26 декабря 1943-го года
из дневников
Всеволод Вишневский, писатель, 43 года, политработник, в доме отдыха:
26 декабря.
Снежок, хорошо!
Встал в 8 утра. На завтрак: оладьи, голубцы, каша, чай (для меня это абсолютно чрезмерно).
Затем в библиотеку. Забрал много книг: «Интернациональная литература», Короленко, Блок, Ибсен, Добролюбов, Успенский и т. д. Решил дать себе дня на два, на три полный отдых.
Доктор дал мне витамин С, сказал, что у меня очень глухие тона сердца, что есть нервные симптомы (я так давно это знаю), но что я выгляжу моложе своих лет...
В доме отдыха - интенданты, инженеры. Фронтовиков мало. Я не ощущаю вражды к тыловикам. Окопного бешенства у меня нет. Передо мной жизнь - нормальная, естественная, где каждый достаточно думает о себе и о своем. В этой наивной эгоистичности есть даже что-то здоровое. Женщины будут рожать; детвора подрастет, будет жить. Война пронесется, и от нее останутся лишь легенды, книги, памятники, символы... и могилы. А над полями - вечное необъятное небо, белизна снегов, людские заботы дня, раздумья... И кто-то в зиму 2043 года, может быть, спросит:
- Как и чем жили люди в 1943 году, участники Отечественной войны?
В меру сил своих я об этом и рассказываю (третий год!), безвестный потомок мой. Не знаю, чем я тебя смогу порадовать. Я пишу то, что вижу...
Андрей Колмогоров, математик, академик, 40 лет, Москва:
26 декабря. Воскресенье.
...
Читаю «К теории групп Lie в целом» A.И. Мальцева. [«On the theory of the Lie groups in the large» // Матем. сб., 1945, т. 16 (58), № 2, с. 163-190; 1946, т. 16 (61), № 3, с. 523-524.] По-видимому, очень глубоко и хорошо.
Может быть, при моем интересе к группам, мы еще объединимся для больших работ.
Мне надо сделать что-либо хорошее самому, но почувствовав вновь уверенность в себе, искать сильных сотрудников: в моей способности ставить задачи в большей степени, чем их решать, нет
ничего плохого.
Как быть с английской публикацией Мальцева?
В пятницу [24 декабря] были с Пусей и Юрой в Колмягине.
Леса, покрытые инеем, разрушающаяся Колмягинская церковь (очаровала и Юру). Вдоль Скалбы в сумерки, через Ивантеевку - уже в темноте.
Вечером записал некую математическую бессмыслицу (потому-то вырвана страница).
В субботу [25 декабря] Петров привез Гумилева: «Огненный столп» и посмертный сборник - это, пожалуй, лучшие из гумилевских книжек.
Олег кашляет и не едет.
Аня остается в Москве ради родительского собрания (и моих часов?).
Читал Гумилева Вере Яковлевне с Аней (хотя последняя и «сыта» уже им, по ее собственному выражению - рост ее вкуса благополучно идет своим чередом).
Приехал с поездом 10.30 (к нему кукушка). Новый снег.
Конкретно: надо читать «The Classical Groups» [Princeton, 1939], H. Weyl’я, хотя стиль Weyl’я мне и антипатичен (нет уверенности, что он стремится всегда к простоте, а не к мистификации!).
...
Снова лес и поля
Мне открылись, как в детстве,
И запутался я
В этом милом наследстве.
Легкий шорох шагов,
И на белой тропинке
Грузных майских жуков
Изумрудные спинки.
Вдруг в душе у меня
Зародилась тревога,
Вот прольется, звеня
Зов весеннего рога.
...
Н. Гумилев (отрывок из стихотворения «Пролетела стрела голубого Эрота…» 1914)
Временами, не справясь с тоскою
И не в силах смотреть и дышать,
Я, глаза закрывая рукою,
О тебе начинаю мечтать.
Не о девушке тонкой и томной,
Как тебя увидали бы все,
А о девочке тихой и скромной,
Наклоненной над книжкой Мюссе.
