5 и 6 августа 1943-го года
из дневников мужчин.
Николай Каманин, летчик, 34 года, генерал-майор, командир штурмового авиа-корпуса, Белгородская область:
5 августа.
Высота 227. КП 5-й гвардейской танковой армии (5 км восточнее Томаровки). Был в штабе Ротмистрова, Катукова и Жадова. Опять нет ясности обстановки и никто не ставит задачи авиации. Беру дивизии в своё подчинение и действую в интересах продвижения танковых армий, но исключительно по моему усмотрению. Немцы усиливают сопротивление в воздухе, сильно бомбят боевые порядки танков, опять бомбили мой ПКП, но неудачно. От бомбёжек части несут значительные потери. Только здесь на передовой можно оценить все «прелести» войны. Война сегодня - это величайшее напряжение нервов, испытание характеров, физических и моральных сил не только отдельных людей, а народов. Но человек привыкает и к войне. Я видел десятки людей, которые под сильным артиллерийским огнём или бомбёжкой спокойно продолжали есть и даже спать. Наши танки продолжают успешно продвигаться вперёд. Сегодня взят Орёл и Белгород.
Александр Витковский, электромонтажник, 32 года, лейтенант, командир подразделения связи, Украина, Луганская область,
5 августа. Нагольчик
Село Есауловка (на том берегу реки Миус) проходит по переднему краю противника. В 358-м артполку боец Алексей Лукьянович Нагорный родом из этого села. В марте, когда встали в оборону, он в бинокль видел свой дом и жену в двух километрах. Его волнение можно понять. Пытался ночью пробраться, просился в разведку. Вскоре жителей эвакуировали. Дом с заколоченными ставнями осиротел, и Нагорный приуныл.
Политотдел ведет большую работу - есть побывавшие на оккупированной территории. Противник бросает листовки. Выстрел из пушки, падает снаряд, легкий взрыв - разлетается целая серия листовок от имени РОА (русская освободительная армия) и генерала Власова с пропусками. Сулят райские блага. Двое поддались, ночью поползли, но напоролись на минное поле. Приказ: трупы не убирать! Всех, кто шагнет на нейтральную, - расстреливать!
Дивизионный отдел по разложению войск противника по ночам устанавливает на переднем крае мощные радиоустановки, рупоры выносят еще дальше. Музыка, «Катюша», разъяснения, кому нужна война. Противник редко открывает огонь. Перебежчики иногда бывают.
Георгий Славгородский, школьный учитель, 28 лет, старший лейтенант, начальник штаба батальона, Белгородская область:
5 августа.
Сухосолотино. Артобработка длилась 3 часа. Наконец зашипел залп «Катюш», вся местность покрылась сплошными взрывами и затянулась дымом. Самолеты с воздуха было глушили по нашим, но, заметив столбы дыма стреляющих «Катюш» у самого переднего края, перенесли огонь на немцев. У нас, как назло, сырые ракеты не лезли в ракетницу, и мы не могли подать своевременно сигнал.
«Катюши» выручили всех. Все высунулись из щелей и восхищались силой нашей артиллерии. Наступил сигнал атаки (7.55). Пехота пошла во весь рост. Я послал трех связных - приготовиться к атаке, трех - «Атака», а сами остались без связи и связных. Саландо убежал к батальону. Комбата через каждые 5 минут трясли за обстановку. Говорил и я по радио. Но это была ложь, истинной обстановки мы не знали, донесений к нам не поступало. Командир полка передает по радио, что недоволен нами, что продвигаемся медленно, что 39-й уже на той стороне. Я предложил комбату идти вперед, чтобы знать положение и действовать на своих людей. Остановились, развернули станцию, послали связного, чтобы обходили проволоку слева (саперы не сумели сделать проходов). Связного не было, и обстановка не выяснялась, а Задельное уже прошли наши танки; заходили на наш участок и уничтожали противника.
