15 июля 1913 года. Из записок двух путешествующих русских
молодых людей, которые скоро станут знаменитыми. Они были ровесниками: Сергей Прокофьев и Сергей Вавилов.
Сергей Прокофьев, композитор, 22 года, Швейцария:
В семь часов утра я уже сидел в вагоне, а в восемь садился на пароход в Flüelen, пункте, противоположном Люцерну по своему положению на озере. Начавшая было проясняться погода разразилась вдруг ливнем, грозя испортить мне прогулку, но так же неожиданно сменила гнев на милость и, засияв ярким солнцем, осталась такою до вечера. Переезд был восхитителен. Интересное озеро, масса нарядной публики, весёлый день. Едва я издали, за несколько километров, увидал вагнеровский домик, как он вдруг заблистал ярким светом, точно ручка Нетунга в «Валькирии». Причины, вероятно, были те же, только Нетунг отражал камин, а окна домика отражали солнце. Пристав к шикарному Люцерну, пароход выпустил меня на набережную, на этот раз залитую не водой, а солнечными лучами и пестрящую нарядными туалетами. Я погулял, позавтракал в отеле на берегу озера; получил письмо от мамы и Карнеевых, недоумевавших моему молчанию, и пробыв в Люцерне три часа, сел в поезд для следования в Цюрих. Было жарко, душно и довольно скучно во время переезда до Рапперсвиля, города, раскинутого на южном берегу Цюрихского озера.
Собственно говоря, я не всё осмотрел на Фирвальдштетском озере, что мне приказывал Жоанн - я не был на горе Piri, откуда вид на все извилины этого озера. Эта экскурсия помечена у него как классическая и совершенно необходимая, но мне надоело в качестве Лепорелло следовать всюду, куда тащит Дон-Жуан (особенно заедали фуникулёры), и я, как Лепорелло, воскликнув «Сам хочу быть господином!», - проехал мимо этой горы.
Итак, я приехал в Рапперсвиль и сел на пароход, который через всё Цюрихское озеро повёз меня в Цюрих. Озеро явно проигрывает перед Фирвальдштетским. Нет высоких гор у берегов, нет хитроумных извилин, всё просто, хотя неплохо, а островок у Рапперсвиля прямо мил. Вечер тоже был чудесный. Через два часа мы стали приближаться к Цюриху, малоэффектному после шикарного Люцерна. Не доехав до города, я вышел в загородном саду, гулял, обедал, смотрел на потемневшее озеро и в девять пошёл искать отель у вокзала. Город оказался ярко освещённым, шумным и весёлым. Banchofstrasse совсем в парижском стиле. Получил на вокзале чемодан, в отеле комнату, в киоске русскую газету и, почитав её, заснул беспробудным сном туриста.
Сергей Вавилов, физик, 22 года, Италия:
Флоренция. Забираюсь в детали. Cenacolo di S[ant] Apollonia. Castagno для меня фигура совсем новая и понять его еще не могу / Ну нет, вот сейчас посмотрел на портреты флорентийцев в фресках Castagno и сразу понял его силу, определенность и законченность, у него есть что-то общее (не в манере и технике, а в «сути») с Мантеньей. Вот это поистине монументальная живопись - это как бронза. Прямо grossartig портреты Филиппа Испанского, Фаринаты, Убер- ти и Данте (надо купить фото). Ну а в «Сеnа» ни загадки, ни монумента, «так» - не нравится/ Как живые и как монументы сразу. Это величественнее всякой бронзы.
Щерковь] STan] Marco. Итальянские чтимые церкви (как и русские, впрочем) совсем не камни, а организмы-деревья, они растут. Вот стволы - византий[ская] мозаика S. (нрзб.) вот Джотто и ст[арые] фрески, вот могила Pico della Mirandola - вот барочная архитектура, а я и прочие - листья, XXй век.