День, когда ты узнала впервые,
Что есть Индия - чудо чудес,
Что есть тигры и пальмы святые -
Для меня этот день не исчез.
Иногда ты смотрела на море,
А над морем сходилась гроза.
И совсем настоящее горе
Застилало туманом глаза.
Почему по прибрежьям безмолвным
Не взноситься дворцам золотым?
Почему по светящимся волнам
Не приходит к тебе серафим?
И я знаю, что в детской постели
Не спалось вечерами тебе.
Сердце билось, и взоры блестели.
О большой ты мечтала судьбе.
Утонув с головой в одеяле,
Ты хотела стать солнца светлей,
Чтобы люди тебя называли
Счастьем, лучшей надеждой своей.
Этот мир не слукавил с тобою,
Ты внезапно прорезала тьму,
Ты явилась слепящей звездою,
Хоть не всем - только мне одному.
Но теперь ты не та, ты забыла
Всё, чем в детстве ты думала стать.
Где надежда? Весь мир - как могила.
Счастье где? Я не в силах дышать.
И таинственный твой собеседник,
Вот я душу мою отдаю
За твой маленький детский передник,
За разбитую куклу твою.
Н. Гумилев («Девочка». 1917)
Вот уж, право!
Михаил Пришвин, писатель, 70 лет, Москва:
26 декабря.
Приехал Замошкин с печальным известием, что совершается погром литературы и что в спешке зарезали и мои ни в чем не повинные «Рассказы о прекрасной маме». Зарезал их Александров, а официально редактор «Нового мира». Мне советуют теперь написать жалобу на «Новый мир» этому самому Александрову.
Уважаемый т. Александров.
В 1941 г. редакция «Нового мира», начав печатание моей вещи «Лесная капель», резко оборвала печатание, мотивируя это моим уклоном в тему о природе, минуя гражданскую современность. Однако в процессе войны родная природа стала весьма актуальной темой, и «Лесная капель» была напечатана в срочном порядке. Происшедшее недоразумение вполне понятно: художественная мысль автора выходит за рамки общего политического кругозора, редакция не могла предусмотреть мировые события, вследствие которых чувства природы и родины заняли первое место в грядущей современности. Изложенный инцидент, казалось бы, должен был редакции «Нового мира» послужить уроком впредь относиться с большей осторожностью к политическому чутью признанных крупных художников слова. Не тут-то было! К сожалению, только урок, полученный «Новым миром», не стал ему уроком: «Новый мир», приняв серию новых моих рассказов для напечатания в декабре 1943 г., внезапно, как и в 41 г., отверг их, на этот раз уже без всякого объяснения причин. Вследствие вышесказанного обращаюсь к Вам, т. Александров, с жалобой на редакцию журнала «Новый мир» и прошу Вас лично перечитать мою вещь, имея в виду следующие мои соображения:
Серия этих рассказов, предложенная «Новому миру», имеет внешний вид чрезвычайно простых очерковых миниатюр, лишь тематически связанных между собою. На самом деле «простота» эта и есть труднейшее достижение и содержит в себе огромную работу автора, прошедшего школу фольклора. Если всмотреться в вещь, то каждая миниатюра является одной из необходимых граней, создающих цельное впечатление у бойца на фронте о любовном отношении к детям, оставленным им в глубоком тылу.
Имея в виду эту цель, я поселился вблизи Детдома возле Переславля-Залесского и с перерывами наблюдал работу детдома около года. Все рассказы целиком пересажены мною из жизни на бумагу, о чем могут засвидетельствовать известные педагоги А. Е. Андрианова (Переславль-Залесский, детдом № 96) и ее сестра М. Е. Андрианова. Имея в виду цель написать рассказы на современную тему, совершенные по форме и в то же время доходчивые до всех, как фольклор, я, естественно, робел перед задачей, и прежде чем предоставить на Ваше рассмотрение для самого широкого распространения, я решил проверить их посредством чтения в собрании, по радио и печатанием частями в газете и в Информбюро. Все это я теперь сделал, везде получил большое одобрение, но особенно сильно было впечатление на читателей газеты «Красная звезда», где частично печатались рассказы этой серии. Из лично полученных мною с фронта писем привожу здесь одно следующее...
