Прифронтовая повесть.
Уже довольно много появилось сочинений на тему войны на Украине.
Еще одна повесть [так себе] -- автор из Украины, Дмитрий Колисниченко -- "Освобожденный" (текста там много избыточного, да простит меня автор я подсократил чуть-чуть, чтобы поместилось здесь):
"Первое лето войны было жарким. Печь начинало с утра. Город просыпался с первыми лучами солнца. Люди спали коротко и тревожно. Сначала грохотало за окраинами. Били по близлежащим селам. Где-то кто-то говорил, что бомбить город не станут. Всем хотелось верить, и до последнего момента все верили. Пока не ударили. Сначала по шахте, потом - по поликлинике, детскому саду, супермаркетам. Морги были переполнены. С линии фронта тела вывозили грузовиками. Несмотря на страх, к обстрелам привыкли. Они стали обыденностью. Погибшие, два-три человека в день, уже казались сухой статистикой.
Город был большой. Война шла монотонно. Люди перестали передвигаться короткими перебежками. На улицах снова гуляли молодые мамы с колясками. Смеялись дети. Полупустой город пытался жить обычной жизнью. Страх перед внезапной смертью от шального осколка начал притупляться, уступая место чувству голода.
Сначала центральное правительство перекрыло все денежные потоки в охваченный войной регион. По телевизору объяснили, что в противном случае деньги попали бы к местному ополчению - террористам, как внушительно говорили дикторы, - и до людей бы все равно не дошли.
Иван Владимирович рассудил, что это - здраво. Однако легче от этого не стало. Его шахтерская пенсия была почти в три раза больше, чем у сестры, проработавшей всю жизнь в школьной столовой. Однако устоявшаяся привычка получать от гнетущего серостью быта одинокого мужика под шестьдесят хотя бы такие маленькие радости, как сигареты, пиво и немного, совсем чуть-чуть, водки, не позволила ему отложить на черный день. То, что он наступит, никто, в том числе Иван Владимирович, предположить не мог.
В то, что денег вдруг не будет, продукты станут дефицитом и вырастут в цене, не верилось даже после того, как началась война.
В первые дни почти никто не заметил, что в городе сменилась власть. Когда в новостях сообщили о приходе военных, Иван Владимирович прильнул к телевизору и не отрывался от него весь вечер. Рассказывали ужасы: убит начальник милиции, похищен мэр. На противоположной окраине, в двух десятках километров, шли перманентные уличные бои с милицией.
На следующее утро, озираясь с опаской, Иван Владимирович вышел из квартиры. Ярко светило весеннее солнце. Было тихо. У подъезда на лавочке курили соседи сверху. Он коротко поздоровался. За последние годы в их доме сменилось больше половины жильцов. Многие квартиры пустовали. Ивана Владимировича злило, что плату за отопление временно бесхозной жилплощади распределяли среди тех, кто остался. Злясь, он тем не менее не жаловался, убеждая себя, что такими вопросами должны заниматься другие - молодые.
«Если им плевать, мне тоже не надо», - угрюмо думал Иван Владимирович.
Соседи лениво проводили его взглядом. Иван Владимирович повернул за угол, где располагались два продуктовых магазина и начинался небольшой рынок. Время близилось к полудню. На улице было не многолюдно. Торговля на рынке шла, как обычно.
Иван Владимирович купил полкило куриных крыльев. Подумав, он взял еще пару пачек сигарет и литр светлого пива.
- Что, дождались освободителей? - спросил он небрежно, стараясь не смотреть на молоденькую пышную продавщицу.
- Хуже все равно не будет, - буркнула она, сразу перестав улыбаться.
Иван Владимирович быстро сложил покупки в целлофановый пакет и отошел в сторону. Руки дрожали. Он убеждал себя, что не от страха. Хотелось курить. И пива. С трудом открыв пачку, достал сигарету и затянулся. Желание болтать показалось неуместным.
