как будто и не совсем люди, скорее, значки на экране.
Отсюда во многом возникает впечатление, что в социальных сетях все очень злые и грубые. На самом деле люди, которые знакомы лично или хотя бы заочно и связаны культурно-деловыми отношениями, спорят в сети так же, как они это делают в офлайне. Поэтому особая «ярость» и «свирепость» фейсбучных дискуссий - это иллюзия.
Как только дискуссия приобретает социально-политический характер, в ней появляются негуманоидные или не полностью гуманоидные участники. Это, по степени возрастания гуманоидности, автоматически генерируемые боты, платные производители комментариев и добровольные тролли - люди, постепенно теряющие человеческий облик из-за неосторожного обращения с пространством сетевой коммуникации.
Искусственно генерируемые комментарии или комментарии, генерируемые преднамеренно не для того, чтобы вступить в дискуссию, а для того, чтобы белым шумом как-то замусорить пространство, - значимый фактор, который надо учитывать.
Связь ФБ-дискуссий с политической ситуацией в стране состоит в том, что сетевые платформы принимают на себя несвойственную им нагрузку.
Значительная часть того, что у нас происходит в Фейсбуке, должна происходить в парламентах, причем в парламентах всех уровней.
Поэтому и уровень напряжения там действительно высокий.
Там чрезмерная концентрация людей.
Мы во многом должны быть не там.
Олег Кашин:
1. Российский Фейсбук стал местом ожесточенных споров. Как вы думаете, откуда берется эта ярость?
Я думаю, дело в неудовлетворенности - не знаю людей, которые были бы сегодня довольны своим положением в обществе. Одни чувствуют себя обделенными, считая, что их место занимает кто-то другой, другие страдают из-за отсутствия признания
Проявления того же конфликта, который мы наблюдаем в Фейсбуке, можно найти в литературной полемике далекого прошлого.
Причем распределение ролей там будет примерно такое же: одни вокруг «Нового мира», другие вокруг «Октября», а третьи на радиостанции «Освобождение», и все при этом хотят, чтобы остальных не было.
Большое количество украинских государственников и милитаристов среди московских интеллигентов - главное открытие десятых.
Ну и, собственно, за что они борются - видимо, за победу украинской армии и территориальную целостность Украины. Это довольно забавно.
Фейсбук минимизирует возможность физического насилия. И в конечном итоге служит политической стабильности.
По сравнению с нулевыми сейчас гораздо выше доля СМИ, которые можно безоговорочно считать органами пропаганды.
5. Как меняет эти споры их виртуальность? Что она делает возможным и невозможным?
Очевидно, она минимизирует возможность физического насилия, не только частного, но и системного, то есть организованного, уличного, революционного. И в конечном итоге служит политической стабильности.
Линор Горалик:
... мы наблюдаем немыслимо заряженные этические дискуссии и в других либеральных средах (скажем, многие следят как минимум за американской, европейской, израильской общественной жизнью).
... в силу политически обусловленного согласия по огромному ряду вопросов - мелких и крупных, ежедневных, политических и общественных, каждый из которых в нормальной ситуации был бы вполне допустимым поводом для спора, - сам факт разногласия оказывается травмой для нашей среды, и травма эта, естественно, переживается очень тяжело.
О чем бы ни шла речь - о вещах бытовых или протополитических, о вопросах воспитания или общественного поведения, - сам факт раскола, не-общности иногда оказывается главной и самой болезненной частью полемики, а в дискуссию непременно вплетаются голоса, пытающиеся противостоять именно этому обстоятельству.
Но, увы, монолитных сред из живых людей, видимо, не бывает, и даже среда, искренне стремящаяся к такой монолитности и проявляющая чудеса взаимной поддержки (которым мы оказываемся свидетелями каждый день), постоянно вынуждена с изумлением и болью обнаруживать себя в ситуациях не-общности.
К счастью, кажется, у всего происходящего сейчас, каким бы болезненным оно ни было, есть как минимум один крайне серьезный плюс: этот опыт выживания в яростном споре со своими, с близкими, с «такими же, как я», может быть, поможет нам легче договариваться друг с другом в следующей, новой реальности - еще менее однозначной и еще более требовательной, но допускающей и даже требующей неизмеримо большего числа разногласий по неизмеримо большему числу вопросов, - когда она, эта реальность, наконец возникнет. А она возникнет.
