29 марта. Из писем Чехова
Сувориным по поводу газеты "Новое время", студенческих беспорядков и суда чести над А.С. Сувориным.
29 марта 1899. Ялта. Из письма А.И. Сувориной:
Милая Анна Ивановна, если бы не было так далеко и холодно, то я приехал бы в Петербург, чтобы попытаться увезти Алексея Сергеевича. Я получаю много писем и с утра до вечера слушаю разговоры, и мне отчасти известно, что делается у Вас. Вы упрекаете меня в вероломстве, Вы пишете, что А<лексей> С<ергеевич> добр и бескорыстен, а я ему не тем отвечаю; но что я в положении искренне расположенного человека мог бы сделать теперь? Что? Теперешнее настроение произошло не сразу, оно подготовлялось в продолжение многих лет, то, что говорится теперь, говорилось уже давно, всюду, и Вы и Алексей Сергеевич не знали правды, как не знают ее короли. Это я не философствую, а говорю то, что знаю. «Новое время» переживает трудные дни, но ведь оно остается силой и останется силой, пройдет немного времени, и всё войдет в свою колею, и ничего не изменится, всё будет, как было.
Меня более интересует вопрос о том, оставаться Алексею Сергеевичу в Петербурге или уехать, и я был бы очень рад, если бы он хотя на неделю всё бросил и уехал. Я писал ему об этом, просил телеграфировать мне, но он не отвечает ни слова, и я не знаю, что теперь делать с собой - сидеть ли в Ялте и ждать его или ехать на север. К 10-15 апреля, как бы ни было, я поеду в Москву, и если А<лексей> С<ергеевич> приедет тоже туда, чтобы провести там праздники, то это, мне кажется, было бы лучше всего. В Москве весна бывает прекрасная, окрестности интересные, есть куда поехать. Я буду писать Алексею Сергеевичу, но и Вы тоже поговорите с ним, и пусть он телеграфирует мне.
Где Вы будете летом? Куда поедете? Здесь весна, здоровье мое сносно, но скучно, надоела галиматья.
Как Настя? Боря? Поклонитесь им, пожалуйста, я часто о них вспоминаю и благохвалю их. Спасибо сердечное Вам за письмо, за память. Будьте здоровы, благополучны. Целую Вашу руку и желаю всего, всего хорошего.
Ваш А. Чехов.
Примечания
Это ответ А.П. на письмо, в котором А. И. писала: «Если бы Вы знали только, милый Антон Павлович! Сколько приходится волноваться бедному Алексею Сергеевичу, Вы бы его пожалели и поддержали! <...> Для чего, Вы спросите, всё это я пишу - сама не знаю! Ужасно бы хотелось утешить чем-нибудь А. С., т. к. добрее и бескорыстнее человека не знаю <...> Вы у нас ведь такой умница, просто мне обидно за него, обидно, что у него нет друга, обидно даже, зачем он Вас так любит! Видите, какая я! Я слышала, не знаю еще наверняка, что Потапенко нашел тоже, кажется, теперь нелиберально писать в „Новое время“. Каково Вам покажется? Ведь где настоящий-то демократизм, недаром, значит, изучал графов. Ну да бог с ним! Вы-то утешите чем-нибудь нас! Выпишете к себе А. С.! Он очень устал от всего! Будьте здоровы! Анна Суворина». Суворин «устал» от возмущения, которое вызвали его «Маленькие письма» о студенческих беспорядках. «Маленькие письма» Суворина появились в «Новом времени» в № 8257, 8259, 8264 от 21 февраля, 23 февраля, 1 марта). В. Г. Короленко записал о них в дневнике: «Своим теперь уже давно обычным тоном деланной искренности à la Достоевский, Суворин, умилившись по поводу повеления 20 февраля, обращает свои довольно суровые поучения исключительно в сторону молодежи <...> Письмо это, систематически подменяющее действительную причину беспорядков (нападение полиции на улице) - „нежеланием подчиниться порядкам учебных заведений“, - вызвало в обществе бурю негодования. В следующем письме Суворин пытается оправдаться, но в своем ослеплении застарелого сервилизма - только подливает масла в огонь <...> Старый воробей прикидывается, что не понимает причин негодования, не понимает того, что написал ложный обвинительный акт против молодежи, тщательно замолчал настоящие причины беспорядков и вперед уже одобрил массовые увольнения, составляющие якобы даже обязанность государства» (В. Г. Короленко. Полн. посмертное собр. соч. Дневник, т. IV. (Полтава) 1928, стр. 153-156). Сам Чехов писал об этом Суворинц в письме от 4 марта:
