4 января 1944-го года
из дневников
Николай Каманин, лётчик, 35 лет, генерал-майор, командир штурмового авиакорпуса, Украина:
4 января.
Васильков. Был на аэродроме Веприк и Бышев. Дивизии Клобукова и Лакеева полностью перебазировались. Сегодня наши взяли Белую Церковь и Бердичев. Операция развивается отлично и оправдала самые оптимальные надежды. Но, по моему мнению, необходимо приостановить наше продвижение на юг и запад. Нужно разбить сильную группировку противника юго-восточнее Белой Церкви, подтянуть тылы, исправить дороги и связь, пополнить дивизии техникой и людьми и готовиться к прыжку на Днестр. Сегодня наши зенитчики сбили ещё одного «Хейнкеля-111», упал в 2 километрах от нашего штаба.
Тимофей Лядский, лётчик, 30 лет, пилот ИЛ-2, авиакорпуса под командованием Николая Каманина:
4 января.
Ухудшилась погода. Наш летчик Скрыпник садился в поле южнее Фастова, попал в окоп и повредил самолет. Вчера вернулся пешком. В тот же день на наш аэродром садился посторонний Пе-2 и врезался в постройки.
На Яке садилась летчица: села на фюзеляж - убила техника.
В середине дня водил восьмерку юго-западнее Белой Церкви. Это мой 72-й вылет. Четыре раза уже водил группы самостоятельно.
Вчера получили посылки: водки по 250 г, полотенца, тетради, папиросы и прочее
Георгий Славгородский, школьный учитель, 29 лет, старший лейтенант, замком. батальона, Украина:
4 января.
Машорино. Сахарный завод. Занимаемся с пополнением. Сегодня стреляли на речке: командиров взводов нет, разгоняю штаб по ротам и сам сегодня занимался с шестой ротой. Вспомнил Панихнна: с ручным пулеметом - «к бою», «отбой». Вчера пил самогон с Тютюнниковым и Париковым. Песни пели. Спал на хозяйкиной койке безмятежным Сном. Безразличное настроение - ничего не хочется делать. Так по
службе кое-что делаешь. Все равно в бой, куда слепая вывезет. Полк понес большие потери. И до нас очередь дойдет.
Сахарный завод.
Последний день на сахарном заводе в Машорино прошел в труде [два слова затушевано]. Днем пошел я проверить занятия в ротах: четвертую нашел без командира роты и занимался с ней наступлением и криком «ура». Настроение было энергичное, даже злое - командирское. Учил хохлов-земляков личным примером. [зачеркнуто; Четвертую] 5 роту застал в помещении - напустился на командира роты и выгнал на улицу. Придя в штаб, я получил сообщение о передвижении в Кировоград через Суботцы. Ждал, пока покормят бойцов, сидел в штабе с девушками, слушая их пение и игру на гитаре. Нина понравилась мне своим белым лицом и нежными карими глазами, и я шутил еще вчера с ней: «Когда же я тебя поцелую?» Она улыбалась и показывала вид, что удивляется, когда батальон построился и я зашел проститься с хозяйкой и с ней: она визжала, бегала по комнате, а когда я ее все-таки поймал и коснулся ее губ, она тогда сама горячо целовалась.
Жители вышли на улицу провожать нас. В предпоследний день и вечер у меня с Гармашем вышла неприятность: я выпивал у него на квартире с комиссаром и Тютюнником, а затем лег спать с его хозяйкой. Я намекал, а затем предложил уйти, а когда выпил, хотел вышвырнуть за шиворот. Поругались мы с ним, но он так и не ушел и мне не помешал! Его поведение меня возмутило, возмутило, что командиру на дороге становятся какие-то негодяи, которые неоднократно обсуждали мои приказания, неаккуратно их выполняли или игнорировали. Всякий раз его резко обрывал, чтобы дать понять, что я командир, единоначальник. Ненавижу не военных, ультрапартийных политработников, мнящих себя контролем над командиром! Написал рапорт, чтобы его убрали от меня или меня от него.
9-го пришли в Суботцы. Большое село, слегка побитое Катюшей. Заночевали штабом у эвакуированной из Донбасса хозяйки. Хозяйственники достали мне серого жеребца в этом селе, а дорогой я на добровольных началах взял у гражданских одноконные легкие сани, впряг лошаденку без дуги и ехал до самого Кировограда. На северо-восточной окраине нашел тылы, заявил Доронину о прибытии и поехал с Марком искать квартиру на восточной окраине. Облюбовал и в оврагах, где можно прятаться от бомбежки. Многие жители выехали из города, т. к. немцы заявили, что разрушат Кировоград. По пути в город нам все попадались жители с детьми на маленьких салазках, с узелками. Город сильно бомбит, здесь он где-то окружен. Собираюсь ехать на КП полка. Много бумажных дел накопилось, к тому же Пирогов пропал.