Мне думается, что в редакции «Красная звезда», наверно, имеется и еще много отзывов читателей. Но самый важный отклик на мой рассказ о сироте Марии-Терезе (дочь испанской комсомолки, умершей в Ленинграде), напечатанный в «Красной звезде», был получен в Детдом № 96, откуда я черпал свои наблюдения. Подруга умершей в Ленинграде испанки, два года живущая в боевой обстановке, имеющая не одну награду за боевые заслуги, [прислала] письмо, которым [уведомила] Детдом, что она оставляет Марию-Терезу за собой и после войны будет ей матерью.
Вот, т. Александров, приведенные выше факты поселили во мне уверенность, что мне удалось создать рассказы, могущие удовлетворить современные требования. Я намеревался первую серию «Рассказов о прекрасной маме» направить Вам, как проверенные мною образцовые рассказы для распространения и как пример для молодежи, ищущей художественные формы своим переживаниям. К сожалению, мне пришла погибельная мысль проверить их напечатанием всей серии в «Новом мире».
Обращаясь к Вам с этой жалобой, прошу рассказы эти взять из «Нового мира» и прочитать их внимательно, и может быть, как мы делаем всегда, не доверяя себе, выслушать суждения других, равно как и проверить сообщенные Вам факты о впечатлении на читателей. Я Вам буду очень благодарен, если Вы своим особенным вниманием восстановите мое несколько охладевшее вследствие грубости «Нового мира» рвение к труду и допустите возможность распространить мои рассказы и написать новые в этом роде. Но еще более мне будет дорого, если Вы своей проникновенной критикой убедите меня в неверности моего гражданско-художественного пути и укажете конкретно, взвесив все мои пожелания, что же мне нужно делать, как мне действовать лучше, чтобы не получить впредь таких изощренных ударов, как я получил их в 1941 и 1943 гг.
В Совнарком Генерал-майору...
Обращаюсь к Вам с просьбой помочь мне в ремонте моей персональной машины Ml или заменить мою машину другой, более хорошей. Ремонт сводится, главным образом, к замене поршней, покрышек и, конечно, также к смене некоторых мелких деталей - подшипников, хвостовика и др. Машину свою я использую для собирания материалов народного творчества в отношении войны. Езжу на ней большей частью сам, без шофера. В мои годы мне трудно бывает возиться с машиной в пути при авариях, которые вследствие износа частей невозможно предусмотреть. Вот почему обращаюсь к Вам с просьбой ремонта или замены машины, на которую получаю из СНК бензин.
Лидия Чуковская, литературовед, 36 лет, Москва:
26 декабря.
Думаю много о природе художника, о блоковском: «искусства с жизнью примирить нельзя». Искусство требует такого напряжения сил, всех сил, такого выключения из жизни, что сочетать с ним доброе отношение к людям невозможно. На них не хватит не только сил, но и попросту времени. Отсюда всякие суррогаты человеческих чувств, равнодушие художника при зоркости, черствость при чуткости и ранимости… А повышенное чувство формы, засасывающее, самоцельное, дает возможность и лживое решать страстно. Гипертрофия артистизма должна приводить к пороку [слово вырезано]). Пишу не точно; а думаю, кажется, ясно.
Давид Самойлов, поэт, 23 года, Солдат запасного полка (после ранения и госпиталя), Горький (Нижний Новгород):
26 декабря.
Я пользуюсь свободой куртизанки - я продаюсь, и поэтому мне дозволено больше, чем другим.
Кривясь от отвращения, сочиняю новогодние вирши.
Л-нт Нестеровский. Удивительно хороший.
Свобода этического человека есть истинная, но недостаточная. Буржуазная революция лишь разрушает. Такие, как Гёте, Бальзак, понимали это умом или чутьем. Чтобы создать прекрасное, они искали примирения. Они искали положительного в прошлом. Какие-то идиоты назвали их мировоззрение реакционным.