...О студенч<еских> беспорядках здесь, как и везде, много говорят и вопиют, что ничего нет в газетах. Получаются письма из Петербурга, настроение в пользу студентов. Ваши письма о беспорядках не удовлетворили - это так и должно быть, потому что нельзя печатно судить о беспорядках, когда нельзя касаться фактической стороны дела. Государство запретило Вам писать, оно запрещает говорить правду, это произвол, а Вы с легкой душой по поводу этого произвола говорите о правах и прерогативах государства - и это как-то не укладывается в сознании. Вы говорите о праве государства, но Вы не на точке зрения права. Права и справедливость для государства те же, что и для всякой юридической личности. Если государство неправильно отчуждает у меня кусок земли, то я подаю в суд, и сей последний восстановляет мое право; разве не должно быть то же самое, когда государство бьет меня нагайкой, разве я в случае насилия с его стороны не могу вопить о нарушенном праве? Понятие о государстве должно быть основано на определенных правовых отношениях, в противном же случае оно - жупел, звук пустой, пугающий воображение...
Вы упрекаете меня в вероломстве- А. И. Суворина ответила: «Так и вышло, милый Антон Павлович, как я предполагала, что Вы найдете в моем письме упрек, а между прочим там этого нет и не могло быть. <...> Вы спрашиваете, что мог бы сделать искренний любящий человек. Ах, как много всегда может делать такой человек! - по-моему. Что я Вас буду учить? Вы будете на праздниках в Москве, он непременно хочет к Вам приехать туда. Теперь же Вы, вероятно, тоже знаете, его ожидает „суд чести“. Как страшно! правда? Особенно если эта честь находится в таких честных руках, как Потапенко, Ухтомский и компания... Ну, пусть судят. Амфитеатров, тоже как и Ваш Потапенко, тоже ушел и тоже, кажется, будет судить. Правда, честные люди? И главное, либеральные эти двое людей. Я и теперь повторю, что А. С. бескорыстен и добр до глупости».
О "суде чести" из письма А.П. Чехова А.С. Суворину от 25 ппреля 1889 года из Москвы в Петербург:
Ваше последнее письмо с оттиском (суд чести) мне вчера прислали из Лопасни. Решительно не понимаю, кому и для чего понадобился этот суд чести и какая была надобность Вам соглашаться идти на суд, которого Вы не признаете, как неоднократно заявляли об этом печатно. Суд чести у литераторов, раз они не составляют такой обособленной корпорации, как, например, офицеры, присяжные поверенные, - это бессмыслица, нелепость; в азиатской стране, где нет свободы печати и свободы совести, где правительство и 9/10 общества смотрят на журналиста, как на врага, где живется так тесно и так скверно и мало надежды на лучшие времена, такие забавы, как обливание помоями друг друга, суд чести и т. п., ставят пишущих в смешное и жалкое положение зверьков, которые, попав в клетку, откусывают друг другу хвосты. Даже если стать на точку зрения «Союза», допускающего суд, то чего хочет он, этот «Союз»? Чего? Судить Вас за то, что Вы печатно, совершенно гласно высказали свое мнение (какое бы оно ни было), - это рискованное дело, это покушение на свободу слова, это шаг к тому, чтобы сделать положение журналиста несносным, так как после суда над Вами уже ни один журналист не мог бы быть уверен, что он рано или поздно не попадет под этот странный суд. Дело не в студенческих беспорядках и не в Ваших письмах. Ваши письма могут быть предлогом к острой полемике, враждебным демонстрациям против Вас, ругательным письмам, но никак не к суду. Обвинительные пункты как бы умышленно скрывают главную причину