Вадим Шефнер, поэт, 28 лет, сотрудник редакции армейской газеты Волховского фронта:
4 января.
9.50. Всю ночь дежурил. Всю ночь - метель. Намело сугробы. Люблю утро после бессонной ночи. Совсем особое состояние. Легкость какая-то. Потом наступает депрессия.
21.10. Нашими сердцами владеет иногда печаль. Фу, какую чепуху пишу. Это от тоски. А что, если застрелиться? Глупо. Все, все это глупо. Я зашел в тупик. Дело даже не в Кате. А вообще - тоска. Тупик, который надо прошибать лбом. А ведь я сейчас на самом гребне жизни. 28 лет. До этого было небытие, потом рождение, потом детство, юность. Теперь зрелость, а потом - скат - начало старости, старость, смерть. Если жизнь не прервется на войне или от моей руки. Нет, надо быть бодрым и дышать всеми порами. Не надо тосковать.
Всеволод Вишневский, писатель, 43 года, политработник, Ленинград:
4 января.
Нами взята Белая Церковь.
В «Красном флоте» от 1 января 1944 года моя статья - финальный абзац о моменте мира не напечатали (?).
Некоторые итоги после чтений.
Русская литература XIX века хлестала, бичевала (прямо по глазам, по язвам) Россию, стремясь поднять ее. Гоголь восклицал: «Кто же крикнет России клич - вперед!»
Читаешь эту литературу - страшную до патологии и в то же время прекрасную - и думаешь затем о современной... Гигантский перелом, подъем сил постепенно пробуждали народный романтический стиль во всем: в газетных статьях, в речах, в живописи, в кино, в театре. Национальное самосознание не допускало обид, напоминаний об «обломовщине» и т. д. и т. п. После века мучительных исповедей, обличений, после галереи Онегиных, Печориных, Рудиных, после беспощадного объективизма Достоевского, Толстого и других литература стала искать что-то новое. Но жизнь сложна, новое и в жизни давалось не сразу, - сказывались противоречия... Долго жить на одной романтической волне - нельзя. Горький, например, постепенно уходил от романтизма.
...Мы станем через известный промежуток времени анализировать пройденные этапы, и мы (а может быть, следующие поколения писателей) придем к высокой реалистической литературе - бесстрашной, объективно-четкой, открывающей новые пласты, новые явления.
Вера Инбер, поэт, 53 года, Ленинград:
4 января.
Радиолекция о гриппе была прервана сообщением об обстреле. Утром было несколько очень сильных ударов, но я слышала их смутно. Они только вплелись как-то в мой сон.
Какая усталость от всего этого! Какое предельное напряжение! Когда же конец ленинградской страде?
Михаил Пришвин, писатель, 70 лет, Москва:
4 января.
Вода, как весной. Прилетела сорока и начала стрекотать анекдоты: 1) Нищий еврей в Берлине, на животе надпись: не принимаю милостыню от евреев и коммунистов. <Начальный, измененный вариант: Еврей, торговец пуговицами в Берлине, на животе надпись: не продаю евреям и коммунистами Гитлер увидел, послал деньги с советом так продолжать дальше. Еврей взял деньги, усмехнулся и сказал про себя: - Нашел кого учить спекуляции. 2) В Гомеле на похоронах убитых евреев казак вгорячах поклялся: - Клянусь за этих убитых наших евреев, когда придем в Берлин, всех ихних жидов перебить. Сорока предсказывала, объясняла и т. п., что будто бы предстоит борьба у нас с последователями американской демократии. А я подумал, что это, как и бывший троцкизм, дело чисто еврейское и жаль, что они вовлекут туда последние остатки русской героической интеллигенции. Так думал старый Филин, слушая стрекотанье сороки. И еще думал Филин о генерале европейском и нашем генерале-товарище, что это величины качественно иные (см. рассказ Мамина «Бойцы». Мамин считает завоевателями Сибири не Строганова, не Ермака, а московскую волокиту и «голутвенных» людей, и вот тут-то и возникал наш нынешний «товарищ-генерал», т. е. из среды голутвенных людей, а не из рыцарства).
Сегодня отправляем жалобу Александрову на Александрова.
По тем людям, которые к нам забегают, виднеются контуры больших политических партий: одна - это национал-коммунисты, получаемые сложением Союза русского народа с большевиками; другая партия - это партия американской демократии, слагаемая из прежних троцкистов, кадетов и множества, если не всех, евреев.
N сказал: - Большевизм между прочим...
Иван Бунин, 73 года, Франция:
4 января.
Вторник. Опять прекрасный день. В 2 - алерт. Ездил на вокзал P. L. М. - посылка от Шведск. Кр. Креста. Взяли Белую церковь, перешли в неск. местах польскую границу.