Chiostro d[i] S.Marco [-] оказывается была и у флорент[ийцев] живописная школа, по манере похожая на Сьенскую (превосх. Nerro di Bicci)
Отсюда и Бот[т]ичелли etc. вышли. Только простоты тут меньше, даже сам Beato не так уж наивен. Фрески его мне пока не нравятся, мелкие иконы прелестны (I Re Magi), что-то невероятное по роскоши - просто «драгоценная вещь» (и какую дрянь рядом копиист мажет).
Монастырь превратили в музей, это религиозная трагедия и, конечно, оскорбление того же Беато. Не было бы монастыря, не было бы и Беато, это золото и краски - иррациональны; музеи создали только Guido, Caracci, да, пожалуй, Рафаэля.
Сеnа Ghirlandaio тоже не хороша, ах, как им всем далеко до Леонардо.
Чудно, через Puvis узнаешь Беато (фрески), а через Greco Тинторетто. Хороша своими нежными красками Maddalena е Christo. Есть во фресках Беато и отзвук на Джотто (полож[ение] во гроб).
Это ужас - пустые кельи. Да это уже настоящее кладбище, а не музей.
Далеко Беато до Джотто, много лишнего и многого нет.
Какой был милый, уютный монастырь. Теперь тут гиды, открытки, пожарные краны. Мое место спасения - Италия, кажется, отошла на второе место и я всерьез иногда думаю о монастыре. Ведь это тоже Элизиум и Нирвана (глухой монастырь). Книги, келья и лес - больше ничего не надо. На решетке окна кельи Савонаролы голова черта. И сам Савонарола помесь ангела с сатаною.
Академия
Посещение больших музеев вроде S. Магсо совершенно похоже на разборку большой библиотеки (операция мне знакомая), когда смотришь заглавия, переплеты или в лучш[ем] случае перелистываешь (в сем луч[шем] случ[ае] откладываю книгу до времени благоприятного).
Абсолютно тоже и с музеями.
Чудеса! мощь и силу М[икель] А[нджело] можно понять только из неоконченных вещей, где фигура еще из глыбы не вылезла, чем где она вышла (Давид), все кажется легким и простым, а тут похоже на великана, все мускулы свои напряжены. А Микель Анджело своей силой и тайной только и интересен. Каюсь, мне эта неокон[ченная] вещь нравится - но и Давид тоже. В нем между прочим многое от Аполлона - но есть то, чего у Аполлона нет - сила, у Аполлона только красота, божественность и власть. Мне кажется, что скульптура - самое трудное из искусств - творчество в трех измерениях. Правильно писал Леонардо, что это искусство пыли и пота. Но зато это уж не зеркало, а почти жизнь. Савонарола и Буонаротти - тоже Флоренция и это меня занимает, мне кажется, они бы были возможны только в эпоху Данте. А между тем/
Чем Беато меньше, тем лучше - правило. Почему он нравится, между прочим? красками, узором и наивностью. И опять занимает меня вопрос - чем он лучше Guido. И ничего не понимаю. Это меня даже тяготит (чем естественнее] что-нибудь у Беато, тем хуже). Декаденство это у меня или что?
Alessio Baldovinetti (1427-1499) лучше Беато. Крещение - прямо музыка / Ах, как хорошо бы было, если бы во всем музее был только десяток картин, пользы было [бы] в высшей степени.
Крышка Cassone nuziale только интересна, к[ое]-к[акие] интересны фрески в Скифаноя и Palazzo Comunale в Сьене. Это «грациозная» Флоренция quattrocento. Все движения здесь мягки и стройны, как лилии.
Смотрю на византийце[в] и одобряю православ[ные], наши новог[ородские] иконы и Беато, вот православие и католицизм.
Herr M[…] v[an] d[en] В [ruck] пишет, что Cimabue импрессионист, а Дж[орджоне] стилист. Heu mihi , но по картинам галереи можно сказать разве только обратное. Cimabue - стильнее, византийнее.
La Deposizione Beato свежо и ярко до неприличия (но прекрасно).
Fra Bartolommeo флорентийский Франчиа - Guido.