скандала, они умышленно взваливают всё на беспорядки и на Ваши письма, чтобы не говорить о главном. И зачем это, решительно не понимаю, теряюсь в догадках. Отчего, раз пришла нужда или охота воевать с Вами не на жизнь, а на смерть, отчего не валять начистоту? Общество (не интеллигенция только, а вообще русское общество) в последние годы было враждебно настроено к «Нов<ому>времени». Составилось убеждение, что «Новое время» получает субсидию от правительства и от французского генерального штаба. И «Нов<ое> время» делало всё возможное, чтобы поддержать эту незаслуженную репутацию, и трудно было понять, для чего оно это делало, во имя какого бога. Например, никто не понимает в последнее время преувеличенного отношения к Финляндии, не понимает доноса на газеты, которые были запрещены и стали-де выходить под другими названиями, - это, быть может, и оправдывается целями «национальной политики», но это нелитературно; никто не понимает, зачем это «Новое время» приписало Дешанелю и ген<ералу> Бильдерлингу слова, каких они вовсе не говорили. И т. д. И т. д. О Вас составилось такое мнение, будто Вы человек сильный у правительства, жестокий, неумолимый - и опять-таки «Новое время» делало всё, чтобы возможно дольше держалось в обществе такое предубеждение. Публика ставила «Новое время» рядом с другими несимпатичными ей правительственными органами, она роптала, негодовала, предубеждение росло, составлялись легенды - и снежный ком вырос в целую лавину, которая покатилась и будет катиться, всё увеличиваясь. И вот в обвинительных пунктах ни слова не говорится об этой лавине, хотя за нее-то именно и хотят судить Вас, и меня неприятно волнует такая неискренность.
После 1-го мая уеду в Мелихово, а пока сижу в Москве и принимаю посетителей, им же несть числа. Утомился. Вчера был у Л. Н. Толстого. Он и Татьяна говорили о Вас с хорошим чувством; им понравилось очень Ваше отношение к «Воскресению». Вчера я ужинал у Федотовой. Это актриса настоящая, неподдельная. Я здоров. Приедете в Москву?
Ваш А. Чехов.
Примечания
«Новое время» получает субсидию от правительства и от французского генерального штаба - В связи с делом Дрейфуса.
никто не понимает в последнее время преувеличенного отношения к Финляндии - В 1898 г. на пост финляндского генерал-губернатора был назначен генерал Н. И. Бобриков. Его программой было уничтожение конституционных прав и насильственная русификация Финляндии. 3 февраля эта программа была опубликована в виде «Основных положений». В «Новом времени» в апреле 1899 г. печатались «Финляндские заметки» (за подписью - С. К.), в которых выражалось одобрение правительственному курсу.
зачем это «Новое время» приписало Дешанелю и ген<ералу> Бильдерлингу слова, каких они вовсе не говорили - В корреспонденции из Парижа «Чернильная война» П. Вожина («Новое время», 1899, № 8300, 6 апреля) приведен разговор председателя палаты депутатов Дешанеля с генералом Бильдерлингом. Редакция была вынуждена поместить письмо Бильдерлинга с опровержением (№ 8302, 8 апреля).
Татьяна- дочь Л. Н. Толстого.
...им понравилось очень Ваше отношение к «Воскресению». - В это время у Л. Н. Толстого происходил конфликт с издателем «Нивы», где печаталось «Воскресение». А. Ф. Маркс купил у Толстого право первой публикации романа и печатал его еженедельно, главами. Многочисленные издатели вслед за «Нивой» сразу же перепечатывали эти главы, а иногда и забегали вперед (В. Г. Чертков за границей печатал параллельно с «Нивой» бесцензурное издание романа). Маркс заявил Толстому протест, и Толстой вынужден был обратиться с письмом ко всем издателям с просьбой повременить с перепечаткой, так как она наносит ущерб интересам Маркса. В «Новом времени» (1899, № 8300, 6 апреля) была напечатана заметка, в которой говорилось, что эта просьба Толстого должна встретить «джентльменское отношение».