Из рощи «Штаны» убегали автоматчики. Я этого вначале не понял и посчитал их за своих. Опять снялись и по-над рожью продвигались вперед. За мной связные, радисты и комбат. (Связисты оказались трусами со Стеценко во главе: не дозовешься и не уведешь их, когда нужно.)
Здесь во ржи меня и ранило. Иду, нагнувшись, вдруг чем-то ушибло меня но ракетнице, которую я держал в правой руке, и по правой ноге. Взглянул: ракетницу из рук вышибло, руку ушибло, и один палец (сосед мизинца) разбило, а на ноге вижу входную и выходную дырочку. Ниже колена почувствовал боль и горечь. Ага, ранен... Вот оно - удовольствие от войны пришлось и на мою долю!.. Не так боль, не так ранение, как разлука с близкими мне людьми, с частью, где у меня намечались хорошие отношения по службе; со своей работой я уже легко справлялся и чувствовал себя, как рыба в воде. А больше всего Галка. Как она будет огорчена!
Я вполз в канавку на краю ржи, которую копают от сельхозвредителей, и лег в нее боком. На мое счастье, откуда ни взялась сестренка из первого батальонна, которая и перевязала меня, разрезав на мне брюки и туго перетянув ногу бинтом. Подошел комбат, огорчился, махнул рукой на обстановку и выругался. Я передал ему штабные документы. К моему удивлению, он поцеловал меня и просил извинить, что приходилось ругаться по службе. Я отполз метров пять, оглянулся и сказал комбату: «Комбат?! Не обижай Галину...» Он махнул мне рукой. Прополз на левой ноге и левой руке метров сто, я поднялся и, прихрамывая на правую ногу, пошел по дороге. На КП Быкова не зашел, как советовал мне комбат, а прямо во вторую лощинку, где помещалась наша санчасть.
6 августа.
Меня встречали бойцы и предлагали помощь. Я отказывался. Встретил Мищенко и шутил с ним. Настроение было ироническое, резкой боли я не чувствовал. На уме была Галя и больше никто. Вот и она. По задумчивой и медленной походке вижу, что она уже знает. Как быстро узнают!.. Я сел у дороги подождать ее. От бойцов я узнал обстановку: люди наши у проволоки, немец обстреливает их из минометов и пулеметов справа. Саландо на КП. Я передал ему, что за медленное продвижение командир полка наш батальон перевел во второй эшелон, в резерв. Подошла Галя. «Мне сказали, что ты ранен. Я искала тебя». Потом сообщила, что Чувалов тяжело ранен. Я пошутил: «Вот как тебе не везет: обоих сразу». Она не обратила внимание на шутку и рассказывала, как Чувалов, идя вперед, просил у ней пакет. «Как чувствовал». Я рассказал, как меня ранило, как я простился с комбатом. Она заплакала. Слезы бежали по ее лицу ручьем, и она не вытирала их.
Жаловалась, что несчастлива в жизни. Я успокаивал ее тем, что легко ранен, что я тебя не забуду, если ты меня помнить будешь, что я жалею только о том, что последнее время мы не вместе были, ты не хотела вместе быть. «Я думала, что таких людей пуля не берет».
Тут подошли комиссар и Василий с завтраком. Галя оставила меня и сказала: «Пойдем со мной, Жорочка». Я остался завтракать. Выручал Василия. Сукины сыны, дошли до какого нахальства: перед таким боем оставили штаб голодным. Комиссар пожелал мне скорого выздоровления. Я сказал ему те слова, что и комбату о Гале, но и сразу же раскаялся: в его глазах увидел ехидство, даже насмешку. Я пришел во вторую лощинку. Галка раскинула мне шинель в траншее. Она долго была занята перевязками, затем пришла и сказала: «Ну, Жора, давай потолкуем».
