В день рождения Роберта Рождественского (1932 - 1994)
Стихи и песня на его стихи.
На Земле
безжалостно маленькой
жил да был человек маленький.
У него была служба маленькая.
И маленький очень портфель.
Получал он зарплату маленькую...
И однажды -
прекрасным утром -
постучалась к нему в окошко
небольшая,
казалось,
война...
Автомат ему выдали маленький.
Сапоги ему выдали маленькие.
Каску выдали маленькую
и маленькую -
по размерам -
шинель.
...А когда он упал -
некрасиво, неправильно,
в атакующем крике вывернув рот,
то на всей земле
не хватило мрамора,
чтобы вырубить парня
в полный рост!
1969
***
Раскачивается вагон.
Длинный тоннель метро.
Читающий пассажир выклевывает по слову...
Мы пишем на злобу дня
и - на его добро.
Но больше, правда,- на злобу,
на злобу,
на злобу!..
Живем, озираясь вокруг.
Живем, друзей хороня.
Едем, не зная судьбы, и страшно проехать мимо.
Длинный тоннель метро.
Привычная злоба дня...
Ненависть проще любви.
Ненависть объяснима.
1979
Как много лет во мне любовь спала,
Мне это слово ни о чем не говорило,
Любовь таилась в глубине, она ждала,
И вот проснулась и глаза свои открыла.
Теперь пою не я - любовь поет,
И эта песня в мире эхом отдается.
Любовь настала так, как утро настает,
Она одна во мне и плачет, и смеется.
И вся планета распахнулась для меня,
И эта радость будто солнце не остынет,
Не сможешь ты уйти от этого огня,
Не спрячешься, не скроешься,
Любовь тебя настигнет.
1979
В конце жизни Роберт Рождественский собрал несколько стихотворений в цикл, который назвал "Семь Я":
1.
Я родился -
нескладным и длинным -
в одну из душных ночей.
Грибные
июньские ливни
звенели,
как связки ключей.
Приоткрыли
огромный мир они,
зайчиками
прошлись по стене...
«Ребенок
удивительно смирный...» -
врач сказал обо мне.
...А соседка
достала карты,
и они сообщили,
что
буду я
ни слишком богатым,
но очень спокойным зато.
Не пойду
ни в какие бури,
неудачи
смогу обойти
и что дальних дорог
не будет
на моем пути.
Что судьбою,
мне богом данной
(на ладони
вся жизнь моя!),
познакомлюсь
с бубновой дамой,
такой же смирной,
как я...
Было дождливо и рано.
Жить сто лет
кукушка звала..
Но глупые карты
врали!
А за ними соседка
врала!
Наврала она про дорогу,
наврала она про покой...
Карты врали!..
И слава богу,
слава людям,
что я
не такой!
Что по жилам
бунтует сила,
недовольство собой
храня!
Слава жизни!
Большое спасибо
ей
за то, что мяла
меня!
Наделила мечтой богатой,
опалила ветром сквозным,
не поверила
бабьим картам,
а поверила
ливням
грибным!
1960
2.
Я жизнь люблю
безбожно!
Хоть знаю наперёд,
что
рано или поздно
настанет
мой черёд.
Я упаду
на камни
и, уходя
во тьму,
усталыми руками
землю
обниму...
Хочу,
чтоб не поверили,
узнав,
друзья мои.
Хочу,
чтоб на мгновение
охрипли
соловьи!
Чтобы
впадая в ярость,
весна
по свету
шла...
Хочу, чтоб ты
смеялась!
И счастлива
была.
3.
Я спокоен, я иду своей дорогой.
Не пою, что завтра будет веселей.
Я - суровый,
я - суровый,
я суровый.
Улыбаешься в ответ:
а я - сирень.
Застываю рядом с мраморной колонной,
Удивляюсь, почему не убежал.
Я - холодный,
я - холодный,
я - холодный.
Улыбаешься в ответ:
а я - пожар.
Я считаю перебранку бесполезной.
Всё в порядке, пусть любовь повременит.
Я - железный.
Я - железный.
Я - железный!
Улыбаешься в ответ:
а я - магнит.
4.
Я буквы выучил еще до школы,
и это было сладко и рисково...
Но я любую книжную лавину
бесстрашно сокращал наполовину.
Природа
и другие «трали-вали»
меня совсем не интересовали.