Иван Владимирович прошел два квартала к конечной остановке автобуса, идущего через шахту в центр города. Все было тихо. Ни солдат, ни бронетехники, о подходе которой сообщали вчера в новостях.
Чуть поодаль на повышенных тонах спорили мужики.
- Нужно будет - трассу перекроем, бетона хватит! Никто не пройдет! - едва не кричал возбужденно один.
- До одного места твой бетон, когда техника пойдет, - не соглашался другой.
Не дожидаясь, пока его заметят, Иван Владимирович пошел домой.
Первые люди с оружием появились через несколько дней. Преимущественно - молодые ребята. Многих он раньше видел у них в районе. Чуть позже подтянулись мужики постарше, некоторые его ровесники.
Иван Владимирович наглухо закрыл окна, задернул шторы и затаился. Два дня не выходил на улицу, ждал, но ничего не происходило. Никто не приходил. По телевизору рассказывали о стрельбе в городе, мародерстве и насилии, но ни выстрелов, ни других звуков приближающейся опасности слышно не было.
Наконец собравшись с духом, когда закончились продукты, спиртное и сигареты, Иван Владимирович вышел из квартиры. Вокруг на первый взгляд ничего не изменилось, но он чувствовал, что эта безмятежность - обманчива. Он был в этом уверен.
Улицы были все так же немноголюдны. Ни танков, ни БТР не наблюдалось. Иван Владимирович засеменил к магазину и облегченно вздохнул, только оказавшись внутри. За прошедшие дни полки наполовину опустели. Он взял пачку пельменей, алкоголь и сигареты. Расплатившись, собирался выходить, когда заметил через стеклянную дверь идущих в его сторону двух солдат с автоматами наперевес. Оцепенев, с ужасом понял, что они уже поднимаются по лестнице, а он беспардонно таращится на них. Двери раздвинулись, и солдаты остановились. Один из них жестом пригласил Ивана Владимировича выйти. Тот сделал несколько тяжелых шагов.
- Документы ваши можно? - вежливо, но настойчиво поинтересовался у него солдат.
У Ивана Владимировича задрожали ноги. Перед глазами встало серое марево. Он пошатнулся, словно пьяный, и, чтобы не упасть, ухватился за металлический каркас двери.
- Что с вами? - парень заботливо твердо взял его под локоть.
- Голова закружилась, - коротко выдохнул Иван Владимирович, принявшись машинально шарить по карманам легкой спортивной ветровки и брюк. Наконец достал пенсионное удостоверение и протянул солдату.
- А паспорт? - бегло изучив документ, спросил тот.
- Дома забыл, - пробормотал Иван Владимирович.
- Что? - не расслышал солдат.
- Дома забыл, - повторил громче, испуганно фальшивя.
- Вам нужно отдохнуть. Вас проводить? - поинтересовался молодой ополченец.
- Нет, спасибо, - глухо выдавил Иван Владимирович и поковылял прочь, боясь ускорить шаг, чтобы солдаты за спиной, не дай бог, не подумали, что он собирается бежать. Что у него что-то на уме. Чтобы они не выстрелили. Пройдя пару десятков шагов до угла своего дома, набравшись смелости, обернулся через плечо - у магазина никого не было.
Война набирала обороты. С каждым днем в районе появлялось все больше солдат. Они суетливо сновали туда-сюда, не обращая внимания на терзаемых неопределенностью жителей. Иногда вдалеке слышались выстрелы. Однажды стрельба случилась где-то по соседству - на параллельной улице.
Иван Владимирович старался не выходить из квартиры без особой надобности, выбираясь за продуктами, алкоголем и сигаретами раз в три дня. Все остальное время смотрел телевизор, спал и думал. От потока информации и мыслей к ночи начинала болеть голова. Глядя однажды утром на себя в зеркало, он с грустью отметил, что совсем поседел. ...начались перебои с продуктами, не стало денег, после чего Иван Владимирович почти потерял сон.
К лету на город упали первые снаряды. Совершенно неожиданно. В полдень. Бомбы падали бессистемно - в центре и на окраинах. К горизонту из города потянулись грузовики с солдатами и военная техника.
