22 ноября. Из дневников Корнея Чуковского
разных лет
1918:
22 ноября. Заседания нашей «Всемирной Литературы» идут полным ходом. Я сижу рядом с Горьким. Он ко мне благоволит. Вчера рассказал анекдот: еду я, понимаете, на извозчике-трамваи стали - извозчик клячу кнутом. «Н-но, большевичка проклятая! Все равно скоро упадешь». А мимо, понимаете ли, забранные, арестованные под конвоем идут. (И он показывает пальцами - пальцы у него при рассказе всегда в движении.)
Вчера я впервые видел на глазах у Горького его знаменитые слезы. Он стал рассказывать мне о предисловии к книгам «Всемирной Литературы» - вот сколько икон люди создали, и каких великих - черт возьми (и посмотрел вверх, будто на небо, - и глаза у него стали мокрыми, и он, разжигая в себе экстаз и умиление), - дураки, они и сами не знают, какие они превосходные, и все, даже негры... у всех одни и те же божества - есть, есть... Я видел, был в Америке... видел Букера Вашингтона... да, да, да...
Меня это как-то не зажгло; это в нем волжское, сектантское; тут есть что-то отвлеченное, догматическое. Я говорил ему, что мне приятнее писать о писателе не sub specie человечества, не как о деятеле планетарного искусства, а как о самом по себе, стоящем вне школ, направлений, - как о единственной, не повторяющейся в мире душе - не о том, чем он похож на других, а о том, чем он не похож. Но Горький теперь весь-в «коллективной работе людей».
Раз я видел у него блаженное выражение лица. Он шел с Варварой Васильевной Шайкевич (женой Тихонова), к которой он явно неравнодушен, - в это время навстречу ему попался я - он
схватил меня за руки и с тем жаром, которым пылал к ней, стал любовно пожимать ее [мои] руки. Лицо у него было влюбленное, умиленное, гимназическое.
1923:
22 ноября. Четверг. Был вчера у Кини*. Он был с женою в Италии, и теперь приехал - именно вчера. Я посетил его в его студенческой столовой (Kitchen), которую он устроил на Никольской ул. №1, в особняке, стоящем в стороне от остальных зданий. Студенты и студентки идут туда со всех сторон - по двое, по трое, чинно, задумчиво, тихо-покушают и уходят. Пахнет кухней и свежей краской. Кини предложил мне пойти к нему - почитать, посидеть с его женой - он придет, и мы поговорим. Жена его и после Венеции, после Рима, после Капри осталась все такая же insignificant1. 1 незначительная (англ.).
Ординарные слова, готовые фразы, по поводу всего - банальные клише. Тосковала в Италии по самовару, «по своему русскому самовару», а Неаполь - грязный, ужасно грязный, и все - такие лентяи. «Русская грязь имеет оправдание: революция, но грязь итальянцев непростительна». Оказывается, что она посылала мне открытки, но я этих открыток не получил.
Привезла Лидочке - коралллы из Капри (увы, увы, я потерял эти кораллы в трамвае).Я сел на диванчик и стал читать новые номера «Observer’a». Там есть очень симптоматическая статья о торговле с Россией, очень благожелательная, приветствующая возникновение Англо'Русского Торгового общества. Между строк читаешь, что и англичанам приходится круто.
Перелистал я новые номера «London Mercury» - каждая статья интересна. Скоро пришел Кини. Насвистывая, читал и, читая, разговаривал. Сказал, что ему из Америки прислали 200 долларов для семьи Мамина-Сибиряка, а он не может эту семью разыскать. Что у него теперь дела с Kitchen отлично, так как он купил наши червонцы в Лондоне - на 10% дешевле, русское правительство (он говорит: Kremlin) идет ему навстречу, он скупил у «Ары» целые вагоны сахара - словом, все превосходно. В Питере он кормит сравнительно немного студентов, но в Москве - огромное множество. Я заговорил о том, что очень нуждается Анна Ахматова и Сологуб. Он сказал, что у него есть средства - специально для такой цели, и обещал им помочь. Потом мы пообедали, и я мирно уехал домой...
Примечание: Кини - американский филолог, сотрудник организации из США ("American Relief Administration", по-русски - АРА), помогавшей советсской России справиться с голодом в стране.
1968:
Пятница 22. Ноябрь. Вечером Евтушенко. Доминантная фигура. Страшно волнуется: сегодня его должны либо выбрать, либо провалить в Оксфорде (речь идет о присуждении ему звания Оксфордского профессора). «Подлец Амисс» выступил там с заявлением, будто Евтушенко - «официальный» поэт. А сам - фашист, сторонник войны во Вьетнаме. - «Сволочь Amiss! Не знают они нашего положения! Ничего не понимают!» Из его высказываний:
«Я отдал бы пять лет жизни, лишь бы только было напечатано в России “В круге первом”. У нас нет писательской сплоченности - от этого все мы гибнем». И излагает фантастический план захва
та власти в Московском отделении Союза Писателей!.. Читал стихи - лучшие о «ползучих березках» - то есть о себе, о своей литературной судьбе. К этому сводятся все его стихи. Пошли гулять. По дороге без всякой связи рассказал про свою любовницу-латышку, в сумочке которой он нашел инструктивную телеграмму от КГБ, как выпытывать мысли Евтушенко: она была агентом.