Александр Баунов:
российский Фейсбук превратился в политический институт, такой бесконечный интернет-парламент или даже не парламент, а народное собрание - учитывая, что никакой другой постоянной площадки для политической жизни у нас нет. И поскольку это политика, а политика - вещь не только про то, как люди объединяются, но и про то, как они разделяются, то, естественно, Фейсбук как вещь политическая разделился на партии, но особая жестокость этого интернет-парламента еще связана с ощущением дистанции, безопасности, некоторого бесстыдства, которое дает сеть. Потому что выстрелить издалека проще, чем воткнуть в живого человека, который стоит перед тобой, штык. Сбросить бомбу проще - ты вообще не видишь, кто там погиб. Поэтому ощущение безнаказанности кроме всего прочего дает повышенную остроту полемики.
В какой-то момент было принято по умолчанию, что интернет - это пространство, где ты говоришь менее лицеприятно, чем в офлайне. Это пространство, где такие нравы, такой этикет приносят популярность.
Особая жестокость этого интернет-парламента связана с ощущением дистанции, безопасности, бесстыдства, которое дает сеть.
С одной стороны, любой спор сводится к политике. С другой, мы сейчас скатываемся к тому, к чему так быстро скатились американцы.
Они любую тему стали сводить к тому, выгодно это нелюбимой власти или невыгодно.
Соответственно, очень быстро споры этические, образовательные, кулинарные, про городское благоустройство скатываются к политике, и структура спора, разделения людей определяется политическими воззрениями.
То есть люди не могут просто спорить о школе, они еще параллельно спорят о Путине.
Произошла рефлексия по поводу общественного раскола. Раньше этой рефлексии не было. Говорили: «Вот неправильные люди, их надо немедленно осудить». Нужно было просто занять верную сторону в споре и, так сказать, встать в красивую позу. А после рефлексии всегда возникает гораздо большее количество оговорок.
Фейсбук - это народное собрание, агора, «медиасрачи» - это узкий сегмент этой агоры. Назовем его «союзом журналистов».
Андрей Архангельский:
ярость - реакция на отсутствие других каналов коммуникации с властью, отсутствие возможности повлиять на общество в целом. Это социальная клаустрофобия, груз отложенных, нерешенных вопросов. Бессилие оборачивается ненавистью к зеркалу, в роли которого выступают те, кто первыми попадается под руку, - «свои»; по сути это ненависть к самим себе.
На вопрос «почему вы увлекаетесь политикой» Фуко ответил: «Было бы странно, если бы я не увлекался политикой».
Навязчивая деполитизация постсоветского человека, лишение его политических инстинктов привели к обратному - к политизации любых вопросов.
Естественно, и к обсуждению в сетях того, что табуировано в официальном дискурсе.
Чем меньше реальной политики в России, тем больше ее в Фейсбуке. Можно было бы сказать, что риторика соцсетей - зеркальное отражение риторики власти, у которой тоже нет привычки к другой точке зрения, уважения к другому, навыков диалога. Коммуникация ведь - не говорить, а слушать. Общепринятая у нас манера спора в Фейсбуке - перенятая от официоза - имеет единственной целью отмену оппонента, символическое насилие над ним, стирание его в пыль, произнесение над его прахом сакраментального «ты - никто». Но в соцсетях вырабатывается уже и другая культура: «сохранения оппонента».
Фейсбук в силу своей природы заставляет думать о сохранении другого.
Темы споров могут казаться мелкими, но на самом деле все они сводятся к спорам об универсальных ценностях, к тому, что считать злом или добром.
Люди в соцсетях делают то, чего не сделали ни государство, ни официальные СМИ за 25 лет, с 1991 года. И я это назвал бы чудом.
Бессилие оборачивается ненавистью к зеркалу, в роли которого выступают «свои»; по сути, это ненависть к самим себе.
Эти споры - попытка сформулировать новые нормы морали.
Люди сами не догадываются, что в этих спорах закладывается фундамент будущего.
Все эти споры - попытки формирования собственной совести, почерпнутой не из сказки «Репка», а из болезненных компромиссов и дискуссий.
В России человеку очень сложно почувствовать себя единицей. Это «собирание себя» - в противовес «собиранию земель» - новый опыт самоидентификации, и он прорастает среди грязи.
Трудно быть богом, но еще труднее быть целым собой.
Вообще слово «медиасрач» придумал примерно тот же человек, который придумал термин «постправда».
Само название намекает, что «никакой правды на самом деле нет», что «ваши споры бессмысленны».
