16 ноября 1943-го года
из дневников
Тимофей Лядский, лётчик, 30 лет, пилот ИЛ-2, Украина:
16 ноября.
Получил письмо от отца. Пишет, что братишка Гриша жив. Большая радость!
Вчера сделал один вылет. Погода плохая. Облачность 400-500 метров. Полет был тяжелый, от цели уходил в облаках. Сверху видно: базары в городе работают вовсю.
Не вернулись Бобров и Сверчков из 92-го полка. Летали поодиночке. Сверчков - летчик опытный и хитрый, как он мог пропасть? Наверное, прижали "фоккеры".
Позавчера в самолете Беджиева техник забыл убрать подушку из тоннеля водяного радиатора. Мотор запарил (у меня был аналогичный случай). Беджиев сбросил бомбы и стал искать аэродром. Из-за пара ничего не было видно. Сел в поле, разбил самолет.
Из нашего полка вчера набрали всего 6 самолетов на задание.
Всеволод Вишневский, писатель, 42 года, политработник, Ленинград:
16 ноября.
Когда же начнется наступление Ленфронта?
Из иностранной прессы. Новые советские армии подтянуты к фронту. Ожидается непрерывное наступление русских. Немецкие армии на Юге попали в тяжелое положение. Немцы строят переправы на Южном Буге и Днестре. Идет срочная эвакуация всего гражданского немецкого населения из Восточной Польши.
Днем по поручению партийного бюро Пубалта знакомился с работой отдела партийного учета. С 9 утра до 12 ночи люди сидят в подвале, при электрическом свете. Работа требует кропотливого, внимательного отношения: в партийных делах все, до последней запятой, должно быть точно... Работают товарищи много: кропотливо восстанавливают подзапущенное в 1941-1942 годах хозяйство. Так и сидят все время в подвале. Успевают только радио послушать да прочесть газеты...
Михаил Пришвин, писатель, 70 лет, Москва:
16 ноября.
Пришло известие, что Ставский убит на войне (Влади́мир Петро́вич Ста́вский (настоящая фамилия Кирпичников; 12 (25) августа 1900 - 14 ноября 1943) - советский писатель, военный корреспондент, редактор, литературный функционер. Генеральный секретарь СП СССР в 1936-1941). Тяжело было думать, что ушел человек с такой неустроенной душой.
- Мне жаль его, - сказала Ляля.
Я ей ответил, что с этой стороны «нестроения» мне тоже жаль его. Я даже пытался найти какое-нибудь оправдание поведению его в моей борьбе за «Фацелию» и, все вспомнив, не нашел оправдания. Но моя «Фацелия» на днях выходит в свет, и я сам жив, а он мертв. Я победитель в этой борьбе за слово, и ему вреда от меня не было.
На губах висит сказать «христианский социализм», но он ведь уже давно был провозглашен в Европе, и теперь эти слова кажутся кощунственными в отношении нашего социализма. По-видимому, такой социализм присущ Евангелию, содержится даже в словах: «люби ближнего».
«Хождение по мукам» надо бы назвать «Скольжение по мукам беллетриста». Художник настоящий начинается в муках своего собственного этически-философского разрешения вопросов жизненной современности и, переболев ими, обращается к средствам своего художественного таланта. Так писал настоящий Толстой, а у этого Алеши муки-то не свои собственные, а чужие, внешние для него, и он ходит как беллетрист превосходнейший. Вот к этой легкости, светскости пера у меня в душе тайно была всегда зависть точно так же, как всегда втайне меня тянуло к аплодисментам, <зачеркнуто: к геройству>, к танцам, к успеху у женщин, хотелось быть графом, князем, миллионером, Дон-Жуаном. Может быть, А. Н. Толстой знает свою дешевую легкость, и ему хотелось бы погрузиться в муки, но он «граф» и не может: он родился веселым и в веселье своем не оправданным, как был оправдан третий Толстой - Алексей Константинович. Вот то - счастье, того бы я открыто хотел для себя и для всех пишущих.
Сергей Вавилов, физик, академик, 52 года:
16 ноября.
Йошкар-Ола. П,ослезавтра надо в Москву. Не хочется двигаться. Надо побыть самому с собой. Кажется, засесть бы тихо в лабораторию, за книги, за рукописи и дожил бы до конца спокойно.