По телевизору говорили, что ополченцы обстреливают себя сами. Бьют по мирным жителям. По заложникам. Все это звучало несколько дико, но чувство страха, успевшее устояться и немного притупиться, теперь находило выход в ненависти. И он верил. Верил всему. Ненависть порождала новый страх. Он понял, что пропал, оказавшись среди врагов.
Большинство окружавших его людей, даже сестра, отказывались верить новостям. Они их не слушали. Некоторые и вовсе призывали отключить город от центрального телевидения. Это было каким-то наваждением. Молодые парни брали в руки оружие и шли умирать. Иван Владимирович отказывался понимать за что.
О происходящем люди говорили крайне редко. И неохотно. Да и самих жителей становилось все меньше. Город стремительно пустел. Первыми уехали дети, после - женщины. За ними потянулись мужчины. Их Иван Владимирович ненавидел больше всего. Он был уверен, что они вернутся при первой возможности. Пересидят - и приедут. В итоге в городе остались одни старики и солдаты. Остались те, кто так и не сумел уехать. Или не захотел. Иван Владимирович относился к первым. Вторых он не понимал и оттого боялся.
Все тут были заодно. Против него. Иван Владимирович был в этом уверен.
На первых порах на семейных встречах, в кругу своих, выпив, набравшись храбрости, начинал осторожно, с болезненным упорством доказывать всем, что они не правы. Что они глубоко заблуждаются. Не ведают, что творят. А прав - он. Он все знал точно. Наверняка.
- Давно пора было погнать всю эту камарилью. Сколько уже лет они из нас кровь пьют. Баста! Теперь пускай получают за все, - начинал пьяно куражиться Андрей - муж племянницы, дочери сестры.
Андрея Иван Владимирович не любил. Презирал. Говорил тот много, знал мало. Его разглагольствования на тему «ополченцев» и «карателей» действовали на нервы. При этом Андрей хорошо зарабатывал. Все это казалось Ивану Владимировичу несправедливым. Отработав восемнадцать лет в шахте и еще пятнадцать охранником и курьером, он постоянно твердил себе и людям, что никогда не воровал.
Андрей же, по его понятиям, не то чтобы жил по лжи, но, кроме ставки в забое, брался за всякую халтурку. До начала войны Иван Владимирович все это еще как-то терпел. Тем более что Андрею нужно было кормить жену и двух малышей - его внуков. Однако после начала войны, когда работа на шахте остановилась, Андрей начал работать водителем на взявшую под контроль город армию. Иван Владимирович считал это предательством, но обвинить Андрея открыто, сказать ему все в глаза боялся. Свою нерешительность оправдывал тактичностью, но в глубине души знал, что это не совсем так. Над ним посмеивались. Иван Владимирович замечал это, от чего злился еще больше.
В тот раз он буквально задыхался, с трудом глотая воздух. Его позицию все знали, но все равно говорили ему в лицо ужасные, глупые вещи. Издевались. Ничтожные люди. Иван Владимирович сжал под столом кулаки. Андрей разлил еще по одной.
- На фронт-то ты не идешь, - сказал он. Иван Владимирович хотел, чтобы в его голосе звучал металл. Чтобы сказанное произвело эффект.
Но все было впустую.
- Я и так каждый день на фронте. Война - дело решенное. Еще месяц, и все - победят наши, - спокойно ответил Андрей.
- Кто это - наши? - процедил Иван Владимирович.
Все вокруг рассмеялись. Даже сестра. На глаза навернулись слезы. Иван Владимирович встал из-за стола, быстро откланялся и вышел.
- Стой, - догнала его сестра уже на лестнице.
- Предательница, - с болью отмахнулся Иван Владимирович и сбежал вниз
Молчание длилось несколько дней. Иван Владимирович ничего не ел, все больше пил и курил. Страдания были его отрадой. Его последней усладой. Он с остервенением слушал новости. Почти не спал и всячески мучился. Пока не сдался и не позвонил сестре. С ней все было в порядке.