А толковать нам было уже не о чем. Мы лежали в траншее головами друг к другу, обнявшись. Я шутил и был ласков, она тоже была ласкова.. После разговоров о том и сем она сказала: «Ты мой, а я твоя». Я пошутил: «Первый раз» слышу от тебя эти слова». Наверху сказали, что ведут пленного. Она выскочила из окопа, крепко выругалась и побежала навстречу Фрицу. Когда я вылез наверх, чтоб посмотреть, что происходит, она уже прибежала ко мне, смеясь и жалуясь на отбитую кисть. «Вот надавала гаду»... Пленного вел наш разведчик и завел его ко мне. «А ну давай к начальнику штаба». Фриц был пожилой, в очках, в холстинных, выкрашенных под цвет френча штанах. Он был достаточно напуган и отвечал на все вопросы. Возле него уже терся полковой радист, знавший немецкий язык. Галина задавала ему вопросы на русском языке, указывая на меня и на раненых. «Что ты, гад, делаешь?»
Я с любопытством посмотрел на эту картину и приказа вести его в штаб. Мы опять остались с Галиной вместе. Говорить было не о чем, а только хотелось быть вместе. Я дал ей адрес мамы и велел писать: «Пиши, Галя, что для вашего сына я была другом и женой...» Она повторила - «женой» Ей нужно уже было идти. Мы обнялись, поцеловались, и она ушла. Я поднял голову, чтоб посмотреть на нее. Ей тоже не хотелось уходить. Она что-то медлила, зашла мне назад и взглянула ко мне в окоп. Наши глаза встретились, мы горько улыбнулись друг другу. Она опять спустилась ко мне. Только теперь мы почувствовали, что нас ожидает. На этот раз она уже ушла: наши пошли вперед, и Данилов послал ее. В лощинке остались одни больные. Командир взвода из новых тяжело ранен, все звал: «Галя, Галя, воды». А воды не было. Мне еще пришлось поругаться с комвзводом за воду. Наши ушли, проходили тылы батальонов. Прошли наши повозки. Я взял свои вещи, Василий дал мне банку американских консервов, Бородин - другую. В траншее мне стало холодно, я вылез наверх и лег на солнце.
А танки, машины, обозы все шли и шли, занося нас пылью. Я представил Галку где-то впереди, а себя здесь, в пыли, никому не нужного. И я заплакал. Я не хотел допустить мысли, что я больше не увижу Гали, моей «герой-бабы», «гвардии Гали», этот насколько бурный, настолько и нежный характер! Скорей бы возвратиться в строй!
Наш медсанбат находился в Покровке. Я ехал в кабинке полуторки, солнце было на закате, когда мы приехали. Меня зарегистрировали и оставили без внимания. Добрая сестра покормила меня молочной кашей. Надя, наша повариха, помогла мне лечь под избой, положила в голову свою шинель, а ночью притащила сена, укрыла. Я поблагодарил ее. Меня не раз будили стоны и плачи, раненые лежали, где попало, как попало.
Утром меня пригласили на перевязку. Кололи, резали, было больно, я шипел и сжимал левый, здоровый кулак. Затем меня отвели под специально сделанный навес, на солому. Затем опять кабинка и полевой подвижной госпиталь в Сухо-Солотино. Здесь мне сделали перевязку только сегодня, и я готов к эвакуации в госпиталь легкораненых. Фруктовый сад, но без фруктов, брезентовые и соломенные палатки, нары с носилок, все кругом завалено ранеными. Кто с чем; кто стонет, кто плачет, кто смеется, кто песни поет, а кто орет и дерется. То же и в перевязочно-операционной: кто молчит в бане, парикмахерской с врачами, кто песни поет, когда его режут, а затем мне указали соломенную.
Написал Гале маленькое письмо («Береги себя, Галя. Я скоро вернусь»). Ходить становится не легче, а трудней. Сходить оправиться много трудов стоит. В палате тяжелораненые, и я сам за собой стараюсь ухаживать. Тут еще эта дорога предстоит - скорей бы на место. В голове куча мыслей: все припоминается, все перебирается в памяти - «Как мало прожито, как много пережито».
Сергей Вавилов, физик, академик, 52 года:
5 августа.