Источники: http://chehov-lit.ru/chehov/letters/1899/letter-2699.htm, http://chehov-lit.ru/chehov/letters/1899/letter-2725.htm
29 марта 1899. Ялта. Из письма А.И. Сувориной:
Милая Анна Ивановна, если бы не было так далеко и холодно, то я приехал бы в Петербург, чтобы попытаться увезти Алексея Сергеевича. Я получаю много писем и с утра до вечера слушаю разговоры, и мне отчасти известно, что делается у Вас. Вы упрекаете меня в вероломстве, Вы пишете, что А<лексей> С<ергеевич> добр и бескорыстен, а я ему не тем отвечаю; но что я в положении искренне расположенного человека мог бы сделать теперь? Что? Теперешнее настроение произошло не сразу, оно подготовлялось в продолжение многих лет, то, что говорится теперь, говорилось уже давно, всюду, и Вы и Алексей Сергеевич не знали правды, как не знают ее короли. Это я не философствую, а говорю то, что знаю. «Новое время» переживает трудные дни, но ведь оно остается силой и останется силой, пройдет немного времени, и всё войдет в свою колею, и ничего не изменится, всё будет, как было.
Меня более интересует вопрос о том, оставаться Алексею Сергеевичу в Петербурге или уехать, и я был бы очень рад, если бы он хотя на неделю всё бросил и уехал. Я писал ему об этом, просил телеграфировать мне, но он не отвечает ни слова, и я не знаю, что теперь делать с собой - сидеть ли в Ялте и ждать его или ехать на север. К 10-15 апреля, как бы ни было, я поеду в Москву, и если А<лексей> С<ергеевич> приедет тоже туда, чтобы провести там праздники, то это, мне кажется, было бы лучше всего. В Москве весна бывает прекрасная, окрестности интересные, есть куда поехать. Я буду писать Алексею Сергеевичу, но и Вы тоже поговорите с ним, и пусть он телеграфирует мне.
Где Вы будете летом? Куда поедете? Здесь весна, здоровье мое сносно, но скучно, надоела галиматья.
Как Настя? Боря? Поклонитесь им, пожалуйста, я часто о них вспоминаю и благохвалю их. Спасибо сердечное Вам за письмо, за память. Будьте здоровы, благополучны. Целую Вашу руку и желаю всего, всего хорошего.
Ваш А. Чехов.
Примечания
Это ответ А.П. на письмо, в котором А. И. писала: «Если бы Вы знали только, милый Антон Павлович! Сколько приходится волноваться бедному Алексею Сергеевичу, Вы бы его пожалели и поддержали! <...> Для чего, Вы спросите, всё это я пишу - сама не знаю! Ужасно бы хотелось утешить чем-нибудь А. С., т. к. добрее и бескорыстнее человека не знаю <...> Вы у нас ведь такой умница, просто мне обидно за него, обидно, что у него нет друга, обидно даже, зачем он Вас так любит! Видите, какая я! Я слышала, не знаю еще наверняка, что Потапенко нашел тоже, кажется, теперь нелиберально писать в „Новое время“. Каково Вам покажется? Ведь где настоящий-то демократизм, недаром, значит, изучал графов. Ну да бог с ним! Вы-то утешите чем-нибудь нас! Выпишете к себе А. С.! Он очень устал от всего! Будьте здоровы! Анна Суворина». Суворин «устал» от возмущения, которое вызвали его «Маленькие письма» о студенческих беспорядках. «Маленькие письма» Суворина появились в «Новом времени» в № 8257, 8259, 8264 от 21 февраля, 23 февраля, 1 марта). В. Г. Короленко записал о них в дневнике: «Своим теперь уже давно обычным тоном деланной искренности à la Достоевский, Суворин, умилившись по поводу повеления 20 февраля, обращает свои довольно суровые поучения исключительно в сторону молодежи <...> Письмо это, систематически подменяющее действительную причину беспорядков (нападение полиции на улице) - „нежеланием подчиниться порядкам учебных заведений“, - вызвало в обществе бурю негодования. В следующем письме Суворин пытается оправдаться, но в своем ослеплении застарелого сервилизма - только подливает масла в огонь <...> Старый воробей прикидывается, что не понимает причин негодования, не понимает того, что написал ложный обвинительный акт против молодежи, тщательно замолчал настоящие причины беспорядков и вперед уже одобрил массовые увольнения, составляющие якобы даже обязанность государства» (В. Г. Короленко. Полн. посмертное собр. соч. Дневник, т. IV. (Полтава) 1928, стр. 153-156). Сам Чехов писал об этом Суворинц в письме от 4 марта:
...О студенч<еских> беспорядках здесь, как и везде, много говорят и вопиют, что ничего нет в газетах. Получаются письма из Петербурга, настроение в пользу студентов. Ваши письма о беспорядках не удовлетворили - это так и должно быть, потому что нельзя печатно судить о беспорядках, когда нельзя касаться фактической стороны дела. Государство запретило Вам писать, оно запрещает говорить правду, это произвол, а Вы с легкой душой по поводу этого произвола говорите о правах и прерогативах государства - и это как-то не укладывается в сознании. Вы говорите о праве государства, но Вы не на точке зрения права. Права и справедливость для государства те же, что и для всякой юридической личности. Если государство неправильно отчуждает у меня кусок земли, то я подаю в суд, и сей последний восстановляет мое право; разве не должно быть то же самое, когда государство бьет меня нагайкой, разве я в случае насилия с его стороны не могу вопить о нарушенном праве? Понятие о государстве должно быть основано на определенных правовых отношениях, в противном же случае оно - жупел, звук пустой, пугающий воображение...
Вы упрекаете меня в вероломстве- А. И. Суворина ответила: «Так и вышло, милый Антон Павлович, как я предполагала, что Вы найдете в моем письме упрек, а между прочим там этого нет и не могло быть. <...> Вы спрашиваете, что мог бы сделать искренний любящий человек. Ах, как много всегда может делать такой человек! - по-моему. Что я Вас буду учить? Вы будете на праздниках в Москве, он непременно хочет к Вам приехать туда. Теперь же Вы, вероятно, тоже знаете, его ожидает „суд чести“. Как страшно! правда? Особенно если эта честь находится в таких честных руках, как Потапенко, Ухтомский и компания... Ну, пусть судят. Амфитеатров, тоже как и Ваш Потапенко, тоже ушел и тоже, кажется, будет судить. Правда, честные люди? И главное, либеральные эти двое людей. Я и теперь повторю, что А. С. бескорыстен и добр до глупости».
О "суде чести" из письма А.П. Чехова А.С. Суворину от 25 ппреля 1889 года из Москвы в Петербург:
Ваше последнее письмо с оттиском (суд чести) мне вчера прислали из Лопасни. Решительно не понимаю, кому и для чего понадобился этот суд чести и какая была надобность Вам соглашаться идти на суд, которого Вы не признаете, как неоднократно заявляли об этом печатно. Суд чести у литераторов, раз они не составляют такой обособленной корпорации, как, например, офицеры, присяжные поверенные, - это бессмыслица, нелепость; в азиатской стране, где нет свободы печати и свободы совести, где правительство и 9/10 общества смотрят на журналиста, как на врага, где живется так тесно и так скверно и мало надежды на лучшие времена, такие забавы, как обливание помоями друг друга, суд чести и т. п., ставят пишущих в смешное и жалкое положение зверьков, которые, попав в клетку, откусывают друг другу хвосты. Даже если стать на точку зрения «Союза», допускающего суд, то чего хочет он, этот «Союз»? Чего? Судить Вас за то, что Вы печатно, совершенно гласно высказали свое мнение (какое бы оно ни было), - это рискованное дело, это покушение на свободу слова, это шаг к тому, чтобы сделать положение журналиста несносным, так как после суда над Вами уже ни один журналист не мог бы быть уверен, что он рано или поздно не попадет под этот странный суд. Дело не в студенческих беспорядках и не в Ваших письмах. Ваши письма могут быть предлогом к острой полемике, враждебным демонстрациям против Вас, ругательным письмам, но никак не к суду. Обвинительные пункты как бы умышленно скрывают главную причину скандала, они умышленно взваливают всё на беспорядки и на Ваши письма, чтобы не говорить