100-летние дневниковые записи Корнея Чуковского
за два дня
20 июля, воскресение. Опять не спал: письмо от Тихонова. Сон в руку. Сегодня приезжают они оба с Замятиным - делать мне нагоняй. Я так взволновался, что ни на минуту не мог «сомкнуть глаз». На таком-то дивном воздухе, в такую погоду. Вчера сдуру попал на именины к Собинову - и потерял три часа. Именинница его дочка, Светланочка, четырех лет. Я пришел в гости к ней, но Собинов вдруг накинулся на меня с таким аппетитом, как будто лет десять не говорил ни с одним человеком. Сказал какой-то барыне, чтобы та принесла книжку его экспромтов и «стихотворения на случай», и стал читать их одно за другим, кстати сообщая и те - в высшей степени неинтересные - случаи, которыми вызваны эти стихи. Иные строки остроумны и живы, но большинство - самодельщина, моветон. Я каждую минуту порывался встать и пройти к Светику, которая в саду под деревом стояла довольно растерянно и не знала, что ей делать с подарками: кукла Юрий, кукла Акулина, домик - вернее, комната: спальня зайца и многое др. В конце концов я не выдержал и убежал к Светлане, но Собинов за мной:
- Послушайте! а вот это я сочинил, когда Раф. Кугель...
Был я у Собинова с Конухесом, доктором, который принес на именины девочки... бутылку спирту. Уходя Конухес рассказал интересную историю о Леониде Андрееве. Еще до женитьбы на Анне Ильиничне Леонид Андреев отправился с нею в номер какой-то то гостиницы. Его дама приступила к ужину в абсолютно голом виде и вдруг подавилась костью! Андреев позвонил Гржебину, Гржебин Конухесу, и вот явился Григорий Борисович во всеоружии щипцов - и нашел влюбленных в полной панике. Таков характер разговоров у 40-50'летних людей в Сестрорецке - на именинах у 4-летней Светланы. Когда, наконец, я добрался до нее, мы оставили в стороне все её дорогие и в сущности ненужные игрушки и стали играть - еловыми шишками: будто шишка - это земляника. Шишка ей куда дороже всех этих дорогостоящих роскошей.
Мурочка в страшном ажиотаже: завтра она с Юлей устраивает театр. Что такое театр, она знает смутно, никогда не была в театре, но «папа, у нас завтра будет театр!» Я сказал ей: «Для того, чтобы завтра скорее наступило, ты должна лечь спать сию минуту. - Да! Да!» И она пошла спать.
Сегодня погода хорошая, но на небе муть.
Вспомнил о Репине: как он научился спать зимой на морозе. <Не могу я в комнате, это вредно. Меня научил один молодой человек спать на свежем воздухе - для долголетия... Когда этот молодой] ч[елове]к умер, я поставил ему памятник и на памятнике изложил! его рецепт - во всеобщее сведение>.
- Так этот молодой человек уже умер?
- Да... в молодых годах.
- А как же долголетие?
__________________________________________________________________________________________
Вчера, когда я ел землянику на террасе у М. Б., она сказала мне, что умер мой отец, а моя побочная сестра замужем за коммунистом и сама коммунистка.
_________________________________________________________________________________________
У нас по соседству обнаружились знаменитости г-да Лор, владельцы нескольких кондитерских в Питере. Елисавета Ив. Некрасова, пошлячка изумительно законченная, стала говорить за обе.дом:
- Ах, как бы я хотела быть мадам Лор!
- Почему?
- Очень богатая. Хочу быть богатой. Только в богатстве счастье. Мне уже давно хочется иметь палантин - из куницы.
Говорит - и не стыдится. Прежние женщины тоже мечтали о деньгах и тряпках, но стеснялись этого, маскировали это, конфузились, а ныне пошли наивные и первозданные пошлячки, которые даже и не подозревают, что надо стыдиться, и они замещают собою прежних - Жорж Занд, Башкирцевых и проч. Нужно еще пять поколений, чтобы вот этакая Елисавета Ивановна дошла до человеческого облика. Вдруг на тех самых местах, где вчера еще сидели интеллигентные женщины, - курносая мещанка в завитушках - с душою болонки и куриным умом!