Роскошен, с тонами Джорд[ж]оне, некий Lorenzo Lippi Firenze (1600- 1662). Для меня совершенно нов, но, право же, Giacobbe al pozzo - картина первоклассная. Тут кроме Джорджоне - краски Vermeer’a (правда, есть un росо di Guido Reni).
А галерею я помню прекрасно, этого самого L. Lippi имя забыл - но тона помнил.
Scuola del Verrochio: I tre arcangeli e Tobbis прелестно, чудная перспектива пейзажа, грациозные фигуры и флорентийские фиолетово-голубые тона.
Ангел в Крещении Вер[р]оккьо отличен, но в раж не приводит - хотя это, пожалуй, действительно Леонардо.
В картине Signorelli (164) La vergine con figlio интересен архангел с (нрзб.) своею мощью и крепостью.
Пожалуй, правда «La Primavera» полно[е] олицетворение «грациозной, манящей Флоренции». Это то же настроение, что Флоренция при закате с S. Miniato. Здесь dolce far niente, элегия и безрезультатность. От этой картины надо бежать - она-то и есть тот эстетизм, который большой враг мой.
В картине надо [о]трезать всю правую часть, безобразную по сложности (кроме амура). Тогда настоящее «небытие».
Галерея прелестна тем, что в ней только Флоренция, и как хорошо, что Primavera - здесь /
Мне в голову пришло довольно странное решение идти после обеда в Uffizm. где теперь и нахожусь.
Прежде всего Венеция: как она пышна и солидна. Интерес[ен] портрет Moroni (ignoto) (629), какой-то пиит или ученый с выразительным презрительным лицом. Опять Тинт[оретто], которого не отличишь от Веронеза (Sacrifizio d’Abramo). Зато на противоположной стороне прямо первоклассный по краскам Веронезе (Martirio di S. Giustina). Ну а вот и Giorgione и прежде всего его не отличишь от рядом находящегося Беллини / В Giudizio много неявностей.
Но Giorgione не Беато, он чару[е]т совсем другим, своей красочной философией. У Giorgione лучшая в мире спокойная, баховская красочная гамма. Левая картинка, пожалуй, лучшее, что я знаю у Giorgione. Интересно, что в картине целого только настроение, краски и музыка движений. Смысл картины (подлинный) темен. Но эта прелесть силуэтно-черного, желтого и темно-зеленого - выше всего, что я знаю. Куда же Рафаэлю и пр[очим] до этого чуда (а время для посещения я выбрал отличное, почти никого нет) / Мальтийский рыцарь оставляет меня равнодушным / И паки повторя[ю] Giorgione - первый, лучше его я ничего не знаю.
Bellini (Sacra Conversazione) совсем Giorgione - разницы нет, кроме некоторого большего эффекта красок у G[iorgione] / Конечно, Giorgione выше, но, пожалуй, это средний Giorgione / Сюжет совсем загадочен (об этом у Муратова написано). Почему Mantegna рядом с венецианцами, не знаю, но М[öller] v[an] d[en] B[ruck] пишет верно, что плохих Mantegna нет - а этот превосходен. А все-таки все здесь в зале только картины, кроме Giorgioneck «Muse fanciullo». Это серьезно, как музыка Баха.
Прелестно-роскошны старые знакомые Тициан, Tiepolo, Guardi.
А паки говорю[:] Джорджоне - Пушкин.
Habe die Ehre sich zu gratulieren mein alter Freund L[e]onardo, dessen Abkliinge selbst in meinen Zimmer in Moskau sind.
Леонардо как живописец совсем не эффект[ен], он только вне всякого упрека. Но сколько мысли и напряжения в каждом движении. Его я люблю, и моим вечным идеалом он останется. Как интересно каждое лицо и как не живописно. Вот и еще флорентийский Леонардо, так мало с прочим совмещающийся. А картина эта (L’adorazione dei Magi) тем и хороша - что мало картина, рисунок и мысль (схема).
Вот на противоположной стороне Paolo Uc[c]ello - это уже настоящая живопись, одна из декоративнейших картин, которую я знал. Здесь и ужас и красота сразу.
