24 июля 1913-го
из дневников
Николай II Романов, царь, император, 45 лет, Петербург:
Среда. В 10.30 отправился на «Александрии» в Кронштадт с Ольгой, Татьяной, т. Михень, Кириллом и Ducky. На площади у Морского собора присутствовал на освящении памятника адмиралу Макарову. После службы войска, участвовавшие в параде, прошли церемон[иальным] маршем. Вся церемония вышла удачная и красивая. На возвратном пути завтракали. Погода была отличная, дул SW. Поиграли в теннис. В 7.30 поехал во Дворец и принял греческое посольство с Заимисом во главе. Обедал с ним. Вернулся домой в 10 ч. Читал.
Сергей Прокофьев, композитор, 22 года, (в поезде на пути в Москву):
Сегодня надо было сделать много дел и главное - уехать в Гурзуф. Утром получал деньги в банке, заезжал к Колечке, менял в градоначальстве иностранный паспорт на русский и заезжал в городскую кассу за билетом, но там мне ничего не дали, сказав, что в день отъезда билеты продаются только на вокзале. Зато встретил Кокочку Штембер, который, как оказывается, тоже побывал заграницей, но остался таким же несуразным, как и раньше. Я сказал ему, что только что получил из печати посвящённую ему «Токкату» и предложил поехать вместе со мной на Первую роту для получения экземпляра. Мы поехали и пока я быстро собирал вещи, необходимые для Гурзуфа, он разыгрывал рулады на рояле. Когда я что-то упомянул о Тонечке Рудавской, он ответил:
- Как теперь смешны мне все эти прежние, детские увлечения!
Мы простились, и я с чемоданом, наваленным всякой мелкотой, забыв знаменитую лондонскую ракетку, поехал на Сергиевскую. Позавтракал, быстро переоделся и помчался на Финляндский вокзал для следования в Куоккалу. Мне не хотелось уехать, не повидавши Умненькую, да кроме того я несколько дней назад послал открытку, что приеду сегодня. Я долго бродил по Куоккале, отыскивая их дачу, как вдруг мне закричали: «Сергей Сергеич!» - и я увидел Лидочку, шествовавшую мне навстречу. Она жила на даче со своей замужней сестрой, выглядела очень хорошенькой, а когда сестра оставляла нас вдвоём, то говорила всякие приятные вещи, что ей не верится - меня ли она видит опять, что она ужасно рада меня видеть и прочее. В последнем письме она написала таинственную фразу, что, быть может, мы встретимся в Гурзуфе. Я очень радовался этому, хотя мало верил. Теперь же оказалось, что в Гурзуф они собираются лишь в сентябре и то лишь гадательно. К моему же сегодняшнему отъезду она отнеслась с огорчением, тем более, что я пробыл у них несколько часов и сорвался в Петербург - укладываться. Мне самому не хотелось уезжать: хотелось остаться около Лидочки, целовать её, жениться на ней..., но я был твёрд как кремень и семичасовой поезд унёс меня в Петербург. Там я собирался как сумасшедший. Уложил оба чемодана, кажется, ничего не забыл и с одиннадцатичасовым курьерским уехал в Москву.
Сегодня же ехал к великим князьям Захаров. Я имел некоторую надежду с ним встретиться в поезде, но маленькую и не особенно горячую.
Николай II Романов, царь, император, 45 лет, Петербург:
Среда. В 10.30 отправился на «Александрии» в Кронштадт с Ольгой, Татьяной, т. Михень, Кириллом и Ducky. На площади у Морского собора присутствовал на освящении памятника адмиралу Макарову. После службы войска, участвовавшие в параде, прошли церемон[иальным] маршем. Вся церемония вышла удачная и красивая. На возвратном пути завтракали. Погода была отличная, дул SW. Поиграли в теннис. В 7.30 поехал во Дворец и принял греческое посольство с Заимисом во главе. Обедал с ним. Вернулся домой в 10 ч. Читал.
Сергей Прокофьев, композитор, 22 года, (в поезде на пути в Москву):
Сегодня надо было сделать много дел и главное - уехать в Гурзуф. Утром получал деньги в банке, заезжал к Колечке, менял в градоначальстве иностранный паспорт на русский и заезжал в городскую кассу за билетом, но там мне ничего не дали, сказав, что в день отъезда билеты продаются только на вокзале. Зато встретил Кокочку Штембер, который, как оказывается, тоже побывал заграницей, но остался таким же несуразным, как и раньше. Я сказал ему, что только что получил из печати посвящённую ему «Токкату» и предложил поехать вместе со мной на Первую роту для получения экземпляра. Мы поехали и пока я быстро собирал вещи, необходимые для Гурзуфа, он разыгрывал рулады на рояле. Когда я что-то упомянул о Тонечке Рудавской, он ответил:
- Как теперь смешны мне все эти прежние, детские увлечения!
Мы простились, и я с чемоданом, наваленным всякой мелкотой, забыв знаменитую лондонскую ракетку, поехал на Сергиевскую. Позавтракал, быстро переоделся и помчался на Финляндский вокзал для следования в Куоккалу. Мне не хотелось уехать, не повидавши Умненькую, да кроме того я несколько дней назад послал открытку, что приеду сегодня. Я долго бродил по Куоккале, отыскивая их дачу, как вдруг мне закричали: «Сергей Сергеич!» - и я увидел Лидочку, шествовавшую мне навстречу. Она жила на даче со своей замужней сестрой, выглядела очень хорошенькой, а когда сестра оставляла нас вдвоём, то говорила всякие приятные вещи, что ей не верится - меня ли она видит опять, что она ужасно рада меня видеть и прочее. В последнем письме она написала таинственную фразу, что, быть может, мы встретимся в Гурзуфе. Я очень радовался этому, хотя мало верил. Теперь же оказалось, что в Гурзуф они собираются лишь в сентябре и то лишь гадательно. К моему же сегодняшнему отъезду она отнеслась с огорчением, тем более, что я пробыл у них несколько часов и сорвался в Петербург - укладываться. Мне самому не хотелось уезжать: хотелось остаться около Лидочки, целовать её, жениться на ней..., но я был твёрд как кремень и семичасовой поезд унёс меня в Петербург. Там я собирался как сумасшедший. Уложил оба чемодана, кажется, ничего не забыл и с одиннадцатичасовым курьерским уехал в Москву.
Сегодня же ехал к великим князьям Захаров. Я имел некоторую надежду с ним встретиться в поезде, но маленькую и не особенно горячую.