На самом деле предстоит московская рвачка, мозаика «дела».
Холодно, бесстрастно, тяжело.
Кончается книга. На ней остались следы целой эпохи 1935-1944 г. От Парижа до Царевококшайска. Книгу когда-то переплел в И[здательст]ве Академии И.М. Эйзен.
Замена убегающей памяти. Жалкий призрак надежды поймать уходящее.
Если книжку не сожгут, не выбросят, не изорвут и она дойдет до человека с душой и умом - он, наверное, кое-что из нее поймет относительно трагедии человеческого сознания.
Книга вышла страшная. Книга смертей. Умерли самые близкие: мать, сестра и, наконец, самое страшное - Николай. Застрелился Д.С. Рождественский, умер П.П. Лазарев.
Война, ленинградский ад.
Внутреннее опустошение. Смертельные холодные просторы. Полное замирание желания жить. Остались только Олюшка да Виктор.
Начинал книгу совсем иначе.
Вышла - траурная книга
Андрей Колмогоров, математик, академик, 40 лет, Москва:
16 ноября. Вторник.
Размышлял о представлениях групп унитарными операторами. Вчера возился с устройством «непрерывно-координатного» гильбертовского пространства:
[…]
Три утра корректировал английский текст «Стационарных последовательностей». Всякая работа требует большого времени и усидчивости. Потому мне и так трудно сейчас за нее взяться серьезно: для этого надо отречься от чрезмерно широкого и философического полета фантазии.
Вот с характерами все еще так и не выяснил, чем же они выделяются из других положительно определенных функций на группах! А уж нафантазировал много о том, чем их заменить, когда их нет (для бесконечномерных унитарных представлений) в «обычном» смысле слова.
Что же, погрузиться, в самом деле, в представления групп всерьез?
В субботу [13 ноября] был с Олегом у Тареева. Олег очень обескуражен тем, что никакого эндокардита не обнаруживается.
Потом с Аней, Олегом и Варварой Сергеевной слушал «Трио» Чайковского (Оборин, Ойстрах, Кнушевицкий) и разные его же фортепианные вещи (Оборин).
Аня находит Чайковского «очень уж земным». Вот, после Вагнера «хочется сделать что-либо великое», а после Чайковского - нет.
Утром в субботу был еще на ВАК'е.
В пятницу [12 ноября] с Пусей открыли лыжный сезон (по опушке к Тарасовке).
Подбирал для Олега иллюстрации к своим идеям о портретной живописи.
В четверг [11 ноября] делал доклад в АПИМИ. В университете экзаменовал двух Ягломов по теории вероятностей.
##Die Freude [Радость
Es flattert um die Quelle Над родником летает,
Die wechselnde Libelle, Вся красками сверкает,
Mich freut sie lange schon; Давно меня чарует
Bald dunkel und bald helle, И радость мне дарует
Wie der Chamäleon. Изменчивая, словно сон,
Bald roth, bald blau, Стрекозка - мой хамелеон.
Bald blau, bald grün; Заря, лазурь, трава, вода -
Оdass ich in der Nähe Все краски видел я тогда.
Doch ihre Farben sähe!
Без устали порхает, кружится стрекоза,
Sie schwirrt und schwebet, rastet nie! Но чу! На ветку села - чуть дрогнула лоза.
Doch still, sie setzt sich an die Weiden. Схватить! Поймать! Зажать в руке!
Da hab’ich siel Da hab’ich siel Все краски мира - в кулаке!
Und nun betracht’ ich sie genau, В моей ладони изнемог
Und seh’ ein traurig dunkles Blau. Невзрачный серенький комок.
So geht es dir, Такое будет и с тобой,
Zergliedrer deiner Freuden! Коль Радость трогаешь рукой!]
[Goethes Werke: I, 1 (1887), S. 62]
________________________________________
Впереди [10 ноября], занося трубы для печки, обнаружил у Олешки, рядом с Платоном, Евангелие. Вечером рассматривали с Аней и Пусей Олегову живопись и рисунки.
Серьезно хороши у Олега:
1) Три портрета 1941 г. (он сам, Сережа, Полина Александровна);
2) Первые опыты масляной живописи (1941 г.): а) крендели, b) чашки и чайник с золотом на красном, с) бутылка, таз, нож и хлеб;
3) Акварельные пейзажи (Воскресенское, весна 1943 г.). К ним примыкает последний Комаровский.
