7 декабря. Корней Чуковский
из дневников разных лет
1919 год:
7 декабря. Вчера в Доме Искусств - скандал. Бенуа восстал против картин, которые собрал для аукциона Сазонов. Бенуа забраковал конфетные изделья каких-то ублюдков - и Сазонов в ужасе. «У нас лавочка, а не выставка картин. Мы не воспитываем публику, а покупаем и продаем». Бенуа грозит выйти в отставку.
Долго беседовал с Виктором Шкловским. Он хочет пристроить всех своих мальчиков (так он называет своих единомышленников) - к чтению лекций в Доме Искусств. Мы торговались.
Я отказывался от Бонди, он всучивал мне Бернштейна.
Третьего дня - Блок и Гумилев - в зале заседаний - сидя друг против друга - внезапно заспорили о символизме и акмеизме. Очень умно и глубоко. Я любовался обоими. Гумилев: символисты в большинстве аферисты. Специалисты по прозрениям в нездешнее. Взяли гирю, написали 10 пудов, но выдолбили всю середину. И вот швыряют гирю и так и сяк. А она пустая.
Блок осторожно, словно к чему-то в себе прислушиваясь, однотонно: «Но ведь это делают все последователи и подражатели - во всех течениях. Но вообще - вы как-то не так: то, что вы говорите, - для меня не русское. Это можно очень хорошо сказать по-французски. Вы как-то слишком литератор. Я - на все смотрю сквозь политику, общественность»...
Чем больше я наблюдаю Блока, тем яснее мне становится, что к 50-ти годам он бросит стихи и будет писать что-то публицистико-художественно-пророческое (в духе «Дневника писателя»). Иванова-Разумника на нашем Гржебинском заседании не было: его, кажется, взяли в солдаты. Мы составили большой и гармонический список. Блок настоял на том, чтобы выкинули Кольцова и включили Аполлона Григорьева. Я говорил Блоку о том, что если в 16-20 лет меня спросили: кто выше, Шекспир или Чехов, я ответил бы: Чехов. Он сказал: - Для меня было то же самое с Фетом. Ах, какой Фет! И Полонский! - И стал читать наизусть Полонского.
На театральное заседание Горький привел каких-то своих людей: некоего Андреева, с которым он на ты, режиссера Лаврентьева - оказывается, нам предоставляют театр «Спартак». Прибыл комиссар красноармейских театров - который, нисколько не смущаясь присутствием Горького, куря, произнес речь о темной массе красноармейцев, коих мы должны просвещать.
В каждом предложении у него было несколько «значит». «Значит, товарищи, мы покажем им Канто-Лапласовское учение о мироздании». Видно по всему, что был телеграфистом, читающим «Вестник Знания». И я вспомнил другого такого агитатора - перед пьесой «Разбойники» в Большом Драматическом он сказал:
- Товарищи, русский писатель, товарищи, Гоголь, товарищи, сказал, что Россия это тройка, товарищи. Россия это тройка, товарищи, - и везут эту тройку, товарищи, - крестьяне, кормильцы революционных городов, товарищи, рабочие, создавшие революцию, товарищи, и, товарищи, - вы, дорогие красноармейцы, товарищи. Так сказать, Гоголь, товарищи, великий русский революционный писатель земли русской (не делая паузы), товарищи, курить в театре строго воспрещается, а кто хочет курить, товарищи, выходи в коридор.
Я написал сейчас письмо Андрею Белому. Зову его в Петербург.
Год 1964-й:
По случаю «Дня Конституции» приехала ко мне Аня Дмитриева вместе с Митей. Аня - чемпионка тенниса, 24 лет, и в то же время студентка. Она спокойна, приветлива, чистосердечна, хорошо молчит, хорошо смеется. Не верится, что она знаменитость - заслуженный мастер спорта. В Лондоне была с командой около 10 раз, была в Африке, в конце января едет в Финляндию. Чемпионка по теннису. Мы вместе читали Юрия Нагибина «Далеко от войны».
7 декабря. Сейчас позвонила мне Ласкина из журнала «Москва». Моя статья о Зощенко ей понравилась - «вы научили нас читать Зощенко».
- Значит, я как критик здесь гораздо сильнее, чем как мемуарист.
- Верно. Нужно будет сократить мемуарную часть.
В «Лит. газету» я отправил статью «Язык Зощенко». Вышло 11 страниц. В Литературной России» идут мои записи «Что вспомнилось».
В «Неделю» я отправил дрянную статейку об Анне Ахматовой. Сейчас звонил мне сын Пастернака, Евгений Борисович, просит написать предисловие к книжке его стихов, которые выходят в Гослитиздате.
О! о! о!
Сволочь я, что не пишу о Чехове.
Таня рассказывает, что она на квартире одного из работников американского посольства смотрела кино - по его приглашению, присланному в Инкомиссию Союза Писателей. С нею была Волжина и два молодых переводчика - четыре человека. И на эту
четверку - пришлось четыре стукача, причем один из них в лифте попросил одного из переводчиков открыть портфель и показать, какие книги подарил ему работник посольства.
Ахматова в Италии - это фантастика. У нее
Нет косточки неломаной,
Нет жилочки нетянутой,-
и вдруг в Италии, где ее коронуют.
Примечание:
Анна Ахматова в Италии на вручении ей премии Этна Таормина.
* Стихотворные строки из поэмы Н. Некрасова "Кому на Руси жить хорошо".