Николай Каманин, лётчик, 35 лет, генерал-майор, командир штурмового авиакорпуса, Украина:
4 января.
Васильков. Был на аэродроме Веприк и Бышев. Дивизии Клобукова и Лакеева полностью перебазировались. Сегодня наши взяли Белую Церковь и Бердичев. Операция развивается отлично и оправдала самые оптимальные надежды. Но, по моему мнению, необходимо приостановить наше продвижение на юг и запад. Нужно разбить сильную группировку противника юго-восточнее Белой Церкви, подтянуть тылы, исправить дороги и связь, пополнить дивизии техникой и людьми и готовиться к прыжку на Днестр. Сегодня наши зенитчики сбили ещё одного «Хейнкеля-111», упал в 2 километрах от нашего штаба.
Тимофей Лядский, лётчик, 30 лет, пилот ИЛ-2, авиакорпуса под командованием Николая Каманина:
4 января.
Ухудшилась погода. Наш летчик Скрыпник садился в поле южнее Фастова, попал в окоп и повредил самолет. Вчера вернулся пешком. В тот же день на наш аэродром садился посторонний Пе-2 и врезался в постройки.
На Яке садилась летчица: села на фюзеляж - убила техника.
В середине дня водил восьмерку юго-западнее Белой Церкви. Это мой 72-й вылет. Четыре раза уже водил группы самостоятельно.
Вчера получили посылки: водки по 250 г, полотенца, тетради, папиросы и прочее
Георгий Славгородский, школьный учитель, 29 лет, старший лейтенант, замком. батальона, Украина:
4 января.
Машорино. Сахарный завод. Занимаемся с пополнением. Сегодня стреляли на речке: командиров взводов нет, разгоняю штаб по ротам и сам сегодня занимался с шестой ротой. Вспомнил Панихнна: с ручным пулеметом - «к бою», «отбой». Вчера пил самогон с Тютюнниковым и Париковым. Песни пели. Спал на хозяйкиной койке безмятежным Сном. Безразличное настроение - ничего не хочется делать. Так по
службе кое-что делаешь. Все равно в бой, куда слепая вывезет. Полк понес большие потери. И до нас очередь дойдет.
Сахарный завод.
Последний день на сахарном заводе в Машорино прошел в труде [два слова затушевано]. Днем пошел я проверить занятия в ротах: четвертую нашел без командира роты и занимался с ней наступлением и криком «ура». Настроение было энергичное, даже злое - командирское. Учил хохлов-земляков личным примером. [зачеркнуто; Четвертую] 5 роту застал в помещении - напустился на командира роты и выгнал на улицу. Придя в штаб, я получил сообщение о передвижении в Кировоград через Суботцы. Ждал, пока покормят бойцов, сидел в штабе с девушками, слушая их пение и игру на гитаре. Нина понравилась мне своим белым лицом и нежными карими глазами, и я шутил еще вчера с ней: «Когда же я тебя поцелую?» Она улыбалась и показывала вид, что удивляется, когда батальон построился и я зашел проститься с хозяйкой и с ней: она визжала, бегала по комнате, а когда я ее все-таки поймал и коснулся ее губ, она тогда сама горячо целовалась.
Жители вышли на улицу провожать нас. В предпоследний день и вечер у меня с Гармашем вышла неприятность: я выпивал у него на квартире с комиссаром и Тютюнником, а затем лег спать с его хозяйкой. Я намекал, а затем предложил уйти, а когда выпил, хотел вышвырнуть за шиворот. Поругались мы с ним, но он так и не ушел и мне не помешал! Его поведение меня возмутило, возмутило, что командиру на дороге становятся какие-то негодяи, которые неоднократно обсуждали мои приказания, неаккуратно их выполняли или игнорировали. Всякий раз его резко обрывал, чтобы дать понять, что я командир, единоначальник. Ненавижу не военных, ультрапартийных политработников, мнящих себя контролем над командиром! Написал рапорт, чтобы его убрали от меня или меня от него.
9-го пришли в Суботцы. Большое село, слегка побитое Катюшей. Заночевали штабом у эвакуированной из Донбасса хозяйки. Хозяйственники достали мне серого жеребца в этом селе, а дорогой я на добровольных началах взял у гражданских одноконные легкие сани, впряг лошаденку без дуги и ехал до самого Кировограда. На северо-восточной окраине нашел тылы, заявил Доронину о прибытии и поехал с Марком искать квартиру на восточной окраине. Облюбовал и в оврагах, где можно прятаться от бомбежки. Многие жители выехали из города, т. к. немцы заявили, что разрушат Кировоград. По пути в город нам все попадались жители с детьми на маленьких салазках, с узелками. Город сильно бомбит, здесь он где-то окружен. Собираюсь ехать на КП полка. Много бумажных дел накопилось, к тому же Пирогов пропал.