Йошкар-Ола. (По поводу Муссолини.) Эти люди считают, что они действительные благодетели человечества.
Война продолжается. Советские войска вошли в Орел, просвещенные мореплаватели бомбят Неаполь, и смысл этого (даже разбойничий) совсем утерялся. По правилам всякой логики Гитлер войну проиграл, а она продолжается. Опять в голове картина курицы, бегающей с отрезанной головой. Спинной мозг.
А у меня надо всем Николаева тень. Жить стало очень трудно.
6 августа.
Йошкар-Ола. Три года тому назад в этот день был арестован Николай. Теперь он умер. Говорить я ничего не могу.
Всеволод Вишневский, писатель, 42 года, политработник, Ленинград:
6 августа.
Наступление Красной Армии продолжается...
Итак, попытка Гитлера и генерал-полковника Модели (танковая армия) удержать плацдарм Орловского выступа для будущих ударов в сердце России - сорвана...
В 4.15 поехал на трамвае в город на вечернее заседание в ЛССП. Выступил с речью о некоторых задачах писателей...
Вернулся домой. С.К. говорит, что днем был сильнейший обстрел Петроградской стороны (несколько снарядов - в Ботанический сад и др.). Явно метят по штабу флота.
Вечернее радио о битве на орловско-курско-белгородском направлении... Так было ликвидировано летнее «наступление» немцев. Их надежды на благоприятный поворот в ходе войны рухнули. Орловская победа окончательно сняла опасность для Москвы. Теперь война устремится не на Восток, а на Запад. Вот что главное! Думаю, что нового удара Гитлера не должно быть и не будет.
Написал короткую статью-отклик на Орловскую победу...
Георгий Эфрон, сын Марины Цветаевой, 18 лет, Ташкент,
6 августа.
Вчера получил броню на билет и снялся с учета в военкомате. Сейчас 11.30 вечера. Завтра должен встать в 6.00-6.30, чтобы в 7.15 быть на городской станции и занять очередь у московской билетной кассы. Простоять придется часа 3-4, не меньше. Будет у меня 208 р. деньгами. Беспокоит мысль: а вдруг билет стоит 210 или 220? Придется тогда у кого-нибудь просить? В Союзе писателей удалось получить бумагу, которая ускорила оформление моих документов. Если я завтра получу билет, то единственный вопрос - это вопрос денег на дорожную жратву. У меня нет ни гроша. М.А. обещает, но очень туманно, и подведет она почти наверняка (причем, держу пари, подведет во всем: и денег вовремя не достанет, и стирка не будет готова, и носки не надвязаны, и блуза и телогрейка не зачинены). Что-то не верится мне, что я уеду восьмого числа. Или с билетом ничего не выйдет, или с деньгами. Наши войска взяли города Орел и Белгород. Союзники заняли Катанию. Про положение в Италии УзТАГ уже два дня ничего не передает. Что там творится? Завтра вечером, вероятно, зайдет Рая (она мне звонила, и я ее сегодня встретил). Elle se porte bien, говорит, что имеет здесь хорошие возможности работы... и дает письма в Москву, долженствующие ей дать возможность возвратиться туда. Эгоистка она, в сущности. Но мир принадлежит эгоистам. Прочел «Путешествие в страну эстетов» А. Моруа. Очень метко и остроумно. J’ai idée, что в Москве меня мобилизуют - ближе фронт, жестче... Впрочем, это домыслы. Поеду ли я? A Dieu Vat.
Иван Бунин, 72 года, Франция:
6 августа.
Два-три посл. дня сносно, ветерок. А до того нестерп. жара и духота, неподвижность. Не запомню таких жаров - оч. давно не было. И все пожары, пожары - то там, то тут. Нынче огненное солнце в дыму. Огромн. пожары в сторону Тулона и возле Cagnes. Говорят о поджогах.
Чувствую себя посл. время сносно. Погода?
Вечер. Пожары от Antibes до Cagnes.