M[ichel] A[ngelo] красив, великолепен и пуст. Венера Бот[т]ичелли непосред[ственное] продолжение Весны, то же настроение, та жа краска, та же «Firenza bella», деревья (нрзб.) даже естественный переход.
Слава Богу, я начинаю по временам чувствовать настоящее отвращение к искусству, т.е. не к нему, а к занятию им. Существуют на свете бочары, ювелиры и сапожники, отчего же не существовать и художникам. Это же ремесло. Особенно противно-то мне бывает, когда я читаю какого-нибудь Moeller van den Bruck с его немецким декадентским противным языком. Противно это мусолиние искусства, всякие «Trattati della pittura» . На свете великого очень мало, потому что слишком много великих. В Эрмитаже с его 1000 №№ 500№№ отличные, в Лувре еще больше, в Friedrich Museum все примечательно, в венском музее то же и так ohne Ende, «великие» произведения - это просто необходимый предмет роскоши et non plus ultra. Это факт. Вообще это вещь безнадежная, безрезультатная и мне ее нужно бросить.
Эта руготня искусства, после того как я видел сегодня «весь цвет» Флоренции, т.е. Джорджоне, Леонардо, Кастаньо, Уч[ч]елли, Бот[т]ичелли, Беато, Буонаротти, понятна, потому что всех их я видел в продолжение 4-х часов. Я сегодня совсем себя незачем переругал, а потому вечером far niente, т.е. занимаюсь делом. В Уффицы я зайду, конечно, еще и, думаю, не один раз, но хочу еще много вещей посмотреть.
Вечером сидел в кафе (alle Gu[i]bbe rosse), занятие это приятцое, когда один, особенно хорошо мечтается. Взял сегодня 2 журнала «The Mask» и «Je sais tout», и... уж такова судьба моя опять столкнула с распроклятыми
эстетами. «The Mask», сюсюкая на прекрасной шероховатой бумаге, толкует о русском балете, кубизме и Дюрере, Италии etc.: в «Je sais tout» бульварным тоном рассказывается о Пирпонте Моргане, о его коллекционерстве, библиофильстве etc... Ах этот Пирпонт! Он, прежде всего, дурак и несчастный. Сначала его задушили деньги, затем книги и картины, в таком невер[оятном] количестве, в котором он их и скупал, бывшими еще хуже денег. Между истинным отвратительным эстетом (нрзб.) и жалким Плюшкиным en grand весь эстетизм и вертится. Желание избегнуть жизни, приводящее к тунеядству и ужасу. Да, работать в лаборатории или торговать ситцем в миллион раз приятнее собирания картин (ведь ни (нрзб.), ни Морган их не изучают, они для других почему-то стараются). Эстетизм - это болезнь. Она, пожалуй, приятна и красива в своих высших формах (у англичан) - но у меня и прочих, куда все попадает из вторых рук - это уже отвратительно и вредно и бездельно. Мне надо по приезде в Москву сделать очень трудное - забыть или свести до минимума всякую поэзию и искусство, читать 1 газету, научные журналы и ... учиться. Концерты тоже к черту. Туда же и библиоманию. Стать самим собою и делать дело. Как это просто и как это трудно. Я себе даже не представляю, чтобы я не купил, если бы видел 1-е изд[ание] Фауста, или подобное. Мне не нужно, но я куплю. Я желал бы остаться без денег. Вот, право, лучшее средство и, с другой стороны, свободные деньги, та торная дорога, которая позволяет мне блуждать по дебрям эстетизма {Еще многое надо сказать, но после}.
Я пророк, начинаю увлекаться Piero della Francesco и совершенно притом естественно, и сам по себе без Moeller'а. Я увидел сначала Baldovinetti в Академии - он мне понравился. Увидел Пьеро в Уффициях, узнал следы Baldovinetti; итак, через Baldovinetti к Piero, как через Greco к Тинторетто. Собираюсь даже послезавтра ехать в Arezzo, этого самого Piero смотреть и понять. Да, идеи в воздухе летают и заражают без промаха. Итак, мы перед новой пассией.