21 июля. Понедельник. Вчера день суеты и ерунды - больше я таких дней не хочу. Утром пришел Клячко. Взял он у меня начало «Метлы и Лопаты» (первоначальное название сказки «Федорино гор» - хочет дать художникам. В это же время пришел ко мне мальчик Грушкин, очень впечатлительный, умный, начитанный, 10-летний. С ним я пошел в детскую санаторию (помещается в дачах, некогда принадлежавших Грузенбергу, доктору Клячко и доктору Соловьеву). Там лечатся и отдыхают дети рабочих - и вообще бедноты. Впечатление прекрасное. Я думаю, О. О. Грузенберг был бы рад, если бы видел, что из его дачи сделано такое чудное употребление. Я помню, как нудно и дико жили на этой даче ее владельцы. Сам Оскар Осипович вечно стремился на юг, в Тифлис, тут ему было холодно, он ненавидел сестрорецкий климат и все старался сделать свою дачу «южнее, итальяннее». Его дочка Соня, кислая, сонная, неприкаянная, скучая бродила среди великолепнейших комнат. И вечно приезжали какие-то неинтересные гости, кузены, родственники, помощники присяжных поверенных. Дача была для всех тягота, труд и ненужность. А теперь - всюду белобрысые голые, загорелые дети, счастливые воздухом, солнцем и морем. Я читал им «Мойдодыра» и «Тараканище». Слушало человек сто или сто пятьдесят. Рядом - на песке - тела такого же песочного цвета. Пришел усталый - на моем плювариуме устроен из ветки орнамент и сказано, что приехал Чехонин и чтобы я пошел в курзал. Я пошел, чувствуя переутомление - там за столиком у моря - среди множества народу Чехонин, почему-то в пальто - единственное пальто на фоне полуголых. Море поразительное - на берег прошли с барабанным боем, со знаменами пионеры и стали очень картинно купаться. Оказалось, что Чехонин никогда не бывал в Сестрорецком курорте. Потом мы пошли берегом среди стотысячной толпы купающихся. Мороженщики, спящие пары, бутерброды, корзины с вином, пивные бутылки, бумажки, гомерически жирная баба, купающаяся нагишом под хохот всех присутствующих, тощая девица в грязном белье, жеманно вкушающая мороженое, крики, свистки, смехи, бородатые старцы с биноклями, - демократия гуляет вовсю. Говорят, на вокзале было столько народу, что многие вернулись, не попав на поезд. От напора толпы сломана на вокзале какая-то загородка. Я надеялся, что вследствие этого Замятин и Тихонов не приедут ко мне. Но они приехали - как раз когда я был на взморье. Приехали, не застали меня и написали на плювариуме:
- Чуковский явно струсил взбучки и сбежал. Евг. Зам.
- Но карающая десница настигнет его. А. Т.
Интересно, что, в связи со своим сном, я панически боюсь Тихонова. От этих шутливых строк у меня захолонуло сердце. Я - в курорт опять, совсем усталый. Нашел их за тем же столиком, где часа три назад сидел Чехонин. Замятин в панаме, прожженной папиросой, оба щеголеватые, барственные. Встреча быланехороша. Я смотрел на них злыми глазами и сказал: «Если вы хотите смеяться над моей болезнью или упрекать меня за нее, или не верите в нее, нам не о чем говорить и мы должны распрощаться».Тихонов извинился, - я и не думал, простите - и они стали рассказывать мне, как обстоят дела. Напостовец Лялевич выругал нас, авантюра с единовременным изданием журнала во Франции, Англии, Америке - лопнула, Замятин написал статью о современных альманахах, цензура все пропустила (вообще цензура хорошая), и мы расстались почти примиренные.
Примечание: Г. Лелевич - автор статьи «Несовреенный „Современник"» в журнале «Большевик» № 5/6. Лелевич потребовал «немедленных и серьезных шагов в целях противопоставления фронту Замятиных, Чуковских, Сологубов, Пильняков фронта пролетарской и революционной литературы».
Замятин написал статью - речь идет о статье Замятина «О сегодняшнем и современном», опубликованной в «Русском современнике» № 2 (1924). Замятин критически оценивает четыре последних альманаха: «Недра» - IV, «Наши дни» - IV, «Круг» - III и «Рол» - III. О «Дьяволиаде» Булгакова, помещенной в «Недрах», Замятин замечает, что «от автора, по-видимому, можно ждать хороших работ». «Современное в искусстве - хорошо, сегодняшнее в искусстве - плохо», - утверждает Замятин.