«Великий Дуче» исчез как иголка.
Николай Каманин, летчик, 34 года, генерал-майор, командир штурмового авиа-корпуса, Белгородская область:
5 августа.
Высота 227. КП 5-й гвардейской танковой армии (5 км восточнее Томаровки). Был в штабе Ротмистрова, Катукова и Жадова. Опять нет ясности обстановки и никто не ставит задачи авиации. Беру дивизии в своё подчинение и действую в интересах продвижения танковых армий, но исключительно по моему усмотрению. Немцы усиливают сопротивление в воздухе, сильно бомбят боевые порядки танков, опять бомбили мой ПКП, но неудачно. От бомбёжек части несут значительные потери. Только здесь на передовой можно оценить все «прелести» войны. Война сегодня - это величайшее напряжение нервов, испытание характеров, физических и моральных сил не только отдельных людей, а народов. Но человек привыкает и к войне. Я видел десятки людей, которые под сильным артиллерийским огнём или бомбёжкой спокойно продолжали есть и даже спать. Наши танки продолжают успешно продвигаться вперёд. Сегодня взят Орёл и Белгород.
Александр Витковский, электромонтажник, 32 года, лейтенант, командир подразделения связи, Украина, Луганская область,
5 августа. Нагольчик
Село Есауловка (на том берегу реки Миус) проходит по переднему краю противника. В 358-м артполку боец Алексей Лукьянович Нагорный родом из этого села. В марте, когда встали в оборону, он в бинокль видел свой дом и жену в двух километрах. Его волнение можно понять. Пытался ночью пробраться, просился в разведку. Вскоре жителей эвакуировали. Дом с заколоченными ставнями осиротел, и Нагорный приуныл.
Политотдел ведет большую работу - есть побывавшие на оккупированной территории. Противник бросает листовки. Выстрел из пушки, падает снаряд, легкий взрыв - разлетается целая серия листовок от имени РОА (русская освободительная армия) и генерала Власова с пропусками. Сулят райские блага. Двое поддались, ночью поползли, но напоролись на минное поле. Приказ: трупы не убирать! Всех, кто шагнет на нейтральную, - расстреливать!
Дивизионный отдел по разложению войск противника по ночам устанавливает на переднем крае мощные радиоустановки, рупоры выносят еще дальше. Музыка, «Катюша», разъяснения, кому нужна война. Противник редко открывает огонь. Перебежчики иногда бывают.
Георгий Славгородский, школьный учитель, 28 лет, старший лейтенант, начальник штаба батальона, Белгородская область:
5 августа.
Сухосолотино. Артобработка длилась 3 часа. Наконец зашипел залп «Катюш», вся местность покрылась сплошными взрывами и затянулась дымом. Самолеты с воздуха было глушили по нашим, но, заметив столбы дыма стреляющих «Катюш» у самого переднего края, перенесли огонь на немцев. У нас, как назло, сырые ракеты не лезли в ракетницу, и мы не могли подать своевременно сигнал.
«Катюши» выручили всех. Все высунулись из щелей и восхищались силой нашей артиллерии. Наступил сигнал атаки (7.55). Пехота пошла во весь рост. Я послал трех связных - приготовиться к атаке, трех - «Атака», а сами остались без связи и связных. Саландо убежал к батальону. Комбата через каждые 5 минут трясли за обстановку. Говорил и я по радио. Но это была ложь, истинной обстановки мы не знали, донесений к нам не поступало. Командир полка передает по радио, что недоволен нами, что продвигаемся медленно, что 39-й уже на той стороне. Я предложил комбату идти вперед, чтобы знать положение и действовать на своих людей. Остановились, развернули станцию, послали связного, чтобы обходили проволоку слева (саперы не сумели сделать проходов). Связного не было, и обстановка не выяснялась, а Задельное уже прошли наши танки; заходили на наш участок и уничтожали противника.