Человеку, лишенному этических инстинктов, было бы приятнее считать, что и все остальные их лишены. А в общем-то все развивается правильно: поначалу журналисты как самые активные пользователи решали свои вопросы, профессиональные и этические, в сети, затем подтянулись и люди других профессий. А затем случилось, как я сказал уже, чудо: оказалось, что в этих спорах принимают участие сотни тысяч людей, население небольшого городка.
Какой же это «срач»? Это полноценный референдум.
Виртуальность помогает быть вовлеченными в спор максимальному числу людей, которые иногда сохраняют свою анонимность, и благодаря их невидимости формируется в том числе общественное мнение. Нам внушают, что «интернет - это помойка». Между тем, интернет - это и есть «гражданское общество» в России, а не его имитация. О главном не пишут в газетах, и о главном молчит телеграф - но о главном пишут в Фейсбуке. Благодаря виртуальности происходит даже «работа души», как писали в старых книгах, - например, в спорах о сострадании после очередных терактов или трагедий с самолетами.
Элла Панеях:
Еще несколько лет назад социальные сети были элитарным местом. Сейчас присутствие в сети перестало быть классовой привилегией. То, что сейчас кажется ожесточенными спорами, - это, в первую очередь, просто разница моделей общения. Мы начали сталкиваться в сети с теми людьми, которых раньше не слышали и старались в своей жизни не встречать. С теми, у кого невысока культура письменной речи, культура спора.
То, что мы не видим бурных споров, например, у юристов, говорит о том, что в России юридическая профессия в загоне.
Другая причина состоит в том, что сегодня в стране подавлена всякая политическая дискуссия. Войны в Фейсбуке становятся суррогатом политики.
Если бы эти позиции приходилось согласовывать в реальной политической борьбе, то высказывания были бы приличнее: все старались бы привлечь на свою сторону заинтересованных наблюдателей и не превратить идейного противника, несогласного с тобой по одному вопросу, в вечного врага. Когда люди имеют возможность действительно решать проблемы, они стараются вести себя разумно и уравновешенно. Но в ситуации, когда решения принимаются не там, где идет обсуждение проблем, люди естественным образом начинают позволять себе больше.
мы тихо въезжаем в современность: в общество сетевых связей, разнообразия, в общество, которое гораздо больше ценит индивидуальность, а не принадлежность к большим группам. Это неизбежно трансформирует этику. В такие трансформационные периоды размывается консенсус по поводу общественной морали. У людей возникают разные мнения о том, что хорошо, а что плохо: у кого-то они еще старые, у кого-то более продвинутые и буквально у всех - куда менее определенные, чем в спокойные периоды. Поэтому каждый вопрос неизбежно приводит к дискуссии об этических основаниях наших действий, наших мнений.
То, что называется «медиасрач», - очень здоровый процесс, когда профессиональное сообщество уточняет свои нормы. Понятно, что журналисты представлены в Фейсбуке больше, чем, скажем, врачи или юристы, поэтому их споры о стандартах, о профессиональной этике становятся видимым событием, за которым много народу следит с попкорном. Это говорит о том, что, несмотря на цензуру в подцензурной части СМИ, профессия жива.
В современном мире практически нет виртуальности, отдельной от реальной жизни.
Профайл в Фейсбуке - это не то, от чего легко отвязаться.
Глеб Напреенко:
Фейсбук стал отражать двойственность современного положения вещей. С одной стороны, он играет роль клапана для спуска пара от политического недовольства, отчаяния. C другой - показывает живое смещение фокуса с вопросов «большой» политики на уровень микрополитики, политического, растворенного в повседневном, - например, споров о скандальных инцидентах, феминизме и гендере.
В ситуации, когда решительно не хватает независимых и способных адекватно оплачивать интеллектуальный труд СМИ, имеющих доступ к широкой аудитории и готовых публиковать статьи малоизвестных авторов, Фейсбук оказывается относительно демократичным медиумом. На Фейсбуке нет трибуны, с которой бы монопольно вещали успешные «лидеры протеста», как это было на «болотных» митингах.
Как и любой другой медиум - от театра до видеочата, - Фейсбук работает и как сцена для обнажения, и как прикрытие. Прикрытие в том числе от сотрудников государства, силовое вторжение которых в соцсети пока еще остается редкостью - чего не скажешь о пространстве уличной политики.
Статус любого текста, публикуемого на Фейсбуке, двусмыслен: это то ли манифест, обдуманное программное заявление, то ли болтовня, способ убить время. Эта двусмысленность обладает эмансипирующим эффектом. Многим легче высказываться о политике в такой не предполагающей ответственности рамке, чем в статье. Резкость, грубость - эффект такого рода речи из-под прикрытия, которую не все были бы готовы произвести офлайн или в полноценном тексте.