Если недавно застойный быт разрушал отношения, то сегодня жизнь, стремительно несущаяся в неведомую бездну, где одни видели светлое будущее, а Иван Владимирович - крах, наоборот, сближала людей. Забывались не только свежие склоки, но и давние ссоры. Люди начинали общаться даже после многолетнего молчания.
С каждым днем интенсивность обстрелов росла. Иногда они затихали на несколько часов, бывало даже на полдня, но после, с наступлением темноты, обязательно возобновлялись. По городу били с остервенением.
Однажды снаряд залетел в дом напротив, но, к счастью, не разорвался. Бомба аккуратно торчала из оконного проема, начисто снеся раму, разбрызгав вокруг стекло. Сам дом не пострадал. Вокруг места происшествия начали собираться люди. Прибежали горлопаны мальчишки. Иван Владимирович, глядя на происходящее за свалкой через пустырь, в какой-то сотне метров, ужасался их безумству, с замиранием сердца ожидая, что вот-вот рванет. Вскоре подъехал военный джип. По громкой связи людей попросили разойтись. Солдаты занялись снарядом. Канонада отступила, нестройно звуча откуда-то издалека.
Неделю назад город пережил настоящий ураган. Даже сестра, всегда подающая пример другим, демонстрируя неженскую стойкость, сорвалась на истеричный плач. Потом отключилась мобильная связь. Целые сутки Иван Владимирович не знал, что с ней. Рассказывали, что на следующее утро трупы вывозили из всех районов.
В первые дни обстрелов люди прятались в бомбоубежища, оборудованные военными в подвалах домов. Там было холодно и тесно. Мобильная связь не работала. Плакали быстро привыкшие к войне дети. Иногда в бомбоубежищах приходилось ночевать. Бывало, тревогу объявляли по несколько раз за день. Об очередных обстрелах сообщали по радио, но приемники были далеко не у всех. Информация же в Интернете зачастую была диаметрально противоположной. Большинство узнавали о тревоге от соседей и родственников. Нередко сигналы оказывались ложными, и люди, в очередной раз спустившись в бомбоубежище, сидели пару часов, прислушиваясь к тишине, после чего расходились по домам. Некоторые разочарованно ворчали.
В происходящей суматохе Иван Владимирович видел скрытый смысл, а в том, что ополченцы обстреливают мирных жителей, одновременно бездарно имитируя заботу о них, из-за чего до сих пор ежедневно гибнут люди, - особый цинизм.
Сидя в подвале, он с ужасом осознавал, что окружающие всего этого не понимают. В этом, рассуждал Иван Владимирович, нет ничего удивительного: большинство тех, кто остался в городе, не смотрели центральное телевидение. Не знали того, что знал он, - правды. О том, как солдаты и непонятные штатские, агитируя за свободу, на самом деле методично обстреливают город. О том, что против всех несогласных ведется жесточайший террор. Всех, кто выступал против новой власти, просто расстреливали. Без суда и следствия. Об этом постоянно говорили по телевизору, показывая фото и видео. Так искусно врать было просто невозможно, думал Иван Владимирович. Ему было страшно, поэтому он предпочитал молчать. Одновременно с каждым днем в нем росло презрение к не желающим знать страшную правду. Какой бы пугающей она ни казалась.
Со временем люди перестали прятаться в бомбоубежищах, предпочитая пережидать удары по городу в квартирах. В подвалы не спускали даже детей.
Одной из проблем стали кодовые замки на дверях подъездов. Сначала жителей уговаривали отключить их, чтобы во время обстрелов прохожие могли спрятаться в ближайших парадных. Жильцы реагировали неохотно. Тогда, не став дожидаться, военные сами выбили замки почти во всех домах.
Война, как и страх, приедались. Люди продолжали жить. На смену обреченности приходила какая-то непонятная Ивану Владимировичу, граничащая с безумием лихость. Он с ужасом наблюдал, как буквально через считанные часы после очередной атаки на улицу начинали сначала понемногу, а потом все больше выходить люди. Открывались магазины, возникал стихийный рынок, гуляли мамы с колясками. Кто-то спешил на работу. Будто и не было ничего. До очередного обстрела.