Из рощи «Штаны» убегали автоматчики. Я этого вначале не понял и посчитал их за своих. Опять снялись и по-над рожью продвигались вперед. За мной связные, радисты и комбат. (Связисты оказались трусами со Стеценко во главе: не дозовешься и не уведешь их, когда нужно.)
Здесь во ржи меня и ранило. Иду, нагнувшись, вдруг чем-то ушибло меня но ракетнице, которую я держал в правой руке, и по правой ноге. Взглянул: ракетницу из рук вышибло, руку ушибло, и один палец (сосед мизинца) разбило, а на ноге вижу входную и выходную дырочку. Ниже колена почувствовал боль и горечь. Ага, ранен... Вот оно - удовольствие от войны пришлось и на мою долю!.. Не так боль, не так ранение, как разлука с близкими мне людьми, с частью, где у меня намечались хорошие отношения по службе; со своей работой я уже легко справлялся и чувствовал себя, как рыба в воде. А больше всего Галка. Как она будет огорчена!
Я вполз в канавку на краю ржи, которую копают от сельхозвредителей, и лег в нее боком. На мое счастье, откуда ни взялась сестренка из первого батальонна, которая и перевязала меня, разрезав на мне брюки и туго перетянув ногу бинтом. Подошел комбат, огорчился, махнул рукой на обстановку и выругался. Я передал ему штабные документы. К моему удивлению, он поцеловал меня и просил извинить, что приходилось ругаться по службе. Я отполз метров пять, оглянулся и сказал комбату: «Комбат?! Не обижай Галину...» Он махнул мне рукой. Прополз на левой ноге и левой руке метров сто, я поднялся и, прихрамывая на правую ногу, пошел по дороге. На КП Быкова не зашел, как советовал мне комбат, а прямо во вторую лощинку, где помещалась наша санчасть.
6 августа.
Меня встречали бойцы и предлагали помощь. Я отказывался. Встретил Мищенко и шутил с ним. Настроение было ироническое, резкой боли я не чувствовал. На уме была Галя и больше никто. Вот и она. По задумчивой и медленной походке вижу, что она уже знает. Как быстро узнают!.. Я сел у дороги подождать ее. От бойцов я узнал обстановку: люди наши у проволоки, немец обстреливает их из минометов и пулеметов справа. Саландо на КП. Я передал ему, что за медленное продвижение командир полка наш батальон перевел во второй эшелон, в резерв. Подошла Галя. «Мне сказали, что ты ранен. Я искала тебя». Потом сообщила, что Чувалов тяжело ранен. Я пошутил: «Вот как тебе не везет: обоих сразу». Она не обратила внимание на шутку и рассказывала, как Чувалов, идя вперед, просил у ней пакет. «Как чувствовал». Я рассказал, как меня ранило, как я простился с комбатом. Она заплакала. Слезы бежали по ее лицу ручьем, и она не вытирала их.
Жаловалась, что несчастлива в жизни. Я успокаивал ее тем, что легко ранен, что я тебя не забуду, если ты меня помнить будешь, что я жалею только о том, что последнее время мы не вместе были, ты не хотела вместе быть. «Я думала, что таких людей пуля не берет».
Тут подошли комиссар и Василий с завтраком. Галя оставила меня и сказала: «Пойдем со мной, Жорочка». Я остался завтракать. Выручал Василия. Сукины сыны, дошли до какого нахальства: перед таким боем оставили штаб голодным. Комиссар пожелал мне скорого выздоровления. Я сказал ему те слова, что и комбату о Гале, но и сразу же раскаялся: в его глазах увидел ехидство, даже насмешку. Я пришел во вторую лощинку. Галка раскинула мне шинель в траншее. Она долго была занята перевязками, затем пришла и сказала: «Ну, Жора, давай потолкуем».