Именно отсутствие окончательного разрешения и исхода делает Фейсбук источником изматывающего, но неиссякаемого наслаждения.
Но эта легковесность ставит под вопрос возможность решительного акта в рамке Фейсбука. И дело не только в сильной ограниченности аудитории любого поста. Но и в том, что из Фейсбука можно уйти или вернуться в любой момент. Время на Фейсбуке течет бесконечно тягуче, как пролистывается лента или треды комментов, оно даже обратимо: можно редактировать, удалять свои предыдущие высказывания. Именно здесь одно из слабых мест Фейсбука перед лицом политики.
Многие пользователи Фейсбука сталкиваются с оппонентами, которым всегда необходимо написать последний комментарий в треде, - или сами обнаруживают себя захваченными дурной бесконечностью «еще одного коммента».
И эта бесконечность вшита в Фейсбук его создателями.
Фейсбук как сервис устроен так, чтобы постоянно воспроизводить захват психической энергии пользователей: в углу экрана вспыхивают ярко-красные цифры непросмотренных уведомлений - «такой-то также прокомментировал», «такой-то упомянул». Фейсбук (и это сильно заметно при сравнении, например, с куда более анархическим и простодушным «Контактом») - сервис, в своей основе проникнутый капиталистической логикой. «О чем вы думаете?» - каждый раз спрашивает Фейсбук с заинтересованностью пиар-менеджера. «Лайки» стали новой единицей виртуальной меновой стоимости. Накал дискуссий - это успех бизнес-проекта. Но, чтобы эти дискуссии становились чем-то большим, нужно производить разрывы в логике Фейсбука.
...это общий удел - добиваться не совсем того, чего хотел, и приходить не совсем туда, куда, казалось, шел.
Оксана Мороз:
все эти войны носят характер «холиваров». Это значит, что любое столкновение - это борьба не на жизнь, а на смерть, окончательное выявление правых и виноватых, радикальное вычеркивание тех, кто попирает принятые в данном сообществе (или в пространстве частного аккаунта) убеждения, из списка «друзей» и т.д. Суть холивара - в безусловном продавливании одной позиции как «истинной», в уничтожении противника - того, кто посмел взглянуть на ситуацию иначе. Присутствие срединных, спокойных точек зрения в такой войне - не преимущество, а демонстрация слабости. Вы не готовы судить и быть судимым? Вы предлагаете не делать скорых выводов? Значит, следуя обычной логике таких столкновений, у вас либо нет своего мнения, либо вы боитесь его озвучить. В любом случае вы - «пацифист», а таким не место на поле боя.
Во-вторых, у этих войн нет конца. Поскольку достичь абсолютной «правды» невозможно, а инфоповодов, требующих реакции, много, пользователи раз за разом возвращаются в ситуацию конфронтации.
Присутствие срединных точек зрения в такой войне - не преимущество, а демонстрация слабости. Вы не готовы судить и быть судимым? Вы - «пацифист», а таким не место на поле боя.
Кстати, на мой взгляд, конфликтогенность Фейсбука сейчас выше, чем пять лет назад. Это связано и с увеличением количества пользователей, и с появлением большего количества медийных проектов и наращиванием сетевой мощи уже знакомых СМИ, предоставляющих массу поводов для холивара. Без блогеров мы бы не вели войны по поводу «шубохранилища» и «идейного вдохновителя всех педофилов», без новых онлайн-сервисов не узнали бы про «псковских подростков», а без онлайн-версий газет не спорили бы до хрипоты о «группах смерти “ВКонтакте”». Этот информационный шум, помноженный на отсутствие усвоенных норм медийной грамотности (например, привычки к фактчекингу), приводит к превалированию «войн» над обстоятельными дискуссиями.
Во-первых, эти споры не виртуальны. Последствия онлайн-поведения могут быть вполне реальны - и я имею в виду не столько преследование по статье 282 УК РФ, сколько банальные репутационные риски. Человек, известный как тролль или агрессор, хейтер, однажды может оказаться в своеобразной «зоне отчуждения», покинуть которую будет очень сложно.
Во-вторых, раз сеть - среда обитания, то ее неэкологичность влияет на качество жизни. Участие в онлайн-скандалах утомляет, отнимает силы, которые можно было бы потратить на что-то более ценное.