20 июля, воскресение. Опять не спал: письмо от Тихонова. Сон в руку. Сегодня приезжают они оба с Замятиным - делать мне нагоняй. Я так взволновался, что ни на минуту не мог «сомкнуть глаз». На таком-то дивном воздухе, в такую погоду. Вчера сдуру попал на именины к Собинову - и потерял три часа. Именинница его дочка, Светланочка, четырех лет. Я пришел в гости к ней, но Собинов вдруг накинулся на меня с таким аппетитом, как будто лет десять не говорил ни с одним человеком. Сказал какой-то барыне, чтобы та принесла книжку его экспромтов и «стихотворения на случай», и стал читать их одно за другим, кстати сообщая и те - в высшей степени неинтересные - случаи, которыми вызваны эти стихи. Иные строки остроумны и живы, но большинство - самодельщина, моветон. Я каждую минуту порывался встать и пройти к Светику, которая в саду под деревом стояла довольно растерянно и не знала, что ей делать с подарками: кукла Юрий, кукла Акулина, домик - вернее, комната: спальня зайца и многое др. В конце концов я не выдержал и убежал к Светлане, но Собинов за мной:
- Послушайте! а вот это я сочинил, когда Раф. Кугель...
Был я у Собинова с Конухесом, доктором, который принес на именины девочки... бутылку спирту. Уходя Конухес рассказал интересную историю о Леониде Андрееве. Еще до женитьбы на Анне Ильиничне Леонид Андреев отправился с нею в номер какой-то то гостиницы. Его дама приступила к ужину в абсолютно голом виде и вдруг подавилась костью! Андреев позвонил Гржебину, Гржебин Конухесу, и вот явился Григорий Борисович во всеоружии щипцов - и нашел влюбленных в полной панике. Таков характер разговоров у 40-50'летних людей в Сестрорецке - на именинах у 4-летней Светланы. Когда, наконец, я добрался до нее, мы оставили в стороне все её дорогие и в сущности ненужные игрушки и стали играть - еловыми шишками: будто шишка - это земляника. Шишка ей куда дороже всех этих дорогостоящих роскошей.
Мурочка в страшном ажиотаже: завтра она с Юлей устраивает театр. Что такое театр, она знает смутно, никогда не была в театре, но «папа, у нас завтра будет театр!» Я сказал ей: «Для того, чтобы завтра скорее наступило, ты должна лечь спать сию минуту. - Да! Да!» И она пошла спать.
Сегодня погода хорошая, но на небе муть.
Вспомнил о Репине: как он научился спать зимой на морозе. <Не могу я в комнате, это вредно. Меня научил один молодой человек спать на свежем воздухе - для долголетия... Когда этот молодой] ч[елове]к умер, я поставил ему памятник и на памятнике изложил! его рецепт - во всеобщее сведение>.
- Так этот молодой человек уже умер?
- Да... в молодых годах.
- А как же долголетие?
__________________________________________________________________________________________
Вчера, когда я ел землянику на террасе у М. Б., она сказала мне, что умер мой отец, а моя побочная сестра замужем за коммунистом и сама коммунистка.
_________________________________________________________________________________________
У нас по соседству обнаружились знаменитости г-да Лор, владельцы нескольких кондитерских в Питере. Елисавета Ив. Некрасова, пошлячка изумительно законченная, стала говорить за обе.дом:
- Ах, как бы я хотела быть мадам Лор!
- Почему?
- Очень богатая. Хочу быть богатой. Только в богатстве счастье. Мне уже давно хочется иметь палантин - из куницы.
Говорит - и не стыдится. Прежние женщины тоже мечтали о деньгах и тряпках, но стеснялись этого, маскировали это, конфузились, а ныне пошли наивные и первозданные пошлячки, которые даже и не подозревают, что надо стыдиться, и они замещают собою прежних - Жорж Занд, Башкирцевых и проч. Нужно еще пять поколений, чтобы вот этакая Елисавета Ивановна дошла до человеческого облика. Вдруг на тех самых местах, где вчера еще сидели интеллигентные женщины, - курносая мещанка в завитушках - с душою болонки и куриным умом!