Читал я от заката до рассвета,-
сюжета требовал от книг!
Сюжета!
И ничего не принимал взамен...
Стать грамотным
я так и не сумел.
5.
Я строил из себя
пожившего.
Пожившего.
Поднаторевшего.
Усталого и отспешившего.
Уверенного.
В меру грешного.
И понял вдруг,
что вот
по улице,
как существо необычайное,
пронёс себя
известный умница,
весь выстроенный
из молчания!
А этот застарелый путаник -
в берете,
с палкой не по росту, -
он выстроил себя
из пуговиц,
из брюк и пиджака
в полоску…
А этот -
в анекдотах пустеньких.
А тот -
в загадочном загаре.
А этот -
приложенье
к усикам
и скромный постамент
к сигаре…
А вот,
цедя слова задавленно,
руками бледными колыша,
шагают
юные фундаменты.
Без стен
(не говоря о крышах!).
Считают:
надо торопиться.
Прислушиваются к разговорам…
Так
по крупице,
по крупице
мы строим из себя
кого-то.
Как будто время
опустело.
И не окликнет.
И не спросит…
Тут
думать надо.
Делать дело.
Оно тебя само
построит.
1987
6.
Булату Окуджаве
Я шагал по земле, было зябко в душе и окрест.
Я тащил на усталой спине свой единственный крест.
Было холодно так, что во рту замерзали слова.
И тогда я решил этот крест расколоть на дрова.
И разжёг я костёр на снегу.
И стоял.
И смотрел,
как мой крест одинокий удивлённо и тихо горел...
А потом зашагал я опять среди чёрных полей.
Нет креста за спиной...
Без него мне
ещё тяжелей.
7.
Я верующим был.
Почти с рожденья
я верил с удивлённым наслажденьем
в счастливый свет
домов многооконных...
Весь город был в портретах,
как в иконах.
И крестные ходы -
по-районно -
несли
свои хоругви и знамёна...
А я писал, от радости шалея,
о том, как мудро смотрят с Мавзолея
на нас вожди «особого закала»
(Я мало знал.
И это помогало.)
Я усомниться в вере
не пытался.
Стихи прошли.
А стыд за них
остался.
[1994]
На Земле
безжалостно маленькой
жил да был человек маленький.
У него была служба маленькая.
И маленький очень портфель.
Получал он зарплату маленькую...
И однажды -
прекрасным утром -
постучалась к нему в окошко
небольшая,
казалось,
война...
Автомат ему выдали маленький.
Сапоги ему выдали маленькие.
Каску выдали маленькую
и маленькую -
по размерам -
шинель.
...А когда он упал -
некрасиво, неправильно,
в атакующем крике вывернув рот,
то на всей земле
не хватило мрамора,
чтобы вырубить парня
в полный рост!
1969
***
Раскачивается вагон.
Длинный тоннель метро.
Читающий пассажир выклевывает по слову...
Мы пишем на злобу дня
и - на его добро.
Но больше, правда,- на злобу,
на злобу,
на злобу!..
Живем, озираясь вокруг.
Живем, друзей хороня.
Едем, не зная судьбы, и страшно проехать мимо.
Длинный тоннель метро.
Привычная злоба дня...
Ненависть проще любви.
Ненависть объяснима.
1979
Как много лет во мне любовь спала,
Мне это слово ни о чем не говорило,
Любовь таилась в глубине, она ждала,
И вот проснулась и глаза свои открыла.
Теперь пою не я - любовь поет,
И эта песня в мире эхом отдается.
Любовь настала так, как утро настает,
Она одна во мне и плачет, и смеется.
И вся планета распахнулась для меня,
И эта радость будто солнце не остынет,
Не сможешь ты уйти от этого огня,
Не спрячешься, не скроешься,
Любовь тебя настигнет.
1979
Click to viewВ конце жизни Роберт Рождественский собрал несколько стихотворений в цикл, который назвал "Семь Я":
1.
Я родился -
нескладным и длинным -
в одну из душных ночей.
Грибные
июньские ливни
звенели,
как связки ключей.
Приоткрыли
огромный мир они,
зайчиками
прошлись по стене...
«Ребенок
удивительно смирный...» -
врач сказал обо мне.
...А соседка
достала карты,
и они сообщили,
что
буду я
ни слишком богатым,
но очень спокойным зато.