Гёте - великая скорбь примирения.
Всеволод Вишневский, писатель, 43 года, политработник, в доме отдыха:
26 декабря.
Снежок, хорошо!
Встал в 8 утра. На завтрак: оладьи, голубцы, каша, чай (для меня это абсолютно чрезмерно).
Затем в библиотеку. Забрал много книг: «Интернациональная литература», Короленко, Блок, Ибсен, Добролюбов, Успенский и т. д. Решил дать себе дня на два, на три полный отдых.
Доктор дал мне витамин С, сказал, что у меня очень глухие тона сердца, что есть нервные симптомы (я так давно это знаю), но что я выгляжу моложе своих лет...
В доме отдыха - интенданты, инженеры. Фронтовиков мало. Я не ощущаю вражды к тыловикам. Окопного бешенства у меня нет. Передо мной жизнь - нормальная, естественная, где каждый достаточно думает о себе и о своем. В этой наивной эгоистичности есть даже что-то здоровое. Женщины будут рожать; детвора подрастет, будет жить. Война пронесется, и от нее останутся лишь легенды, книги, памятники, символы... и могилы. А над полями - вечное необъятное небо, белизна снегов, людские заботы дня, раздумья... И кто-то в зиму 2043 года, может быть, спросит:
- Как и чем жили люди в 1943 году, участники Отечественной войны?
В меру сил своих я об этом и рассказываю (третий год!), безвестный потомок мой. Не знаю, чем я тебя смогу порадовать. Я пишу то, что вижу...
Андрей Колмогоров, математик, академик, 40 лет, Москва:
26 декабря. Воскресенье.
...
Читаю «К теории групп Lie в целом» A.И. Мальцева. [«On the theory of the Lie groups in the large» // Матем. сб., 1945, т. 16 (58), № 2, с. 163-190; 1946, т. 16 (61), № 3, с. 523-524.] По-видимому, очень глубоко и хорошо.
Может быть, при моем интересе к группам, мы еще объединимся для больших работ.
Мне надо сделать что-либо хорошее самому, но почувствовав вновь уверенность в себе, искать сильных сотрудников: в моей способности ставить задачи в большей степени, чем их решать, нет
ничего плохого.
Как быть с английской публикацией Мальцева?
В пятницу [24 декабря] были с Пусей и Юрой в Колмягине.
Леса, покрытые инеем, разрушающаяся Колмягинская церковь (очаровала и Юру). Вдоль Скалбы в сумерки, через Ивантеевку - уже в темноте.
Вечером записал некую математическую бессмыслицу (потому-то вырвана страница).
В субботу [25 декабря] Петров привез Гумилева: «Огненный столп» и посмертный сборник - это, пожалуй, лучшие из гумилевских книжек.
Олег кашляет и не едет.
Аня остается в Москве ради родительского собрания (и моих часов?).
Читал Гумилева Вере Яковлевне с Аней (хотя последняя и «сыта» уже им, по ее собственному выражению - рост ее вкуса благополучно идет своим чередом).
Приехал с поездом 10.30 (к нему кукушка). Новый снег.
Конкретно: надо читать «The Classical Groups» [Princeton, 1939], H. Weyl’я, хотя стиль Weyl’я мне и антипатичен (нет уверенности, что он стремится всегда к простоте, а не к мистификации!).
...
Снова лес и поля
Мне открылись, как в детстве,
И запутался я
В этом милом наследстве.
Легкий шорох шагов,
И на белой тропинке
Грузных майских жуков
Изумрудные спинки.
Вдруг в душе у меня
Зародилась тревога,
Вот прольется, звеня
Зов весеннего рога.
...
Н. Гумилев (отрывок из стихотворения «Пролетела стрела голубого Эрота…» 1914)
Временами, не справясь с тоскою
И не в силах смотреть и дышать,
Я, глаза закрывая рукою,
О тебе начинаю мечтать.
Не о девушке тонкой и томной,
Как тебя увидали бы все,
А о девочке тихой и скромной,
Наклоненной над книжкой Мюссе.