Центральные каналы отключили еще в прошлом месяце, но ему удавалось ловить их через «тарелку». В новостях пугали, что за такое тут, у них, тоже расстреливают. После чего показывали сумбурную архивную съемку.
Все это вселяло ужас. Ужас порождал ненависть. Среди своих Иван Владимирович чувствовал себя чужим. Думая о своем страхе душными часами изо дня в день, приходил к выводу, что боится одного - ареста и смерти. За то, что он не такой. За то, что он - против. Сдать могли все. В первую очередь соседи.
...
4. Сестра
Ивану Владимировичу, как никогда, захотелось выпить и покурить. Ни того, ни другого не было уже почти неделю. Когда он встретил на улице Андрея, тот тащил с рынка две куриные тушки. Просить ничего Иван Владимирович не хотел, рассчитывая, что ему и так все дадут, поэтому, преисполненный трагизмом, просто многозначительно молчал, а если и говорил что-то, то коротко, выдавливая из себя слова, словно нарыв. Особого желания общаться с родственником у Андрея не было. Иван Владимирович, сам того не осознавая, пронзительно давил на жалость.
- Держи, у меня дома еще есть, - Андрей протянул ему начатую пачку сигарет.
- Спасибо, - процедил Иван Владимирович сквозь зубы, беря курево после паузы. Позволяя себя уговорить.
Помолчали.
- Машка спрашивает: когда к внукам зайдешь? - наконец спросил Андрей, улыбнувшись.
- Не с чем заходить, - ответил Иван Владимирович. Его улыбка действовала ему на нервы.
- Не говори глупости, приходи, - тот похлопал его по плечу.
- Не с чем, - повторив, не меняя тона, он слегка подался назад, глядя на Андрея униженно и гордо одновременно.
- У тебя еда есть? - спросил Андрей, чтобы прервать смущавшую паузу.
- Картошка, капуста, - ответил Иван Владимирович. В его глазах появился нездоровый блеск. Он украдкой перевел взгляд на выглядывающих из полупрозрачного целлофанового пакета куриц.
- Держи на пиво тогда, - Андрей протянул ему двадцатку.
- Прекрати, - ответил Иван Владимирович, позволяя насильно всунуть ему мятую купюру в нагрудный карман тенниски.
Когда Андрей ушел, он пошел в магазин, немного поколебавшись, добавил к полученной двадцатке имеющуюся мелочь и взял два литра самого дешевого пива. О мясе оставалось только мечтать. Он с неприязнью подумал об Андрее и его двух курицах.
Дуга фронта постепенно огибала город. Солдаты поспешно строили оцепления. Подогнали пару танков. Пушки расположили чуть поодаль, за лесопосадкой. Дачный поселок оказался в эпицентре будущего противостояния.
Ехать Ивану Владимировичу не хотелось. Он даже намекнул сестре, что ей может помочь и Андрей, однако когда оказалось, что тот слишком занят, снова скривился, чтобы сдержаться и промолчать. А когда сестра пообещала поделиться припасами, согласился, позволив себя уговорить.
- Мы уже все на выходных вывезли, там кое-какие продукты остались, не пропадать же им. А машину гонять и Андрея от работы отрывать нет смысла, - примирительно сказала сестра.
Чувство голода с каждым днем становилось все более гнетущим.
Иногда в районе раздавали гуманитарную помощь. Иван Владимирович наотрез отказывался брать продукты из рук, как он говорил, оккупантов, будучи уверен, что вместе с консервами и крупами в город подвозят оружие.
Давали к тому же мало, он слышал по телевизору, что большую часть продуктов воруют и перепродают. Сначала сестра спорила и ругалась, потом махнула рукой, однако не переставала делиться с братом гуманитарными продуктами. Тот продолжал брать, успокаивая себя, что ей все равно помогут Андрей и Маша. А вот ему помочь некому, жалел он себя.