1919 год:
7 декабря. Вчера в Доме Искусств - скандал. Бенуа восстал против картин, которые собрал для аукциона Сазонов. Бенуа забраковал конфетные изделья каких-то ублюдков - и Сазонов в ужасе. «У нас лавочка, а не выставка картин. Мы не воспитываем публику, а покупаем и продаем». Бенуа грозит выйти в отставку.
Долго беседовал с Виктором Шкловским. Он хочет пристроить всех своих мальчиков (так он называет своих единомышленников) - к чтению лекций в Доме Искусств. Мы торговались.
Я отказывался от Бонди, он всучивал мне Бернштейна.
Третьего дня - Блок и Гумилев - в зале заседаний - сидя друг против друга - внезапно заспорили о символизме и акмеизме. Очень умно и глубоко. Я любовался обоими. Гумилев: символисты в большинстве аферисты. Специалисты по прозрениям в нездешнее. Взяли гирю, написали 10 пудов, но выдолбили всю середину. И вот швыряют гирю и так и сяк. А она пустая.
Блок осторожно, словно к чему-то в себе прислушиваясь, однотонно: «Но ведь это делают все последователи и подражатели - во всех течениях. Но вообще - вы как-то не так: то, что вы говорите, - для меня не русское. Это можно очень хорошо сказать по-французски. Вы как-то слишком литератор. Я - на все смотрю сквозь политику, общественность»...
Чем больше я наблюдаю Блока, тем яснее мне становится, что к 50-ти годам он бросит стихи и будет писать что-то публицистико-художественно-пророческое (в духе «Дневника писателя»). Иванова-Разумника на нашем Гржебинском заседании не было: его, кажется, взяли в солдаты. Мы составили большой и гармонический список. Блок настоял на том, чтобы выкинули Кольцова и включили Аполлона Григорьева. Я говорил Блоку о том, что если в 16-20 лет меня спросили: кто выше, Шекспир или Чехов, я ответил бы: Чехов. Он сказал: - Для меня было то же самое с Фетом. Ах, какой Фет! И Полонский! - И стал читать наизусть Полонского.
На театральное заседание Горький привел каких-то своих людей: некоего Андреева, с которым он на ты, режиссера Лаврентьева - оказывается, нам предоставляют театр «Спартак». Прибыл комиссар красноармейских театров - который, нисколько не смущаясь присутствием Горького, куря, произнес речь о темной массе красноармейцев, коих мы должны просвещать.
В каждом предложении у него было несколько «значит». «Значит, товарищи, мы покажем им Канто-Лапласовское учение о мироздании». Видно по всему, что был телеграфистом, читающим «Вестник Знания». И я вспомнил другого такого агитатора - перед пьесой «Разбойники» в Большом Драматическом он сказал:
- Товарищи, русский писатель, товарищи, Гоголь, товарищи, сказал, что Россия это тройка, товарищи. Россия это тройка, товарищи, - и везут эту тройку, товарищи, - крестьяне, кормильцы революционных городов, товарищи, рабочие, создавшие революцию, товарищи, и, товарищи, - вы, дорогие красноармейцы, товарищи. Так сказать, Гоголь, товарищи, великий русский революционный писатель земли русской (не делая паузы), товарищи, курить в театре строго воспрещается, а кто хочет курить, товарищи, выходи в коридор.
Я написал сейчас письмо Андрею Белому. Зову его в Петербург.
Год 1964-й:
По случаю «Дня Конституции» приехала ко мне Аня Дмитриева вместе с Митей. Аня - чемпионка тенниса, 24 лет, и в то же время студентка. Она спокойна, приветлива, чистосердечна, хорошо молчит, хорошо смеется. Не верится, что она знаменитость - заслуженный мастер спорта. В Лондоне была с командой около 10 раз, была в Африке, в конце января едет в Финляндию. Чемпионка по теннису. Мы вместе читали Юрия Нагибина «Далеко от войны».
7 декабря. Сейчас позвонила мне Ласкина из журнала «Москва». Моя статья о Зощенко ей понравилась - «вы научили нас читать Зощенко».
- Значит, я как критик здесь гораздо сильнее, чем как мемуарист.
- Верно. Нужно будет сократить мемуарную часть.
В «Лит. газету» я отправил статью «Язык Зощенко». Вышло 11 страниц. В Литературной России» идут мои записи «Что вспомнилось».
В «Неделю» я отправил дрянную статейку об Анне Ахматовой. Сейчас звонил мне сын Пастернака, Евгений Борисович, просит написать предисловие к книжке его стихов, которые выходят в Гослитиздате.
О! о! о!
Сволочь я, что не пишу о Чехове.
Таня рассказывает, что она на квартире одного из работников американского посольства смотрела кино - по его приглашению, присланному в Инкомиссию Союза Писателей. С нею была Волжина и два молодых переводчика - четыре человека. И на эту
четверку - пришлось четыре стукача, причем один из них в лифте попросил одного из переводчиков открыть портфель и показать, какие книги подарил ему работник посольства.
Ахматова в Италии - это фантастика. У нее
Нет косточки неломаной,
Нет жилочки нетянутой,-
и вдруг в Италии, где ее коронуют.
Примечание:
Анна Ахматова в Италии на вручении ей премии Этна Таормина.
* Стихотворные строки из поэмы Н. Некрасова "Кому на Руси жить хорошо".