Сам спор не меняет российскую социальную среду, это почти всегда выпуск пара. А вот понимание патологий этой коммуникации может привести к принятию на себя ответственности за каждый эпизод общения, обучению медийной грамотности, экологичному поведению. Хотелось бы только, чтобы эти изменения происходили не по воле контролирующих инстанций, а по желанию самих людей, стремящихся к миру, а не войнам.
Иван Давыдов:
Фейсбук-войны - это войны за моральную правоту. За право считать себя представителем сил добра. Даже спор о том, можно ли мочиться на Патриарших или бить журналиста ведром по голове, когда журналист обнаружил в ресторане просрочку, сначала разными способами политизируется, затем выводится в сферу этики, а дальше происходит попытка рейдерского захвата добра. Поскольку добро - вещь размытая, его, как правило, хватает всем сторонам спора, и, в общем, все остаются довольными и с поднятой самооценкой. До следующей битвы.
Алексей Цветков-младший:
группы очень легко поляризуются: уже тогда было замечено, что отсутствие очного контакта способствует обострению и резкости полемики, что в реале обычно смягчается мимикой и поведением, не говоря уже о том, что собеседники в сети часто попадаются такие, каких в кругу знакомых, по необходимости более узком, шанс встретить невелик. Попытки смягчить тон смайликами выглядят манерно и быстро выходят из употребления. Не говоря уже о том, что профессия тролля тоже возникла еще тогда, а тролли не затем ввязываются в беседу, чтобы смягчить ее тон.
Попытки смягчить тон смайликами выглядят манерно и быстро выходят из употребления.
Кроме того, Фейсбук сильнее стимулирует накал спора, чем это когда-то делал «Живой журнал», он больше располагает к коротким репликам, чем к пространным трактатам, то есть к более обостренной риторике.
2. Как фейсбук-войны связаны с политической современностью в России?
Практически никак, то есть не больше, чем с любым другим предметом. Любой повод хорош для поляризации мнений. Достаточно взглянуть на группы сторонников и противников Трампа в Америке, где отсутствует строгая модерация, - тот же апокалипсис, может, и посильнее.
3. Как менялись объекты фейсбук-войн за последние пять лет, с конца протестов?
Их ничто не объединяет, кроме особенностей сетевого общения. Объект тут даже не важен - это может быть война с Украиной, любовь или нелюбовь к власти, русская грамматика, правописание или кулинария. Мы говорим о человеческой природе и возможных методах ее исправления. Этот диспут не прерывается с тех пор, как возникла цивилизация, но результаты его пока минимальны.
4. Как меняет эти споры их виртуальность? Что она делает возможным и невозможным?
Возможными и невозможными их делает само присутствие спорящих в Фейсбуке. Как гласит пословица, боишься жара - не суйся в кухню.
Евгения Пищикова:
Традиция сетевых споров была выращена в ЖЖ.
Вспомним ЖЖ: пять миллионов русскоязычных дневников, несколько виртуальных языков, иерархия (тысячники и свита), выращенная «культура бесчинства» в комментариях. Репутация блогера прирастала «срачами»: незабываемы прекрасные клатчесрач, хлеборезкасрач и прочие. Популярные сетевые деятели могли написать о себе: «Я, как странствующий рыцарь, брожу между дневниками, как между турнирами, - ищу, где бы сразиться». Двенадцать лет ЖЖ в борьбе честолюбий растил репутации и право на собственное авторитетное слово - растил так называемую блогерскую правду. Считалось, что блогерская правда заменит официальную прессу. Пока она была личным мнением, запущенным слухом, но станет признанной правдой. Тысячи людей, видящих правду и рассказывающих о ней…
Споры более ожесточены не потому, что больше болит, а потому, что не болит вовсе.
Из споров ушла индивидуальность, осталась только общественная страсть, страсть общего пользования.
События на Украине сломали, по моему мнению, эту идею и эту титаническую работу. Все получилось наоборот. Не личное наблюдение, переживание, личная аналитика, то есть личный «слух» стали правдой, а вся информация, не подтвержденная официально или, что еще хуже, не озвученная в телевизионном эфире, стала считаться слухом.
То, что сейчас происходит в Фейсбуке, - это не личные споры, как раньше. Споры более ожесточены не потому, что больше болит, а именно потому, что не болит вовсе.
Это театр ролей, дель арте. Так проще переживать ситуацию, проигрывая ее. Есть всем понятные позиции. Коломбина - #яжемать; Арлекин - #СлаваУкраине! И он же - #Опятьукропынабежали. Пьеро - #поравалитьвывсевиноватыктоостался.
Из споров ушла индивидуальность, осталась только общественная страсть, страсть общего пользования.