Вадим Шефнер, поэт, 28 лет, сотрудник редакции армейской газеты Волховского фронта:
4 января.
9.50. Всю ночь дежурил. Всю ночь - метель. Намело сугробы. Люблю утро после бессонной ночи. Совсем особое состояние. Легкость какая-то. Потом наступает депрессия.
21.10. Нашими сердцами владеет иногда печаль. Фу, какую чепуху пишу. Это от тоски. А что, если застрелиться? Глупо. Все, все это глупо. Я зашел в тупик. Дело даже не в Кате. А вообще - тоска. Тупик, который надо прошибать лбом. А ведь я сейчас на самом гребне жизни. 28 лет. До этого было небытие, потом рождение, потом детство, юность. Теперь зрелость, а потом - скат - начало старости, старость, смерть. Если жизнь не прервется на войне или от моей руки. Нет, надо быть бодрым и дышать всеми порами. Не надо тосковать.
Всеволод Вишневский, писатель, 43 года, политработник, Ленинград:
4 января.
Нами взята Белая Церковь.
В «Красном флоте» от 1 января 1944 года моя статья - финальный абзац о моменте мира не напечатали (?).
Некоторые итоги после чтений.
Русская литература XIX века хлестала, бичевала (прямо по глазам, по язвам) Россию, стремясь поднять ее. Гоголь восклицал: «Кто же крикнет России клич - вперед!»
Читаешь эту литературу - страшную до патологии и в то же время прекрасную - и думаешь затем о современной... Гигантский перелом, подъем сил постепенно пробуждали народный романтический стиль во всем: в газетных статьях, в речах, в живописи, в кино, в театре. Национальное самосознание не допускало обид, напоминаний об «обломовщине» и т. д. и т. п. После века мучительных исповедей, обличений, после галереи Онегиных, Печориных, Рудиных, после беспощадного объективизма Достоевского, Толстого и других литература стала искать что-то новое. Но жизнь сложна, новое и в жизни давалось не сразу, - сказывались противоречия... Долго жить на одной романтической волне - нельзя. Горький, например, постепенно уходил от романтизма.
...Мы станем через известный промежуток времени анализировать пройденные этапы, и мы (а может быть, следующие поколения писателей) придем к высокой реалистической литературе - бесстрашной, объективно-четкой, открывающей новые пласты, новые явления.
Вера Инбер, поэт, 53 года, Ленинград:
4 января.
Радиолекция о гриппе была прервана сообщением об обстреле. Утром было несколько очень сильных ударов, но я слышала их смутно. Они только вплелись как-то в мой сон.
Какая усталость от всего этого! Какое предельное напряжение! Когда же конец ленинградской страде?
Михаил Пришвин, писатель, 70 лет, Москва:
4 января.
Вода, как весной. Прилетела сорока и начала стрекотать анекдоты: 1) Нищий еврей в Берлине, на животе надпись: не принимаю милостыню от евреев и коммунистов. <Начальный, измененный вариант: Еврей, торговец пуговицами в Берлине, на животе надпись: не продаю евреям и коммунистами Гитлер увидел, послал деньги с советом так продолжать дальше. Еврей взял деньги, усмехнулся и сказал про себя: - Нашел кого учить спекуляции. 2) В Гомеле на похоронах убитых евреев казак вгорячах поклялся: - Клянусь за этих убитых наших евреев, когда придем в Берлин, всех ихних жидов перебить. Сорока предсказывала, объясняла и т. п., что будто бы предстоит борьба у нас с последователями американской демократии. А я подумал, что это, как и бывший троцкизм, дело чисто еврейское и жаль, что они вовлекут туда последние остатки русской героической интеллигенции. Так думал старый Филин, слушая стрекотанье сороки. И еще думал Филин о генерале европейском и нашем генерале-товарище, что это величины качественно иные (см. рассказ Мамина «Бойцы». Мамин считает завоевателями Сибири не Строганова, не Ермака, а московскую волокиту и «голутвенных» людей, и вот тут-то и возникал наш нынешний «товарищ-генерал», т. е. из среды голутвенных людей, а не из рыцарства).
Сегодня отправляем жалобу Александрову на Александрова.
По тем людям, которые к нам забегают, виднеются контуры больших политических партий: одна - это национал-коммунисты, получаемые сложением Союза русского народа с большевиками; другая партия - это партия американской демократии, слагаемая из прежних троцкистов, кадетов и множества, если не всех, евреев.
N сказал: - Большевизм между прочим...
Иван Бунин, 73 года, Франция:
4 января.
Вторник. Опять прекрасный день. В 2 - алерт. Ездил на вокзал P. L. М. - посылка от Шведск. Кр. Креста. Взяли Белую церковь, перешли в неск. местах польскую границу.