На даче, как и на могиле родителей, он не был с начала войны. По телевизору говорили о минах, специально заложенных военными. К тому же повсюду были неразорвавшиеся снаряды. Тем более - за городом. Сестра вела себя беспечно, иногда даже ночуя на даче и уже дважды с начала войны, в отличие от Ивана Владимировича, съездив на кладбище. Оба раза он находил какие-то оправдания. Она все прекрасно понимала и, любя, жалела его и молчала.
Выехали пораньше...
Город остался позади. Автобус поехал вдоль полосы частного сектора. Разрушений тут было больше, чем в городских кварталах. Несколько домов превращены в развалины. В некоторых, с распахнутыми воротами и слепыми окнами, никто не жил. Но кое-где упорно продолжалась жизнь, пробивающаяся назло приближающейся войне. Люди оставались на своей земле, не в силах оторваться от нее. Вдаль за тянущимися нескончаемой чередой по трассе домами уходили худые, преимущественно заброшенные поля. Горизонт обрамляла черная гряда леса. Где-то за ним шла война.
От остановки они минут пятнадцать шли от шоссе к садам, а потом еще немного - через жидкий березовый лес - к речушке. Помня о минах и бомбах, Иван Владимирович боязливо смотрел под ноги. Поймав насмешливый взгляд сестры, покраснел, постаравшись больше не думать о них. Пыльная дорога, по которой они ходили еще подростками, была утрамбована несколькими поколениями и казалась надежным монолитом. Главное, подбадривал себя Иван Владимирович, не ступать в придорожную траву.
За всю дорогу они встретили всего несколько местных жителей. Сестра поздоровалась. Иван Владимирович их уже не помнил.
Подойдя к даче, увидели за участком солдат и редкую технику.
Иван Владимирович с непривычки запыхался. Дыхание сбилось. В кармане оставались две сигареты и несколько бычков. Стыдливо, когда никто не видел, он подбирал те, что можно было худо-бедно докурить, и прятал в дежурную, как он говорил, пачку, которую всегда носил с собой.
Отойдя за дом и глядя на ополченцев и их машины, он яростно закурил. Солдаты не обращали на них никакого внимания, продолжая заниматься своими делами.
- Жаль дачу, - посетовала сестра.
- Разбомбят, - предрек Иван Владимирович.
- Даст Бог - уцелеет, - возразила она с оттенком надежды, будто на самом деле веря в это.
Иван Владимирович усмехнулся, думал смолчать, да не сумел.
- Точно не уцелеет. А не разбомбят - сами разнесут или захватят, - отрезал он.
К своему разочарованию, Иван Владимирович не нашел ничего стоящего - ни тушенки, ни сала в банках. Ни спиртного.
- Так съели давно, - оправдывалась сестра.
Пришлось довольствоваться картошкой и капустой. Он паковал овощи в два огромных пакета, швыряя их с показушной обидой.
Чувствуя вину, даже не задумываясь в чем, сестра старалась не смотреть на брата. Она складывала в хозяйственную сумку остатки домашних консервов - банки с огурцами, помидорами, компоты.
- Возьми, - протянула она ему банку солений.
Иван Владимирович не ответил.
- Вань, все давно съели. Честно, - ее голос дрожал.
Упорная обида подавляла в нем нерешительные ростки раскаяния. Понимая, что сестре намного тяжелее, чем ему, что, кроме себя самой, ей приходится нести крест ответственности за дочь и внуков, он все равно, как ни старался, не мог избавиться от мысли, что с ним поступили несправедливо. Вот он бы поделился последним.
...
По телевизору крутили вчерашние новости: интенсивность огня снизилась. Впервые за долгое время никто не погиб. Но ехать все равно не хотелось. ...Однако он понимал, что отказываться теперь, когда соберется вся родня, нельзя. Все придут, а он нет - это не по-людски. Наконец, ему просто хотелось есть. И выпить. И покурить. И как бы ни были ему неприятны до отвращения дальние родственники, семья Бориса, его друзья и коллеги, воры из воров (в этом он уверен), сидеть в душном склепе квартиры и ждать непонятно чего ему хотелось еще меньше.
