31 августа. Ольга Берггольц
ПАСЕКА
Земля - как вековой и черный
и медленно бродящий мед,
где пасека, гудя упорно,
в зените меда предстает.
Она расположилась в полдне
и вся как будто бы летит
и кружится в пуху ракит.
Меж яблонь, завязями полных,
кочует легкая орда
золотобрюхого народа...
И сумрак в ульях. День туда
проникнет лишь в сиянье меда,
чтоб, вновь оттуда извлечен
машиной умной осторожно,
взыграл хмельною влагой он
и розовым огнём тревожным.
А пасечник идет - он строг -
неповоротливо и грубо,
белесый, старый, без сапог,
ужавши истовые губы,
прислушиваясь к лирам желтым,
настроенным его рукой.
И, чуя пот его тяжелый,
не жалит кожи верный рой...
А я всё думаю, что - вот,
какая радость вдруг помнится, -
что я и пасечник, и мед,
а может быть, и медуница...
31 августа 1928, Ленинград.
Земля - как вековой и черный
и медленно бродящий мед,
где пасека, гудя упорно,
в зените меда предстает.
Она расположилась в полдне
и вся как будто бы летит
и кружится в пуху ракит.
Меж яблонь, завязями полных,
кочует легкая орда
золотобрюхого народа...
И сумрак в ульях. День туда
проникнет лишь в сиянье меда,
чтоб, вновь оттуда извлечен
машиной умной осторожно,
взыграл хмельною влагой он
и розовым огнём тревожным.
А пасечник идет - он строг -
неповоротливо и грубо,
белесый, старый, без сапог,
ужавши истовые губы,
прислушиваясь к лирам желтым,
настроенным его рукой.
И, чуя пот его тяжелый,
не жалит кожи верный рой...
А я всё думаю, что - вот,
какая радость вдруг помнится, -
что я и пасечник, и мед,
а может быть, и медуница...
31 августа 1928, Ленинград.