Понравился мне еще вид зимой из окна (1941, графика).
Сережа дал ему много, художественная школа - почти ничего.
Если будет что выражать своей живописью, то с «как» он, пожалуй, достойно справится, но блистать одним «как» даже на уровне Соколова-Скаля, вероятно, не сможет.
Композиция с переправой через Днепр, может быть, выйдет и неплохо, но это упражнение в «как», и только.
В воскресенье [14 ноября] утром работал, писал письма и делал мелкие дела, потом бегали на лыжах по тяжелому липкому снегу с Юрой.
Обед с пудингом.
Начали читать «Метаморфозы» Овидия, причем первую книгу - очень хорошо.
С Аней рассматривали Серова, Тициана, Веласкеса, Рубенса.
________________________________________
Олег занят возкой торфа для школы.
________________________________________
Юра процветает на переводах Гёте (в самом деле очень хорошо - как-то мне трудно привыкнуть, что Юра всерьез, должно быть, удался как настоящий и крупный человек!).
В понедельник [15 ноября] работал утром.
После обеда читали Овидия («Фаэтон»), а потом я размышлял об упомянутых выше реализациях Гильбертовского пространства.
Читал Трубецкого об Аристотеле.
Раскопал перевод для Евтифрона:
благочестие - […]
нечестие - […],
но осуществлю ли свое намерение писать о Евтифроне, психологии Платона и т.п. для Олешки - не знаю.
Пасмурно и тепло. Снег почти сошел. Откуда-то появилось множество синиц.
Они порхают по кустам сирени и иногда попискивают. Воскресенье и понедельник - дни хорошие.
Сегодня - реакция и тоска.
Копаюсь в Платоне, Аристотеле, Ксенофонте, Фукидиде и в энциклопедиях. Делаю ли при этом серьезное дело (выясняю и проверяю свои собственные философские взгляды, хотя бы и по поводу Олеговых увлечений - повод это хороший и серьезный!) или просто заполняю этим копаньем свою растерянность и неспособность работать - еще не понимаю как следует.
________________________________________
На столе лежит очень хорошая Пусина фотография (лет восьми).
Тимофей Лядский, лётчик, 30 лет, пилот ИЛ-2, Украина:
16 ноября.
Получил письмо от отца. Пишет, что братишка Гриша жив. Большая радость!
Вчера сделал один вылет. Погода плохая. Облачность 400-500 метров. Полет был тяжелый, от цели уходил в облаках. Сверху видно: базары в городе работают вовсю.
Не вернулись Бобров и Сверчков из 92-го полка. Летали поодиночке. Сверчков - летчик опытный и хитрый, как он мог пропасть? Наверное, прижали "фоккеры".
Позавчера в самолете Беджиева техник забыл убрать подушку из тоннеля водяного радиатора. Мотор запарил (у меня был аналогичный случай). Беджиев сбросил бомбы и стал искать аэродром. Из-за пара ничего не было видно. Сел в поле, разбил самолет.
Из нашего полка вчера набрали всего 6 самолетов на задание.
Всеволод Вишневский, писатель, 42 года, политработник, Ленинград:
16 ноября.
Когда же начнется наступление Ленфронта?
Из иностранной прессы. Новые советские армии подтянуты к фронту. Ожидается непрерывное наступление русских. Немецкие армии на Юге попали в тяжелое положение. Немцы строят переправы на Южном Буге и Днестре. Идет срочная эвакуация всего гражданского немецкого населения из Восточной Польши.
Днем по поручению партийного бюро Пубалта знакомился с работой отдела партийного учета. С 9 утра до 12 ночи люди сидят в подвале, при электрическом свете. Работа требует кропотливого, внимательного отношения: в партийных делах все, до последней запятой, должно быть точно... Работают товарищи много: кропотливо восстанавливают подзапущенное в 1941-1942 годах хозяйство. Так и сидят все время в подвале. Успевают только радио послушать да прочесть газеты...
Михаил Пришвин, писатель, 70 лет, Москва:
16 ноября.
Пришло известие, что Ставский убит на войне (Влади́мир Петро́вич Ста́вский (настоящая фамилия Кирпичников; 12 (25) августа 1900 - 14 ноября 1943) - советский писатель, военный корреспондент, редактор, литературный функционер. Генеральный секретарь СП СССР в 1936-1941). Тяжело было думать, что ушел человек с такой неустроенной душой.