Сергей Прокофьев, композитор, 22 года, Швейцария:
В семь часов утра я уже сидел в вагоне, а в восемь садился на пароход в Flüelen, пункте, противоположном Люцерну по своему положению на озере. Начавшая было проясняться погода разразилась вдруг ливнем, грозя испортить мне прогулку, но так же неожиданно сменила гнев на милость и, засияв ярким солнцем, осталась такою до вечера. Переезд был восхитителен. Интересное озеро, масса нарядной публики, весёлый день. Едва я издали, за несколько километров, увидал вагнеровский домик, как он вдруг заблистал ярким светом, точно ручка Нетунга в «Валькирии». Причины, вероятно, были те же, только Нетунг отражал камин, а окна домика отражали солнце. Пристав к шикарному Люцерну, пароход выпустил меня на набережную, на этот раз залитую не водой, а солнечными лучами и пестрящую нарядными туалетами. Я погулял, позавтракал в отеле на берегу озера; получил письмо от мамы и Карнеевых, недоумевавших моему молчанию, и пробыв в Люцерне три часа, сел в поезд для следования в Цюрих. Было жарко, душно и довольно скучно во время переезда до Рапперсвиля, города, раскинутого на южном берегу Цюрихского озера.
Собственно говоря, я не всё осмотрел на Фирвальдштетском озере, что мне приказывал Жоанн - я не был на горе Piri, откуда вид на все извилины этого озера. Эта экскурсия помечена у него как классическая и совершенно необходимая, но мне надоело в качестве Лепорелло следовать всюду, куда тащит Дон-Жуан (особенно заедали фуникулёры), и я, как Лепорелло, воскликнув «Сам хочу быть господином!», - проехал мимо этой горы.
Итак, я приехал в Рапперсвиль и сел на пароход, который через всё Цюрихское озеро повёз меня в Цюрих. Озеро явно проигрывает перед Фирвальдштетским. Нет высоких гор у берегов, нет хитроумных извилин, всё просто, хотя неплохо, а островок у Рапперсвиля прямо мил. Вечер тоже был чудесный. Через два часа мы стали приближаться к Цюриху, малоэффектному после шикарного Люцерна. Не доехав до города, я вышел в загородном саду, гулял, обедал, смотрел на потемневшее озеро и в девять пошёл искать отель у вокзала. Город оказался ярко освещённым, шумным и весёлым. Banchofstrasse совсем в парижском стиле. Получил на вокзале чемодан, в отеле комнату, в киоске русскую газету и, почитав её, заснул беспробудным сном туриста.
Сергей Вавилов, физик, 22 года, Италия:
Флоренция. Забираюсь в детали. Cenacolo di S[ant] Apollonia. Castagno для меня фигура совсем новая и понять его еще не могу / Ну нет, вот сейчас посмотрел на портреты флорентийцев в фресках Castagno и сразу понял его силу, определенность и законченность, у него есть что-то общее (не в манере и технике, а в «сути») с Мантеньей. Вот это поистине монументальная живопись - это как бронза. Прямо grossartig портреты Филиппа Испанского, Фаринаты, Убер- ти и Данте (надо купить фото). Ну а в «Сеnа» ни загадки, ни монумента, «так» - не нравится/ Как живые и как монументы сразу. Это величественнее всякой бронзы.
Щерковь] STan] Marco. Итальянские чтимые церкви (как и русские, впрочем) совсем не камни, а организмы-деревья, они растут. Вот стволы - византий[ская] мозаика S. (нрзб.) вот Джотто и ст[арые] фрески, вот могила Pico della Mirandola - вот барочная архитектура, а я и прочие - листья, XXй век.
Chiostro d[i] S.Marco [-] оказывается была и у флорент[ийцев] живописная школа, по манере похожая на Сьенскую (превосх. Nerro di Bicci)
Отсюда и Бот[т]ичелли etc. вышли. Только простоты тут меньше, даже сам Beato не так уж наивен. Фрески его мне пока не нравятся, мелкие иконы прелестны (I Re Magi), что-то невероятное по роскоши - просто «драгоценная вещь» (и какую дрянь рядом копиист мажет).