День, когда ты узнала впервые,
Что есть Индия - чудо чудес,
Что есть тигры и пальмы святые -
Для меня этот день не исчез.
Иногда ты смотрела на море,
А над морем сходилась гроза.
И совсем настоящее горе
Застилало туманом глаза.
Почему по прибрежьям безмолвным
Не взноситься дворцам золотым?
Почему по светящимся волнам
Не приходит к тебе серафим?
И я знаю, что в детской постели
Не спалось вечерами тебе.
Сердце билось, и взоры блестели.
О большой ты мечтала судьбе.
Утонув с головой в одеяле,
Ты хотела стать солнца светлей,
Чтобы люди тебя называли
Счастьем, лучшей надеждой своей.
Этот мир не слукавил с тобою,
Ты внезапно прорезала тьму,
Ты явилась слепящей звездою,
Хоть не всем - только мне одному.
Но теперь ты не та, ты забыла
Всё, чем в детстве ты думала стать.
Где надежда? Весь мир - как могила.
Счастье где? Я не в силах дышать.
И таинственный твой собеседник,
Вот я душу мою отдаю
За твой маленький детский передник,
За разбитую куклу твою.
Н. Гумилев («Девочка». 1917)
Вот уж, право!
Михаил Пришвин, писатель, 70 лет, Москва:
26 декабря.
Приехал Замошкин с печальным известием, что совершается погром литературы и что в спешке зарезали и мои ни в чем не повинные «Рассказы о прекрасной маме». Зарезал их Александров, а официально редактор «Нового мира». Мне советуют теперь написать жалобу на «Новый мир» этому самому Александрову.
Уважаемый т. Александров.
В 1941 г. редакция «Нового мира», начав печатание моей вещи «Лесная капель», резко оборвала печатание, мотивируя это моим уклоном в тему о природе, минуя гражданскую современность. Однако в процессе войны родная природа стала весьма актуальной темой, и «Лесная капель» была напечатана в срочном порядке. Происшедшее недоразумение вполне понятно: художественная мысль автора выходит за рамки общего политического кругозора, редакция не могла предусмотреть мировые события, вследствие которых чувства природы и родины заняли первое место в грядущей современности. Изложенный инцидент, казалось бы, должен был редакции «Нового мира» послужить уроком впредь относиться с большей осторожностью к политическому чутью признанных крупных художников слова. Не тут-то было! К сожалению, только урок, полученный «Новым миром», не стал ему уроком: «Новый мир», приняв серию новых моих рассказов для напечатания в декабре 1943 г., внезапно, как и в 41 г., отверг их, на этот раз уже без всякого объяснения причин. Вследствие вышесказанного обращаюсь к Вам, т. Александров, с жалобой на редакцию журнала «Новый мир» и прошу Вас лично перечитать мою вещь, имея в виду следующие мои соображения:
Серия этих рассказов, предложенная «Новому миру», имеет внешний вид чрезвычайно простых очерковых миниатюр, лишь тематически связанных между собою. На самом деле «простота» эта и есть труднейшее достижение и содержит в себе огромную работу автора, прошедшего школу фольклора. Если всмотреться в вещь, то каждая миниатюра является одной из необходимых граней, создающих цельное впечатление у бойца на фронте о любовном отношении к детям, оставленным им в глубоком тылу.
Имея в виду эту цель, я поселился вблизи Детдома возле Переславля-Залесского и с перерывами наблюдал работу детдома около года. Все рассказы целиком пересажены мною из жизни на бумагу, о чем могут засвидетельствовать известные педагоги А. Е. Андрианова (Переславль-Залесский, детдом № 96) и ее сестра М. Е. Андрианова. Имея в виду цель написать рассказы на современную тему, совершенные по форме и в то же время доходчивые до всех, как фольклор, я, естественно, робел перед задачей, и прежде чем предоставить на Ваше рассмотрение для самого широкого распространения, я решил проверить их посредством чтения в собрании, по радио и печатанием частями в газете и в Информбюро. Все это я теперь сделал, везде получил большое одобрение, но особенно сильно было впечатление на читателей газеты «Красная звезда», где частично печатались рассказы этой серии. Из лично полученных мною с фронта писем привожу здесь одно следующее...