А толковать нам было уже не о чем. Мы лежали в траншее головами друг к другу, обнявшись. Я шутил и был ласков, она тоже была ласкова.. После разговоров о том и сем она сказала: «Ты мой, а я твоя». Я пошутил: «Первый раз» слышу от тебя эти слова». Наверху сказали, что ведут пленного. Она выскочила из окопа, крепко выругалась и побежала навстречу Фрицу. Когда я вылез наверх, чтоб посмотреть, что происходит, она уже прибежала ко мне, смеясь и жалуясь на отбитую кисть. «Вот надавала гаду»... Пленного вел наш разведчик и завел его ко мне. «А ну давай к начальнику штаба». Фриц был пожилой, в очках, в холстинных, выкрашенных под цвет френча штанах. Он был достаточно напуган и отвечал на все вопросы. Возле него уже терся полковой радист, знавший немецкий язык. Галина задавала ему вопросы на русском языке, указывая на меня и на раненых. «Что ты, гад, делаешь?»
Я с любопытством посмотрел на эту картину и приказа вести его в штаб. Мы опять остались с Галиной вместе. Говорить было не о чем, а только хотелось быть вместе. Я дал ей адрес мамы и велел писать: «Пиши, Галя, что для вашего сына я была другом и женой...» Она повторила - «женой» Ей нужно уже было идти. Мы обнялись, поцеловались, и она ушла. Я поднял голову, чтоб посмотреть на нее. Ей тоже не хотелось уходить. Она что-то медлила, зашла мне назад и взглянула ко мне в окоп. Наши глаза встретились, мы горько улыбнулись друг другу. Она опять спустилась ко мне. Только теперь мы почувствовали, что нас ожидает. На этот раз она уже ушла: наши пошли вперед, и Данилов послал ее. В лощинке остались одни больные. Командир взвода из новых тяжело ранен, все звал: «Галя, Галя, воды». А воды не было. Мне еще пришлось поругаться с комвзводом за воду. Наши ушли, проходили тылы батальонов. Прошли наши повозки. Я взял свои вещи, Василий дал мне банку американских консервов, Бородин - другую. В траншее мне стало холодно, я вылез наверх и лег на солнце.
А танки, машины, обозы все шли и шли, занося нас пылью. Я представил Галку где-то впереди, а себя здесь, в пыли, никому не нужного. И я заплакал. Я не хотел допустить мысли, что я больше не увижу Гали, моей «герой-бабы», «гвардии Гали», этот насколько бурный, настолько и нежный характер! Скорей бы возвратиться в строй!
Наш медсанбат находился в Покровке. Я ехал в кабинке полуторки, солнце было на закате, когда мы приехали. Меня зарегистрировали и оставили без внимания. Добрая сестра покормила меня молочной кашей. Надя, наша повариха, помогла мне лечь под избой, положила в голову свою шинель, а ночью притащила сена, укрыла. Я поблагодарил ее. Меня не раз будили стоны и плачи, раненые лежали, где попало, как попало.
Утром меня пригласили на перевязку. Кололи, резали, было больно, я шипел и сжимал левый, здоровый кулак. Затем меня отвели под специально сделанный навес, на солому. Затем опять кабинка и полевой подвижной госпиталь в Сухо-Солотино. Здесь мне сделали перевязку только сегодня, и я готов к эвакуации в госпиталь легкораненых. Фруктовый сад, но без фруктов, брезентовые и соломенные палатки, нары с носилок, все кругом завалено ранеными. Кто с чем; кто стонет, кто плачет, кто смеется, кто песни поет, а кто орет и дерется. То же и в перевязочно-операционной: кто молчит в бане, парикмахерской с врачами, кто песни поет, когда его режут, а затем мне указали соломенную.
Написал Гале маленькое письмо («Береги себя, Галя. Я скоро вернусь»). Ходить становится не легче, а трудней. Сходить оправиться много трудов стоит. В палате тяжелораненые, и я сам за собой стараюсь ухаживать. Тут еще эта дорога предстоит - скорей бы на место. В голове куча мыслей: все припоминается, все перебирается в памяти - «Как мало прожито, как много пережито».
Сергей Вавилов, физик, академик, 52 года:
5 августа.