Иван Владимирович сдался и немного расслабился. К тому же он давно не видел внуков. ...
Когда Артем с аппетитом пообедал, они начали играть в лото.
- Тебе папка, Андрей то есть, рассказывает, что происходит? - осторожно спросил Иван Владимирович.
- Вчера он пельменей привез, завтракали, - ответил Артем, не отрываясь от игры.
- А в Интернете там у себя ты читаешь? Что пишут о нашем городе? - спросил он.
- Нет, дед, не читаю, - равнодушно ответил внук.
Они продолжали играть. Иван Владимирович не знал, как начать. Он вновь сомневался.
Артем выиграл. Иван Владимирович отсчитал внуку положенную мелочь. Тот попросил добавки.
- Ты мой внук и должен послушать деда, - снова начал Иван Владимирович, с тихой радостью любуясь тем, как Артем уплетает постную картошку.
- Я слушаю, дед, - кивнул тот, не отрываясь от тарелки.
Он знал, что Артем его не слушал. Дед никогда не повышал на внука голос. Тот мог пожаловаться Андрею. Конечно, думал он, вряд ли, но мог. Иван Владимирович собрался с духом.
- На наш город напали, - наконец начал он.
- Я знаю. Но в последнее время меньше бьют. Мама даже говорила, что скоро мы поедем на море, - не отрывая все еще голодных глаз от тарелки, сказал Артем.
- Какое еще море? - он даже вздрогнул от неожиданности.
- Андрей говорит, наши остановили наступление. Произошел перелом. Мы идем в наступление. Войне скоро конец, - радостно посмотрел на него внук.
Иван Владимирович помолчал, вновь тревожно подумав, что обсуждать войну с внуком не только бесполезно, но и опасно. Они ничего не понимали, верили всей этой лжи. От отчаяния он сжал кулаки.
- В новостях говорят совсем наоборот. Война не прекратится, пока нас не освободят, - Иван Владимирович чувствовал, как возвращается опустошающий страх.
- Я не знаю, может, и так, - равнодушно ответил Артем, отодвигая пустую тарелку и прося чаю.
...
Чтобы прервать молчание, Андрей принялся пересказывать уже сочащиеся по городу слухи, что ополчение сумело сломить наступление национальной армии, разбить несколько добровольческих батальонов, одержав ряд стратегически важных побед, и теперь наступает на всех фронтах. Говоря, он то и дело хитро поглядывал на Ивана Владимировича.
- Вас просто обманывают, - не выдержал тот, сосредоточенно глядя в окно, но видя в залитом солнцем стекле лишь отражение широко улыбающегося Андрея.
- Кто же меня обманывает, если мне вчера об этом наши же и рассказывали? - удивился тот.
- Их тоже обманывают. Наши не сдаются, - не отрывая невидящего взгляда от проносящегося мимо города, монотонно повторял Иван Владимирович.
- Да кто же обманывает? - похоже, искренне удивился Андрей, даже сбавив ход.
- Сами себя и обманываете. И воюете вы - за деньги, - злобно отрезал он.
- Я, например, воюю, чтобы жила моя семья, - спокойно ответил тот.
Иван Владимирович не ответил, не решившись сказать Андрею, что тот не воюет, а так - на подхвате, потому что воевать у него - кишка тонка. Побоялся.
...
- И что же это вы у врагов деньги берете? Так не бери пенсию! - распаляясь, зло ухмыльнулся Иван Владимирович, спрашивая сестру о том, о чем не посмел сказать вслух Андрею, понимая, что даже один месяц он вряд ли протянет. И тогда придется идти на поклон к ним.
- Иди ты к черту, - выругалась сестра.
Иван Владимирович понял, что перегнул, и устыдился. Стыд был ему сладок, он будто отпускал грехи.