1918:
22 ноября. Заседания нашей «Всемирной Литературы» идут полным ходом. Я сижу рядом с Горьким. Он ко мне благоволит. Вчера рассказал анекдот: еду я, понимаете, на извозчике-трамваи стали - извозчик клячу кнутом. «Н-но, большевичка проклятая! Все равно скоро упадешь». А мимо, понимаете ли, забранные, арестованные под конвоем идут. (И он показывает пальцами - пальцы у него при рассказе всегда в движении.)
Вчера я впервые видел на глазах у Горького его знаменитые слезы. Он стал рассказывать мне о предисловии к книгам «Всемирной Литературы» - вот сколько икон люди создали, и каких великих - черт возьми (и посмотрел вверх, будто на небо, - и глаза у него стали мокрыми, и он, разжигая в себе экстаз и умиление), - дураки, они и сами не знают, какие они превосходные, и все, даже негры... у всех одни и те же божества - есть, есть... Я видел, был в Америке... видел Букера Вашингтона... да, да, да...
Меня это как-то не зажгло; это в нем волжское, сектантское; тут есть что-то отвлеченное, догматическое. Я говорил ему, что мне приятнее писать о писателе не sub specie человечества, не как о деятеле планетарного искусства, а как о самом по себе, стоящем вне школ, направлений, - как о единственной, не повторяющейся в мире душе - не о том, чем он похож на других, а о том, чем он не похож. Но Горький теперь весь-в «коллективной работе людей».
Раз я видел у него блаженное выражение лица. Он шел с Варварой Васильевной Шайкевич (женой Тихонова), к которой он явно неравнодушен, - в это время навстречу ему попался я - он
схватил меня за руки и с тем жаром, которым пылал к ней, стал любовно пожимать ее [мои] руки. Лицо у него было влюбленное, умиленное, гимназическое.
1923:
22 ноября. Четверг. Был вчера у Кини*. Он был с женою в Италии, и теперь приехал - именно вчера. Я посетил его в его студенческой столовой (Kitchen), которую он устроил на Никольской ул. №1, в особняке, стоящем в стороне от остальных зданий. Студенты и студентки идут туда со всех сторон - по двое, по трое, чинно, задумчиво, тихо-покушают и уходят. Пахнет кухней и свежей краской. Кини предложил мне пойти к нему - почитать, посидеть с его женой - он придет, и мы поговорим. Жена его и после Венеции, после Рима, после Капри осталась все такая же insignificant1. 1 незначительная (англ.).
Ординарные слова, готовые фразы, по поводу всего - банальные клише. Тосковала в Италии по самовару, «по своему русскому самовару», а Неаполь - грязный, ужасно грязный, и все - такие лентяи. «Русская грязь имеет оправдание: революция, но грязь итальянцев непростительна». Оказывается, что она посылала мне открытки, но я этих открыток не получил.
Привезла Лидочке - коралллы из Капри (увы, увы, я потерял эти кораллы в трамвае).Я сел на диванчик и стал читать новые номера «Observer’a». Там есть очень симптоматическая статья о торговле с Россией, очень благожелательная, приветствующая возникновение Англо'Русского Торгового общества. Между строк читаешь, что и англичанам приходится круто.
Перелистал я новые номера «London Mercury» - каждая статья интересна. Скоро пришел Кини. Насвистывая, читал и, читая, разговаривал. Сказал, что ему из Америки прислали 200 долларов для семьи Мамина-Сибиряка, а он не может эту семью разыскать. Что у него теперь дела с Kitchen отлично, так как он купил наши червонцы в Лондоне - на 10% дешевле, русское правительство (он говорит: Kremlin) идет ему навстречу, он скупил у «Ары» целые вагоны сахара - словом, все превосходно. В Питере он кормит сравнительно немного студентов, но в Москве - огромное множество. Я заговорил о том, что очень нуждается Анна Ахматова и Сологуб. Он сказал, что у него есть средства - специально для такой цели, и обещал им помочь. Потом мы пообедали, и я мирно уехал домой...
Примечание: Кини - американский филолог, сотрудник организации из США ("American Relief Administration", по-русски - АРА), помогавшей советсской России справиться с голодом в стране.
1968:
Пятница 22. Ноябрь. Вечером Евтушенко. Доминантная фигура. Страшно волнуется: сегодня его должны либо выбрать, либо провалить в Оксфорде (речь идет о присуждении ему звания Оксфордского профессора). «Подлец Амисс» выступил там с заявлением, будто Евтушенко - «официальный» поэт. А сам - фашист, сторонник войны во Вьетнаме. - «Сволочь Amiss! Не знают они нашего положения! Ничего не понимают!» Из его высказываний:
«Я отдал бы пять лет жизни, лишь бы только было напечатано в России “В круге первом”. У нас нет писательской сплоченности - от этого все мы гибнем». И излагает фантастический план захва
та власти в Московском отделении Союза Писателей!.. Читал стихи - лучшие о «ползучих березках» - то есть о себе, о своей литературной судьбе. К этому сводятся все его стихи. Пошли гулять. По дороге без всякой связи рассказал про свою любовницу-латышку, в сумочке которой он нашел инструктивную телеграмму от КГБ, как выпытывать мысли Евтушенко: она была агентом.