Йошкар-Ола. (По поводу Муссолини.) Эти люди считают, что они действительные благодетели человечества.
Война продолжается. Советские войска вошли в Орел, просвещенные мореплаватели бомбят Неаполь, и смысл этого (даже разбойничий) совсем утерялся. По правилам всякой логики Гитлер войну проиграл, а она продолжается. Опять в голове картина курицы, бегающей с отрезанной головой. Спинной мозг.
А у меня надо всем Николаева тень. Жить стало очень трудно.
6 августа.
Йошкар-Ола. Три года тому назад в этот день был арестован Николай. Теперь он умер. Говорить я ничего не могу.
Всеволод Вишневский, писатель, 42 года, политработник, Ленинград:
6 августа.
Наступление Красной Армии продолжается...
Итак, попытка Гитлера и генерал-полковника Модели (танковая армия) удержать плацдарм Орловского выступа для будущих ударов в сердце России - сорвана...
В 4.15 поехал на трамвае в город на вечернее заседание в ЛССП. Выступил с речью о некоторых задачах писателей...
Вернулся домой. С.К. говорит, что днем был сильнейший обстрел Петроградской стороны (несколько снарядов - в Ботанический сад и др.). Явно метят по штабу флота.
Вечернее радио о битве на орловско-курско-белгородском направлении... Так было ликвидировано летнее «наступление» немцев. Их надежды на благоприятный поворот в ходе войны рухнули. Орловская победа окончательно сняла опасность для Москвы. Теперь война устремится не на Восток, а на Запад. Вот что главное! Думаю, что нового удара Гитлера не должно быть и не будет.
Написал короткую статью-отклик на Орловскую победу...
Георгий Эфрон, сын Марины Цветаевой, 18 лет, Ташкент,
6 августа.
Вчера получил броню на билет и снялся с учета в военкомате. Сейчас 11.30 вечера. Завтра должен встать в 6.00-6.30, чтобы в 7.15 быть на городской станции и занять очередь у московской билетной кассы. Простоять придется часа 3-4, не меньше. Будет у меня 208 р. деньгами. Беспокоит мысль: а вдруг билет стоит 210 или 220? Придется тогда у кого-нибудь просить? В Союзе писателей удалось получить бумагу, которая ускорила оформление моих документов. Если я завтра получу билет, то единственный вопрос - это вопрос денег на дорожную жратву. У меня нет ни гроша. М.А. обещает, но очень туманно, и подведет она почти наверняка (причем, держу пари, подведет во всем: и денег вовремя не достанет, и стирка не будет готова, и носки не надвязаны, и блуза и телогрейка не зачинены). Что-то не верится мне, что я уеду восьмого числа. Или с билетом ничего не выйдет, или с деньгами. Наши войска взяли города Орел и Белгород. Союзники заняли Катанию. Про положение в Италии УзТАГ уже два дня ничего не передает. Что там творится? Завтра вечером, вероятно, зайдет Рая (она мне звонила, и я ее сегодня встретил). Elle se porte bien, говорит, что имеет здесь хорошие возможности работы... и дает письма в Москву, долженствующие ей дать возможность возвратиться туда. Эгоистка она, в сущности. Но мир принадлежит эгоистам. Прочел «Путешествие в страну эстетов» А. Моруа. Очень метко и остроумно. J’ai idée, что в Москве меня мобилизуют - ближе фронт, жестче... Впрочем, это домыслы. Поеду ли я? A Dieu Vat.
Иван Бунин, 72 года, Франция:
6 августа.
Два-три посл. дня сносно, ветерок. А до того нестерп. жара и духота, неподвижность. Не запомню таких жаров - оч. давно не было. И все пожары, пожары - то там, то тут. Нынче огненное солнце в дыму. Огромн. пожары в сторону Тулона и возле Cagnes. Говорят о поджогах.
Чувствую себя посл. время сносно. Погода?
Вечер. Пожары от Antibes до Cagnes.
«Великий Дуче» исчез как иголка.