- Я всю жизнь проработала на твою любимую Родину, и не надо мне тут рассказывать. Они мне по гроб жизни должны. И эта нищенская пенсия - все, что я от нее получила. Так и ее не платят! Так что уймись, старый дурак, и не лезь к людям со своими бреднями, у всех и без тебя проблем хватает, - резко холодным тоном сказала она, выплеснув на брата все скопившееся за последние месяцы раздражение. И, развернувшись, быстро зашагала к родне.
У Ивана Владимировича кольнуло сердце. Мысль, что вскоре он получит пенсию, причем всю и сразу - огромную сумму! - уже не грела душу. Наоборот, большие деньги, рисуемые в воображении несколькими аккуратными, туго перетянутыми банковской бумагой крест-накрест пачками, вдруг показались ему чем-то до того далеким и нереальным, что он, оскорбленный сестрой, едва не заплакал.
...
Выпил еще рюмку водки и, заметив, что несколько гостей с другого конца стола вышли на крыльцо и закурили, последовал за ними.
На жаре после прохлады ресторанного зала его быстро развезло.
- Угостите сигаретой, - развязно попросил он. Ему протянули пачку. Сигареты были дорогие. Он одобрительно и в то же время осуждающе, переполняемый желанием курить и порицать всех за этот пир во время чумы, поднял брови.
Незнакомцы, уже пенсионного возраста, но здоровые, мордастые, с которыми, возможно, он едва не лобызался еще совсем недавно, не обращая на него никакого внимания, обсуждали наступление.
- Сомнений никаких нет - у них за ночь сотни трупов. Наступление идет по всем фронтам от моря и аж до границы, - неспешно, но, как показалось Ивану Владимировичу, самодовольно рассказывал один.
- Поделом им, фашистам! - удовлетворенно сказал другой.
Они сладко улыбнулись.
- Это - наша страна! - не выдержал Иван Владимирович.
Сначала казалось, что они даже не услышали его и лишь после небольшой паузы дружно глянули на него своими маленькими спокойными глазками, изучая. Убедившись, что тот не представляет никакой опасности, разом напустили на себя добродушие. Иван Владимирович видел их насквозь, и то, что перед ним сейчас начинали ломать комедию, оскорбляло и буквально выворачивало его.
- Извините, а за что вы так любите вашу страну? Что хорошего за все эти годы она вам дала? - спросил один из них с откровенной, ничуть не прикрытой издевкой.
- Люблю, потому что это - моя Родина! - едва не сорвался на крик Иван Владимирович, чувствуя себя беспомощным, растерянным ребенком, который вынужден отчитываться перед большими серьезными взрослыми. Которые все знают наверняка.
- Ну, это не ответ, - ухмыльнулся его собеседник.
- Ваша родина убивает своих же граждан, - уже совсем неласково, угрожающе сказал второй и сделал полшага на Ивана Владимировича, заставив того попятиться.
- Посмотрите, какое сегодня чистое, мирное небо. Вы только прислушайтесь, - ласково потрепал его по плечу первый.
На секунду они демонстративно прислушались. Вокруг них шумела жизнь.
- Уже целый день не стреляют. А знаете почему? - спросил он, глядя на Ивана Владимировича, благодушно щурясь на солнце, разговаривая с ним, будто с душевнобольным. Парализованный извечным страхом, тот мелко затрясся от возмущения.
- Почему? - спросил с трудом.
- Потому что наши ребята выбили национальную армию из-под города, - радостно ответил тот.
Они расхохотались и ушли.
Иван Владимирович остался один. У него закружилась голова, и он присел на гранитный бордюр цветника.
К полуночи он встал, чтобы напиться воды. Его тяжелый сон озарили короткие обрывки видений, в которых проносилась вся его жизнь. Такая бессмысленная, подумалось ему на мгновение.
К первым блеклым пятнам рассвета он в последний раз тяжело вздохнул, повернулся на левый бок, едва не уткнувшись носом в темную гладь стены, и умер. Через полчаса по городу ударила авиация. К вечеру наступление было остановлено".