Не пойду
ни в какие бури,
неудачи
смогу обойти
и что дальних дорог
не будет
на моем пути.
Что судьбою,
мне богом данной
(на ладони
вся жизнь моя!),
познакомлюсь
с бубновой дамой,
такой же смирной,
как я...
Было дождливо и рано.
Жить сто лет
кукушка звала..
Но глупые карты
врали!
А за ними соседка
врала!
Наврала она про дорогу,
наврала она про покой...
Карты врали!..
И слава богу,
слава людям,
что я
не такой!
Что по жилам
бунтует сила,
недовольство собой
храня!
Слава жизни!
Большое спасибо
ей
за то, что мяла
меня!
Наделила мечтой богатой,
опалила ветром сквозным,
не поверила
бабьим картам,
а поверила
ливням
грибным!
1960
2.
Я жизнь люблю
безбожно!
Хоть знаю наперёд,
что
рано или поздно
настанет
мой черёд.
Я упаду
на камни
и, уходя
во тьму,
усталыми руками
землю
обниму...
Хочу,
чтоб не поверили,
узнав,
друзья мои.
Хочу,
чтоб на мгновение
охрипли
соловьи!
Чтобы
впадая в ярость,
весна
по свету
шла...
Хочу, чтоб ты
смеялась!
И счастлива
была.
3.
Я спокоен, я иду своей дорогой.
Не пою, что завтра будет веселей.
Я - суровый,
я - суровый,
я суровый.
Улыбаешься в ответ:
а я - сирень.
Застываю рядом с мраморной колонной,
Удивляюсь, почему не убежал.
Я - холодный,
я - холодный,
я - холодный.
Улыбаешься в ответ:
а я - пожар.
Я считаю перебранку бесполезной.
Всё в порядке, пусть любовь повременит.
Я - железный.
Я - железный.
Я - железный!
Улыбаешься в ответ:
а я - магнит.
4.
Я буквы выучил еще до школы,
и это было сладко и рисково...
Но я любую книжную лавину
бесстрашно сокращал наполовину.
Природа
и другие «трали-вали»
меня совсем не интересовали.
Читал я от заката до рассвета,-
сюжета требовал от книг!
Сюжета!
И ничего не принимал взамен...
Стать грамотным
я так и не сумел.
5.
Я строил из себя
пожившего.
Пожившего.
Поднаторевшего.
Усталого и отспешившего.
Уверенного.
В меру грешного.
И понял вдруг,
что вот
по улице,
как существо необычайное,
пронёс себя
известный умница,
весь выстроенный
из молчания!
А этот застарелый путаник -
в берете,
с палкой не по росту, -
он выстроил себя
из пуговиц,
из брюк и пиджака
в полоску…
А этот -
в анекдотах пустеньких.
А тот -
в загадочном загаре.
А этот -
приложенье
к усикам
и скромный постамент
к сигаре…
А вот,
цедя слова задавленно,
руками бледными колыша,
шагают
юные фундаменты.
Без стен
(не говоря о крышах!).
Считают:
надо торопиться.
Прислушиваются к разговорам…
Так
по крупице,
по крупице
мы строим из себя
кого-то.
Как будто время
опустело.
И не окликнет.
И не спросит…
Тут
думать надо.
Делать дело.
Оно тебя само
построит.
1987
6.
Булату Окуджаве
Я шагал по земле, было зябко в душе и окрест.
Я тащил на усталой спине свой единственный крест.
Было холодно так, что во рту замерзали слова.
И тогда я решил этот крест расколоть на дрова.
И разжёг я костёр на снегу.
И стоял.
И смотрел,
как мой крест одинокий удивлённо и тихо горел...
А потом зашагал я опять среди чёрных полей.
Нет креста за спиной...
Без него мне
ещё тяжелей.
7.
Я верующим был.
Почти с рожденья
я верил с удивлённым наслажденьем
в счастливый свет
домов многооконных...
Весь город был в портретах,
как в иконах.
И крестные ходы -
по-районно -
несли
свои хоругви и знамёна...
А я писал, от радости шалея,
о том, как мудро смотрят с Мавзолея
на нас вожди «особого закала»
(Я мало знал.
И это помогало.)
Я усомниться в вере
не пытался.
Стихи прошли.
А стыд за них
остался.
[1994]