о главном. И зачем это, решительно не понимаю, теряюсь в догадках. Отчего, раз пришла нужда или охота воевать с Вами не на жизнь, а на смерть, отчего не валять начистоту? Общество (не интеллигенция только, а вообще русское общество) в последние годы было враждебно настроено к «Нов<ому>времени». Составилось убеждение, что «Новое время» получает субсидию от правительства и от французского генерального штаба. И «Нов<ое> время» делало всё возможное, чтобы поддержать эту незаслуженную репутацию, и трудно было понять, для чего оно это делало, во имя какого бога. Например, никто не понимает в последнее время преувеличенного отношения к Финляндии, не понимает доноса на газеты, которые были запрещены и стали-де выходить под другими названиями, - это, быть может, и оправдывается целями «национальной политики», но это нелитературно; никто не понимает, зачем это «Новое время» приписало Дешанелю и ген<ералу> Бильдерлингу слова, каких они вовсе не говорили. И т. д. И т. д. О Вас составилось такое мнение, будто Вы человек сильный у правительства, жестокий, неумолимый - и опять-таки «Новое время» делало всё, чтобы возможно дольше держалось в обществе такое предубеждение. Публика ставила «Новое время» рядом с другими несимпатичными ей правительственными органами, она роптала, негодовала, предубеждение росло, составлялись легенды - и снежный ком вырос в целую лавину, которая покатилась и будет катиться, всё увеличиваясь. И вот в обвинительных пунктах ни слова не говорится об этой лавине, хотя за нее-то именно и хотят судить Вас, и меня неприятно волнует такая неискренность.
После 1-го мая уеду в Мелихово, а пока сижу в Москве и принимаю посетителей, им же несть числа. Утомился. Вчера был у Л. Н. Толстого. Он и Татьяна говорили о Вас с хорошим чувством; им понравилось очень Ваше отношение к «Воскресению». Вчера я ужинал у Федотовой. Это актриса настоящая, неподдельная. Я здоров. Приедете в Москву?
Ваш А. Чехов.
Примечания
«Новое время» получает субсидию от правительства и от французского генерального штаба - В связи с делом Дрейфуса.
никто не понимает в последнее время преувеличенного отношения к Финляндии - В 1898 г. на пост финляндского генерал-губернатора был назначен генерал Н. И. Бобриков. Его программой было уничтожение конституционных прав и насильственная русификация Финляндии. 3 февраля эта программа была опубликована в виде «Основных положений». В «Новом времени» в апреле 1899 г. печатались «Финляндские заметки» (за подписью - С. К.), в которых выражалось одобрение правительственному курсу.
зачем это «Новое время» приписало Дешанелю и ген<ералу> Бильдерлингу слова, каких они вовсе не говорили - В корреспонденции из Парижа «Чернильная война» П. Вожина («Новое время», 1899, № 8300, 6 апреля) приведен разговор председателя палаты депутатов Дешанеля с генералом Бильдерлингом. Редакция была вынуждена поместить письмо Бильдерлинга с опровержением (№ 8302, 8 апреля).
Татьяна- дочь Л. Н. Толстого.
...им понравилось очень Ваше отношение к «Воскресению». - В это время у Л. Н. Толстого происходил конфликт с издателем «Нивы», где печаталось «Воскресение». А. Ф. Маркс купил у Толстого право первой публикации романа и печатал его еженедельно, главами. Многочисленные издатели вслед за «Нивой» сразу же перепечатывали эти главы, а иногда и забегали вперед (В. Г. Чертков за границей печатал параллельно с «Нивой» бесцензурное издание романа). Маркс заявил Толстому протест, и Толстой вынужден был обратиться с письмом ко всем издателям с просьбой повременить с перепечаткой, так как она наносит ущерб интересам Маркса. В «Новом времени» (1899, № 8300, 6 апреля) была напечатана заметка, в которой говорилось, что эта просьба Толстого должна встретить «джентльменское отношение».
Источники: http://chehov-lit.ru/chehov/letters/1899/letter-2699.htm, http://chehov-lit.ru/chehov/letters/1899/letter-2725.htm