- Мне жаль его, - сказала Ляля.
Я ей ответил, что с этой стороны «нестроения» мне тоже жаль его. Я даже пытался найти какое-нибудь оправдание поведению его в моей борьбе за «Фацелию» и, все вспомнив, не нашел оправдания. Но моя «Фацелия» на днях выходит в свет, и я сам жив, а он мертв. Я победитель в этой борьбе за слово, и ему вреда от меня не было.
На губах висит сказать «христианский социализм», но он ведь уже давно был провозглашен в Европе, и теперь эти слова кажутся кощунственными в отношении нашего социализма. По-видимому, такой социализм присущ Евангелию, содержится даже в словах: «люби ближнего».
«Хождение по мукам» надо бы назвать «Скольжение по мукам беллетриста». Художник настоящий начинается в муках своего собственного этически-философского разрешения вопросов жизненной современности и, переболев ими, обращается к средствам своего художественного таланта. Так писал настоящий Толстой, а у этого Алеши муки-то не свои собственные, а чужие, внешние для него, и он ходит как беллетрист превосходнейший. Вот к этой легкости, светскости пера у меня в душе тайно была всегда зависть точно так же, как всегда втайне меня тянуло к аплодисментам, <зачеркнуто: к геройству>, к танцам, к успеху у женщин, хотелось быть графом, князем, миллионером, Дон-Жуаном. Может быть, А. Н. Толстой знает свою дешевую легкость, и ему хотелось бы погрузиться в муки, но он «граф» и не может: он родился веселым и в веселье своем не оправданным, как был оправдан третий Толстой - Алексей Константинович. Вот то - счастье, того бы я открыто хотел для себя и для всех пишущих.
Сергей Вавилов, физик, академик, 52 года:
16 ноября.
Йошкар-Ола. П,ослезавтра надо в Москву. Не хочется двигаться. Надо побыть самому с собой. Кажется, засесть бы тихо в лабораторию, за книги, за рукописи и дожил бы до конца спокойно.
На самом деле предстоит московская рвачка, мозаика «дела».
Холодно, бесстрастно, тяжело.
Кончается книга. На ней остались следы целой эпохи 1935-1944 г. От Парижа до Царевококшайска. Книгу когда-то переплел в И[здательст]ве Академии И.М. Эйзен.
Замена убегающей памяти. Жалкий призрак надежды поймать уходящее.
Если книжку не сожгут, не выбросят, не изорвут и она дойдет до человека с душой и умом - он, наверное, кое-что из нее поймет относительно трагедии человеческого сознания.
Книга вышла страшная. Книга смертей. Умерли самые близкие: мать, сестра и, наконец, самое страшное - Николай. Застрелился Д.С. Рождественский, умер П.П. Лазарев.
Война, ленинградский ад.
Внутреннее опустошение. Смертельные холодные просторы. Полное замирание желания жить. Остались только Олюшка да Виктор.
Начинал книгу совсем иначе.
Вышла - траурная книга
Андрей Колмогоров, математик, академик, 40 лет, Москва:
16 ноября. Вторник.
Размышлял о представлениях групп унитарными операторами. Вчера возился с устройством «непрерывно-координатного» гильбертовского пространства:
[…]
Три утра корректировал английский текст «Стационарных последовательностей». Всякая работа требует большого времени и усидчивости. Потому мне и так трудно сейчас за нее взяться серьезно: для этого надо отречься от чрезмерно широкого и философического полета фантазии.
Вот с характерами все еще так и не выяснил, чем же они выделяются из других положительно определенных функций на группах! А уж нафантазировал много о том, чем их заменить, когда их нет (для бесконечномерных унитарных представлений) в «обычном» смысле слова.
Что же, погрузиться, в самом деле, в представления групп всерьез?
В субботу [13 ноября] был с Олегом у Тареева. Олег очень обескуражен тем, что никакого эндокардита не обнаруживается.
Потом с Аней, Олегом и Варварой Сергеевной слушал «Трио» Чайковского (Оборин, Ойстрах, Кнушевицкий) и разные его же фортепианные вещи (Оборин).
Аня находит Чайковского «очень уж земным». Вот, после Вагнера «хочется сделать что-либо великое», а после Чайковского - нет.