Монастырь превратили в музей, это религиозная трагедия и, конечно, оскорбление того же Беато. Не было бы монастыря, не было бы и Беато, это золото и краски - иррациональны; музеи создали только Guido, Caracci, да, пожалуй, Рафаэля.
Сеnа Ghirlandaio тоже не хороша, ах, как им всем далеко до Леонардо.
Чудно, через Puvis узнаешь Беато (фрески), а через Greco Тинторетто. Хороша своими нежными красками Maddalena е Christo. Есть во фресках Беато и отзвук на Джотто (полож[ение] во гроб).
Это ужас - пустые кельи. Да это уже настоящее кладбище, а не музей.
Далеко Беато до Джотто, много лишнего и многого нет.
Какой был милый, уютный монастырь. Теперь тут гиды, открытки, пожарные краны. Мое место спасения - Италия, кажется, отошла на второе место и я всерьез иногда думаю о монастыре. Ведь это тоже Элизиум и Нирвана (глухой монастырь). Книги, келья и лес - больше ничего не надо. На решетке окна кельи Савонаролы голова черта. И сам Савонарола помесь ангела с сатаною.
Академия
Посещение больших музеев вроде S. Магсо совершенно похоже на разборку большой библиотеки (операция мне знакомая), когда смотришь заглавия, переплеты или в лучш[ем] случае перелистываешь (в сем луч[шем] случ[ае] откладываю книгу до времени благоприятного).
Абсолютно тоже и с музеями.
Чудеса! мощь и силу М[икель] А[нджело] можно понять только из неоконченных вещей, где фигура еще из глыбы не вылезла, чем где она вышла (Давид), все кажется легким и простым, а тут похоже на великана, все мускулы свои напряжены. А Микель Анджело своей силой и тайной только и интересен. Каюсь, мне эта неокон[ченная] вещь нравится - но и Давид тоже. В нем между прочим многое от Аполлона - но есть то, чего у Аполлона нет - сила, у Аполлона только красота, божественность и власть. Мне кажется, что скульптура - самое трудное из искусств - творчество в трех измерениях. Правильно писал Леонардо, что это искусство пыли и пота. Но зато это уж не зеркало, а почти жизнь. Савонарола и Буонаротти - тоже Флоренция и это меня занимает, мне кажется, они бы были возможны только в эпоху Данте. А между тем/
Чем Беато меньше, тем лучше - правило. Почему он нравится, между прочим? красками, узором и наивностью. И опять занимает меня вопрос - чем он лучше Guido. И ничего не понимаю. Это меня даже тяготит (чем естественнее] что-нибудь у Беато, тем хуже). Декаденство это у меня или что?
Alessio Baldovinetti (1427-1499) лучше Беато. Крещение - прямо музыка / Ах, как хорошо бы было, если бы во всем музее был только десяток картин, пользы было [бы] в высшей степени.
Крышка Cassone nuziale только интересна, к[ое]-к[акие] интересны фрески в Скифаноя и Palazzo Comunale в Сьене. Это «грациозная» Флоренция quattrocento. Все движения здесь мягки и стройны, как лилии.
Смотрю на византийце[в] и одобряю православ[ные], наши новог[ородские] иконы и Беато, вот православие и католицизм.
Herr M[…] v[an] d[en] В [ruck] пишет, что Cimabue импрессионист, а Дж[орджоне] стилист. Heu mihi , но по картинам галереи можно сказать разве только обратное. Cimabue - стильнее, византийнее.
La Deposizione Beato свежо и ярко до неприличия (но прекрасно).
Fra Bartolommeo флорентийский Франчиа - Guido.
Роскошен, с тонами Джорд[ж]оне, некий Lorenzo Lippi Firenze (1600- 1662). Для меня совершенно нов, но, право же, Giacobbe al pozzo - картина первоклассная. Тут кроме Джорджоне - краски Vermeer’a (правда, есть un росо di Guido Reni).