Мне думается, что в редакции «Красная звезда», наверно, имеется и еще много отзывов читателей. Но самый важный отклик на мой рассказ о сироте Марии-Терезе (дочь испанской комсомолки, умершей в Ленинграде), напечатанный в «Красной звезде», был получен в Детдом № 96, откуда я черпал свои наблюдения. Подруга умершей в Ленинграде испанки, два года живущая в боевой обстановке, имеющая не одну награду за боевые заслуги, [прислала] письмо, которым [уведомила] Детдом, что она оставляет Марию-Терезу за собой и после войны будет ей матерью.
Вот, т. Александров, приведенные выше факты поселили во мне уверенность, что мне удалось создать рассказы, могущие удовлетворить современные требования. Я намеревался первую серию «Рассказов о прекрасной маме» направить Вам, как проверенные мною образцовые рассказы для распространения и как пример для молодежи, ищущей художественные формы своим переживаниям. К сожалению, мне пришла погибельная мысль проверить их напечатанием всей серии в «Новом мире».
Обращаясь к Вам с этой жалобой, прошу рассказы эти взять из «Нового мира» и прочитать их внимательно, и может быть, как мы делаем всегда, не доверяя себе, выслушать суждения других, равно как и проверить сообщенные Вам факты о впечатлении на читателей. Я Вам буду очень благодарен, если Вы своим особенным вниманием восстановите мое несколько охладевшее вследствие грубости «Нового мира» рвение к труду и допустите возможность распространить мои рассказы и написать новые в этом роде. Но еще более мне будет дорого, если Вы своей проникновенной критикой убедите меня в неверности моего гражданско-художественного пути и укажете конкретно, взвесив все мои пожелания, что же мне нужно делать, как мне действовать лучше, чтобы не получить впредь таких изощренных ударов, как я получил их в 1941 и 1943 гг.
В Совнарком Генерал-майору...
Обращаюсь к Вам с просьбой помочь мне в ремонте моей персональной машины Ml или заменить мою машину другой, более хорошей. Ремонт сводится, главным образом, к замене поршней, покрышек и, конечно, также к смене некоторых мелких деталей - подшипников, хвостовика и др. Машину свою я использую для собирания материалов народного творчества в отношении войны. Езжу на ней большей частью сам, без шофера. В мои годы мне трудно бывает возиться с машиной в пути при авариях, которые вследствие износа частей невозможно предусмотреть. Вот почему обращаюсь к Вам с просьбой ремонта или замены машины, на которую получаю из СНК бензин.
Лидия Чуковская, литературовед, 36 лет, Москва:
26 декабря.
Думаю много о природе художника, о блоковском: «искусства с жизнью примирить нельзя». Искусство требует такого напряжения сил, всех сил, такого выключения из жизни, что сочетать с ним доброе отношение к людям невозможно. На них не хватит не только сил, но и попросту времени. Отсюда всякие суррогаты человеческих чувств, равнодушие художника при зоркости, черствость при чуткости и ранимости… А повышенное чувство формы, засасывающее, самоцельное, дает возможность и лживое решать страстно. Гипертрофия артистизма должна приводить к пороку [слово вырезано]). Пишу не точно; а думаю, кажется, ясно.
Давид Самойлов, поэт, 23 года, Солдат запасного полка (после ранения и госпиталя), Горький (Нижний Новгород):
26 декабря.
Я пользуюсь свободой куртизанки - я продаюсь, и поэтому мне дозволено больше, чем другим.
Кривясь от отвращения, сочиняю новогодние вирши.
Л-нт Нестеровский. Удивительно хороший.
Свобода этического человека есть истинная, но недостаточная. Буржуазная революция лишь разрушает. Такие, как Гёте, Бальзак, понимали это умом или чутьем. Чтобы создать прекрасное, они искали примирения. Они искали положительного в прошлом. Какие-то идиоты назвали их мировоззрение реакционным.
Гёте - великая скорбь примирения.