Утром в субботу был еще на ВАК'е.
В пятницу [12 ноября] с Пусей открыли лыжный сезон (по опушке к Тарасовке).
Подбирал для Олега иллюстрации к своим идеям о портретной живописи.
В четверг [11 ноября] делал доклад в АПИМИ. В университете экзаменовал двух Ягломов по теории вероятностей.
##Die Freude [Радость
Es flattert um die Quelle Над родником летает,
Die wechselnde Libelle, Вся красками сверкает,
Mich freut sie lange schon; Давно меня чарует
Bald dunkel und bald helle, И радость мне дарует
Wie der Chamäleon. Изменчивая, словно сон,
Bald roth, bald blau, Стрекозка - мой хамелеон.
Bald blau, bald grün; Заря, лазурь, трава, вода -
Оdass ich in der Nähe Все краски видел я тогда.
Doch ihre Farben sähe!
Без устали порхает, кружится стрекоза,
Sie schwirrt und schwebet, rastet nie! Но чу! На ветку села - чуть дрогнула лоза.
Doch still, sie setzt sich an die Weiden. Схватить! Поймать! Зажать в руке!
Da hab’ich siel Da hab’ich siel Все краски мира - в кулаке!
Und nun betracht’ ich sie genau, В моей ладони изнемог
Und seh’ ein traurig dunkles Blau. Невзрачный серенький комок.
So geht es dir, Такое будет и с тобой,
Zergliedrer deiner Freuden! Коль Радость трогаешь рукой!]
[Goethes Werke: I, 1 (1887), S. 62]
________________________________________
Впереди [10 ноября], занося трубы для печки, обнаружил у Олешки, рядом с Платоном, Евангелие. Вечером рассматривали с Аней и Пусей Олегову живопись и рисунки.
Серьезно хороши у Олега:
1) Три портрета 1941 г. (он сам, Сережа, Полина Александровна);
2) Первые опыты масляной живописи (1941 г.): а) крендели, b) чашки и чайник с золотом на красном, с) бутылка, таз, нож и хлеб;
3) Акварельные пейзажи (Воскресенское, весна 1943 г.). К ним примыкает последний Комаровский.
Понравился мне еще вид зимой из окна (1941, графика).
Сережа дал ему много, художественная школа - почти ничего.
Если будет что выражать своей живописью, то с «как» он, пожалуй, достойно справится, но блистать одним «как» даже на уровне Соколова-Скаля, вероятно, не сможет.
Композиция с переправой через Днепр, может быть, выйдет и неплохо, но это упражнение в «как», и только.
В воскресенье [14 ноября] утром работал, писал письма и делал мелкие дела, потом бегали на лыжах по тяжелому липкому снегу с Юрой.
Обед с пудингом.
Начали читать «Метаморфозы» Овидия, причем первую книгу - очень хорошо.
С Аней рассматривали Серова, Тициана, Веласкеса, Рубенса.
________________________________________
Олег занят возкой торфа для школы.
________________________________________
Юра процветает на переводах Гёте (в самом деле очень хорошо - как-то мне трудно привыкнуть, что Юра всерьез, должно быть, удался как настоящий и крупный человек!).
В понедельник [15 ноября] работал утром.
После обеда читали Овидия («Фаэтон»), а потом я размышлял об упомянутых выше реализациях Гильбертовского пространства.
Читал Трубецкого об Аристотеле.
Раскопал перевод для Евтифрона:
благочестие - […]
нечестие - […],
но осуществлю ли свое намерение писать о Евтифроне, психологии Платона и т.п. для Олешки - не знаю.
Пасмурно и тепло. Снег почти сошел. Откуда-то появилось множество синиц.
Они порхают по кустам сирени и иногда попискивают. Воскресенье и понедельник - дни хорошие.
Сегодня - реакция и тоска.
Копаюсь в Платоне, Аристотеле, Ксенофонте, Фукидиде и в энциклопедиях. Делаю ли при этом серьезное дело (выясняю и проверяю свои собственные философские взгляды, хотя бы и по поводу Олеговых увлечений - повод это хороший и серьезный!) или просто заполняю этим копаньем свою растерянность и неспособность работать - еще не понимаю как следует.
________________________________________
На столе лежит очень хорошая Пусина фотография (лет восьми).