А галерею я помню прекрасно, этого самого L. Lippi имя забыл - но тона помнил.
Scuola del Verrochio: I tre arcangeli e Tobbis прелестно, чудная перспектива пейзажа, грациозные фигуры и флорентийские фиолетово-голубые тона.
Ангел в Крещении Вер[р]оккьо отличен, но в раж не приводит - хотя это, пожалуй, действительно Леонардо.
В картине Signorelli (164) La vergine con figlio интересен архангел с (нрзб.) своею мощью и крепостью.
Пожалуй, правда «La Primavera» полно[е] олицетворение «грациозной, манящей Флоренции». Это то же настроение, что Флоренция при закате с S. Miniato. Здесь dolce far niente, элегия и безрезультатность. От этой картины надо бежать - она-то и есть тот эстетизм, который большой враг мой.
В картине надо [о]трезать всю правую часть, безобразную по сложности (кроме амура). Тогда настоящее «небытие».
Галерея прелестна тем, что в ней только Флоренция, и как хорошо, что Primavera - здесь /
Мне в голову пришло довольно странное решение идти после обеда в Uffizm. где теперь и нахожусь.
Прежде всего Венеция: как она пышна и солидна. Интерес[ен] портрет Moroni (ignoto) (629), какой-то пиит или ученый с выразительным презрительным лицом. Опять Тинт[оретто], которого не отличишь от Веронеза (Sacrifizio d’Abramo). Зато на противоположной стороне прямо первоклассный по краскам Веронезе (Martirio di S. Giustina). Ну а вот и Giorgione и прежде всего его не отличишь от рядом находящегося Беллини / В Giudizio много неявностей.
Но Giorgione не Беато, он чару[е]т совсем другим, своей красочной философией. У Giorgione лучшая в мире спокойная, баховская красочная гамма. Левая картинка, пожалуй, лучшее, что я знаю у Giorgione. Интересно, что в картине целого только настроение, краски и музыка движений. Смысл картины (подлинный) темен. Но эта прелесть силуэтно-черного, желтого и темно-зеленого - выше всего, что я знаю. Куда же Рафаэлю и пр[очим] до этого чуда (а время для посещения я выбрал отличное, почти никого нет) / Мальтийский рыцарь оставляет меня равнодушным / И паки повторя[ю] Giorgione - первый, лучше его я ничего не знаю.
Bellini (Sacra Conversazione) совсем Giorgione - разницы нет, кроме некоторого большего эффекта красок у G[iorgione] / Конечно, Giorgione выше, но, пожалуй, это средний Giorgione / Сюжет совсем загадочен (об этом у Муратова написано). Почему Mantegna рядом с венецианцами, не знаю, но М[öller] v[an] d[en] B[ruck] пишет верно, что плохих Mantegna нет - а этот превосходен. А все-таки все здесь в зале только картины, кроме Giorgioneck «Muse fanciullo». Это серьезно, как музыка Баха.
Прелестно-роскошны старые знакомые Тициан, Tiepolo, Guardi.
А паки говорю[:] Джорджоне - Пушкин.
Habe die Ehre sich zu gratulieren mein alter Freund L[e]onardo, dessen Abkliinge selbst in meinen Zimmer in Moskau sind.
Леонардо как живописец совсем не эффект[ен], он только вне всякого упрека. Но сколько мысли и напряжения в каждом движении. Его я люблю, и моим вечным идеалом он останется. Как интересно каждое лицо и как не живописно. Вот и еще флорентийский Леонардо, так мало с прочим совмещающийся. А картина эта (L’adorazione dei Magi) тем и хороша - что мало картина, рисунок и мысль (схема).
Вот на противоположной стороне Paolo Uc[c]ello - это уже настоящая живопись, одна из декоративнейших картин, которую я знал. Здесь и ужас и красота сразу.
