12 октября. Максимилиан Волошин
ТАТИДА (надпись к портрету)
Безумной, маленькой и смелой
В ваш мир с Луны упала я,
Чтоб мчаться кошкой угорелой
По коридорам бытия.
12 октября 1918
Сам портрет нашел только в одном месте - группе ВКонтакте "Литературный Крым":
На портрете изображена Татьяна Давыдовна Цемах. В Викитеке под стихом о ней так написано:
Татида - Татьяна Давыдовна Цемах (1890 - ок. 1943), бактериолог и поэт. Сохранились сведения о её близких отношениях с Волошиным и о том, что оформить эти отношения помешала активная неприязнь к молодой женщине матери Максимилиана Александровича.
Стал искать дальше. Нашел у Викентия Вересаева:
"В годы 1918-1921, когда я жил в Коктебеле, Волошин являлся везде с молодой, худощавой, довольно красивой женщиной, еврейкой, которую он всегда рекомендовал неопределенно-просто Татидой. Так все ее и звали. Елена Оттобальдовна ее не любила, поедом ела, она была кроткая и безответная, делала самую черную работу. Для жизни она была какая-то неприспособленная."
Об этой "неприспособленной" есть упоминание и в воспоминаниях Ивана Бунина о прощании с Волошиным в Одессе 15 мая 1919 года:
"Если считать по новому стилю, он уехал из Одессы (на том самом дубке) в начале мая 15. Уехал со спутницей, которую называл Татидой. Вместе с нею провёл у нас последний вечер, ночевал тоже у нас. Провожать его было всё-таки грустно. Да и всё было грустно: сидели мы в полутьме, при самодельном ночнике, - электричества не позволяли зажигать, - угощали отъезжающих чем-то очень жалким. Одет он был уже по-дорожному - матроска, берет. В карманах держал немало разных спасительных бумажек, на все случаи: на случай большевистского обыска при выходе из одесского порта, на случай встречи в море с французами или добровольцами, - до большевиков у него были в Одессе знакомства и во французских командных кругах, и в добровольческих. Всё же все мы, в том числе и он сам, были в этот вечер далеко не спокойны: бог знает, как-то сойдёт это плавание на дубке до Крыма… Беседовали долго и на этот раз почти во всём согласно, мирно. В первом часу разошлись наконец: на рассвете наши путешественники должны были быть уже на дубке. Прощаясь, волновались, обнялись. Но тут Волошин почему-то неожиданно вспомнил, как он однажды зимой сидел с Алексеем Толстым в кофейне Робина, как им вдруг пришло в голову начать медленно, но всё больше и больше - и притом с самыми серьёзными, почти зверскими лицами, - надуваться, затем так же медленно выпускать дыхание и как вокруг них начала собираться удивлённая, не понимающая, в чём дело, публика. Потом очень хорошо стал изображать медвежонка…
С пути он прислал нам открытку, написанную 16 мая в Евпатории:
«Пока мы благополучно добрались до Евпатории и второй день ждём поезда. Мы пробыли день на Кинбурнской Косе, день в Очакове, ожидая ветра, были дважды останавливаемы французским миноносцем, болтались ночь без ветра, во время мёртвой зыби, были обстреляны пулемётным огнём под Ак-Мечетью, скакали на перекладных целую ночь по степям и гниющим озёрам, а теперь застряли в грязнейшей гостинице, ожидая поезда. Всё идёт не скоро, но благополучно. Масса любопытнейших человеческих документов… Очень приятно вспоминать последний вечер, у вас проведённый, который так хорошо закончил весь нехороший одесский период».
Безумной, маленькой и смелой
В ваш мир с Луны упала я,
Чтоб мчаться кошкой угорелой
По коридорам бытия.
12 октября 1918
Сам портрет нашел только в одном месте - группе ВКонтакте "Литературный Крым":
На портрете изображена Татьяна Давыдовна Цемах. В Викитеке под стихом о ней так написано:
Татида - Татьяна Давыдовна Цемах (1890 - ок. 1943), бактериолог и поэт. Сохранились сведения о её близких отношениях с Волошиным и о том, что оформить эти отношения помешала активная неприязнь к молодой женщине матери Максимилиана Александровича.
Стал искать дальше. Нашел у Викентия Вересаева:
"В годы 1918-1921, когда я жил в Коктебеле, Волошин являлся везде с молодой, худощавой, довольно красивой женщиной, еврейкой, которую он всегда рекомендовал неопределенно-просто Татидой. Так все ее и звали. Елена Оттобальдовна ее не любила, поедом ела, она была кроткая и безответная, делала самую черную работу. Для жизни она была какая-то неприспособленная."
Об этой "неприспособленной" есть упоминание и в воспоминаниях Ивана Бунина о прощании с Волошиным в Одессе 15 мая 1919 года:
"Если считать по новому стилю, он уехал из Одессы (на том самом дубке) в начале мая 15. Уехал со спутницей, которую называл Татидой. Вместе с нею провёл у нас последний вечер, ночевал тоже у нас. Провожать его было всё-таки грустно. Да и всё было грустно: сидели мы в полутьме, при самодельном ночнике, - электричества не позволяли зажигать, - угощали отъезжающих чем-то очень жалким. Одет он был уже по-дорожному - матроска, берет. В карманах держал немало разных спасительных бумажек, на все случаи: на случай большевистского обыска при выходе из одесского порта, на случай встречи в море с французами или добровольцами, - до большевиков у него были в Одессе знакомства и во французских командных кругах, и в добровольческих. Всё же все мы, в том числе и он сам, были в этот вечер далеко не спокойны: бог знает, как-то сойдёт это плавание на дубке до Крыма… Беседовали долго и на этот раз почти во всём согласно, мирно. В первом часу разошлись наконец: на рассвете наши путешественники должны были быть уже на дубке. Прощаясь, волновались, обнялись. Но тут Волошин почему-то неожиданно вспомнил, как он однажды зимой сидел с Алексеем Толстым в кофейне Робина, как им вдруг пришло в голову начать медленно, но всё больше и больше - и притом с самыми серьёзными, почти зверскими лицами, - надуваться, затем так же медленно выпускать дыхание и как вокруг них начала собираться удивлённая, не понимающая, в чём дело, публика. Потом очень хорошо стал изображать медвежонка…
С пути он прислал нам открытку, написанную 16 мая в Евпатории:
«Пока мы благополучно добрались до Евпатории и второй день ждём поезда. Мы пробыли день на Кинбурнской Косе, день в Очакове, ожидая ветра, были дважды останавливаемы французским миноносцем, болтались ночь без ветра, во время мёртвой зыби, были обстреляны пулемётным огнём под Ак-Мечетью, скакали на перекладных целую ночь по степям и гниющим озёрам, а теперь застряли в грязнейшей гостинице, ожидая поезда. Всё идёт не скоро, но благополучно. Масса любопытнейших человеческих документов… Очень приятно вспоминать последний вечер, у вас проведённый, который так хорошо закончил весь нехороший одесский период».