21 июля. Понедельник. Вчера день суеты и ерунды - больше я таких дней не хочу. Утром пришел Клячко. Взял он у меня начало «Метлы и Лопаты» (первоначальное название сказки «Федорино гор» - хочет дать художникам. В это же время пришел ко мне мальчик Грушкин, очень впечатлительный, умный, начитанный, 10-летний. С ним я пошел в детскую санаторию (помещается в дачах, некогда принадлежавших Грузенбергу, доктору Клячко и доктору Соловьеву). Там лечатся и отдыхают дети рабочих - и вообще бедноты. Впечатление прекрасное. Я думаю, О. О. Грузенберг был бы рад, если бы видел, что из его дачи сделано такое чудное употребление. Я помню, как нудно и дико жили на этой даче ее владельцы. Сам Оскар Осипович вечно стремился на юг, в Тифлис, тут ему было холодно, он ненавидел сестрорецкий климат и все старался сделать свою дачу «южнее, итальяннее». Его дочка Соня, кислая, сонная, неприкаянная, скучая бродила среди великолепнейших комнат. И вечно приезжали какие-то неинтересные гости, кузены, родственники, помощники присяжных поверенных. Дача была для всех тягота, труд и ненужность. А теперь - всюду белобрысые голые, загорелые дети, счастливые воздухом, солнцем и морем. Я читал им «Мойдодыра» и «Тараканище». Слушало человек сто или сто пятьдесят. Рядом - на песке - тела такого же песочного цвета. Пришел усталый - на моем плювариуме устроен из ветки орнамент и сказано, что приехал Чехонин и чтобы я пошел в курзал. Я пошел, чувствуя переутомление - там за столиком у моря - среди множества народу Чехонин, почему-то в пальто - единственное пальто на фоне полуголых. Море поразительное - на берег прошли с барабанным боем, со знаменами пионеры и стали очень картинно купаться. Оказалось, что Чехонин никогда не бывал в Сестрорецком курорте. Потом мы пошли берегом среди стотысячной толпы купающихся. Мороженщики, спящие пары, бутерброды, корзины с вином, пивные бутылки, бумажки, гомерически жирная баба, купающаяся нагишом под хохот всех присутствующих, тощая девица в грязном белье, жеманно вкушающая мороженое, крики, свистки, смехи, бородатые старцы с биноклями, - демократия гуляет вовсю. Говорят, на вокзале было столько народу, что многие вернулись, не попав на поезд. От напора толпы сломана на вокзале какая-то загородка. Я надеялся, что вследствие этого Замятин и Тихонов не приедут ко мне. Но они приехали - как раз когда я был на взморье. Приехали, не застали меня и написали на плювариуме:
- Чуковский явно струсил взбучки и сбежал. Евг. Зам.
- Но карающая десница настигнет его. А. Т.
Интересно, что, в связи со своим сном, я панически боюсь Тихонова. От этих шутливых строк у меня захолонуло сердце. Я - в курорт опять, совсем усталый. Нашел их за тем же столиком, где часа три назад сидел Чехонин. Замятин в панаме, прожженной папиросой, оба щеголеватые, барственные. Встреча быланехороша. Я смотрел на них злыми глазами и сказал: «Если вы хотите смеяться над моей болезнью или упрекать меня за нее, или не верите в нее, нам не о чем говорить и мы должны распрощаться».Тихонов извинился, - я и не думал, простите - и они стали рассказывать мне, как обстоят дела. Напостовец Лялевич выругал нас, авантюра с единовременным изданием журнала во Франции, Англии, Америке - лопнула, Замятин написал статью о современных альманахах, цензура все пропустила (вообще цензура хорошая), и мы расстались почти примиренные.
Примечание: Г. Лелевич - автор статьи «Несовреенный „Современник"» в журнале «Большевик» № 5/6. Лелевич потребовал «немедленных и серьезных шагов в целях противопоставления фронту Замятиных, Чуковских, Сологубов, Пильняков фронта пролетарской и революционной литературы».
Замятин написал статью - речь идет о статье Замятина «О сегодняшнем и современном», опубликованной в «Русском современнике» № 2 (1924). Замятин критически оценивает четыре последних альманаха: «Недра» - IV, «Наши дни» - IV, «Круг» - III и «Рол» - III. О «Дьяволиаде» Булгакова, помещенной в «Недрах», Замятин замечает, что «от автора, по-видимому, можно ждать хороших работ». «Современное в искусстве - хорошо, сегодняшнее в искусстве - плохо», - утверждает Замятин.