M[ichel] A[ngelo] красив, великолепен и пуст. Венера Бот[т]ичелли непосред[ственное] продолжение Весны, то же настроение, та жа краска, та же «Firenza bella», деревья (нрзб.) даже естественный переход.
Слава Богу, я начинаю по временам чувствовать настоящее отвращение к искусству, т.е. не к нему, а к занятию им. Существуют на свете бочары, ювелиры и сапожники, отчего же не существовать и художникам. Это же ремесло. Особенно противно-то мне бывает, когда я читаю какого-нибудь Moeller van den Bruck с его немецким декадентским противным языком. Противно это мусолиние искусства, всякие «Trattati della pittura» . На свете великого очень мало, потому что слишком много великих. В Эрмитаже с его 1000 №№ 500№№ отличные, в Лувре еще больше, в Friedrich Museum все примечательно, в венском музее то же и так ohne Ende, «великие» произведения - это просто необходимый предмет роскоши et non plus ultra. Это факт. Вообще это вещь безнадежная, безрезультатная и мне ее нужно бросить.
Эта руготня искусства, после того как я видел сегодня «весь цвет» Флоренции, т.е. Джорджоне, Леонардо, Кастаньо, Уч[ч]елли, Бот[т]ичелли, Беато, Буонаротти, понятна, потому что всех их я видел в продолжение 4-х часов. Я сегодня совсем себя незачем переругал, а потому вечером far niente, т.е. занимаюсь делом. В Уффицы я зайду, конечно, еще и, думаю, не один раз, но хочу еще много вещей посмотреть.
Вечером сидел в кафе (alle Gu[i]bbe rosse), занятие это приятцое, когда один, особенно хорошо мечтается. Взял сегодня 2 журнала «The Mask» и «Je sais tout», и... уж такова судьба моя опять столкнула с распроклятыми
эстетами. «The Mask», сюсюкая на прекрасной шероховатой бумаге, толкует о русском балете, кубизме и Дюрере, Италии etc.: в «Je sais tout» бульварным тоном рассказывается о Пирпонте Моргане, о его коллекционерстве, библиофильстве etc... Ах этот Пирпонт! Он, прежде всего, дурак и несчастный. Сначала его задушили деньги, затем книги и картины, в таком невер[оятном] количестве, в котором он их и скупал, бывшими еще хуже денег. Между истинным отвратительным эстетом (нрзб.) и жалким Плюшкиным en grand весь эстетизм и вертится. Желание избегнуть жизни, приводящее к тунеядству и ужасу. Да, работать в лаборатории или торговать ситцем в миллион раз приятнее собирания картин (ведь ни (нрзб.), ни Морган их не изучают, они для других почему-то стараются). Эстетизм - это болезнь. Она, пожалуй, приятна и красива в своих высших формах (у англичан) - но у меня и прочих, куда все попадает из вторых рук - это уже отвратительно и вредно и бездельно. Мне надо по приезде в Москву сделать очень трудное - забыть или свести до минимума всякую поэзию и искусство, читать 1 газету, научные журналы и ... учиться. Концерты тоже к черту. Туда же и библиоманию. Стать самим собою и делать дело. Как это просто и как это трудно. Я себе даже не представляю, чтобы я не купил, если бы видел 1-е изд[ание] Фауста, или подобное. Мне не нужно, но я куплю. Я желал бы остаться без денег. Вот, право, лучшее средство и, с другой стороны, свободные деньги, та торная дорога, которая позволяет мне блуждать по дебрям эстетизма {Еще многое надо сказать, но после}.
Я пророк, начинаю увлекаться Piero della Francesco и совершенно притом естественно, и сам по себе без Moeller'а. Я увидел сначала Baldovinetti в Академии - он мне понравился. Увидел Пьеро в Уффициях, узнал следы Baldovinetti; итак, через Baldovinetti к Piero, как через Greco к Тинторетто. Собираюсь даже послезавтра ехать в Arezzo, этого самого Piero смотреть и понять. Да, идеи в воздухе летают и заражают без промаха. Итак, мы перед новой пассией.