11 июля 1943-го года
из дневников
Всеволод Вишневский, писатель, 42 года, политработник, Ленинград:
11 июля.
В 6 утра, по радио. Бои на курско-орловском и белгородском направлениях. Противник ведет «бесплодные атаки». На белгородском направлении наши контратаки. Потери противника растут (с 5 по 10 июля: 2338 танков и 1027 самолетов). Цифры, видимо, превышены...
«Правда» пишет, что эта битва будет вспоминаться народом наравне с боями за Ленинград, Москву и Сталинград.
В «Красной звезде»: драться за каждый метр земли!
На отдельных участках в воздухе - до пятисот немецких и советских самолетов. Тактика противника: всю мощь авиации на передний край, в помощь танкам.
В Москве - антифашистский митинг ученых.
Наши тылы все усиливают оборонную промышленность.
В 3 часа пошли с С.К. и замполитом на шестерке в Дубки. Надо сделать доклад корректировочным постам. Финны по нас не стреляли, так как боятся форта. Кроме того, попасть в идущую шлюпку с трех-четырехкилометровой дистанции трудно...
Морской простор! На веслах - шестеро гребцов, потных, здоровых...
...Вокзал станции Курортная разбит... Идем к границе. Мы в восьмистах метрах от переднего края, временами слышна перестрелка.
Подымаемся на водонапорную башню курорта, - теперь это корректировочный пост форта и Н-ского стрелкового полка. Верх башни снесен снарядами. Все стены здания - в шрамах. На белом фасаде - из-под обвалившейся штукатурки - красные, как кровь, пятна кирпичей, вокруг - черные пороховые брызги. Остро и динамично. С.К., конечно, рисует... С пятидесятиметровой вышки виден финский передний край, проволочные заграждения, покалеченный лес, шоссе, несколько автомашин... Финнов не видно - они зарылись в землю.
Тишина... Парят стрижи, и на десятки километров - вершины сосен...
Смотрю по карте расположение финских батарей. На вышке - дежурный лейтенант и шесть краснофлотцев. Спустились с ними под укрытие, собрали остальных. Беседа длилась часа два, - слушали жадно, много вопросов. Корректировочные посты - важнейшее звено в организме форта.
После доклада решили использовать возможность побродить по сосновому лесу - это ведь такая редкость! Посидели на свежей траве... Кругом заросли черники... Не вставая, пригоршнями рвали ее и наслаждались вкусом свежих ягод.
На душе от прикосновения к природе - удивительный покой! К разрушениям и опасностям, видимо, выработался иммунитет...
...Вечером дал замполиту консультацию на тему «Балтийский флот в Отечественной войне».
Ночью сильный огонь фортов по финскому берегу.
Сергей Вавилов, физик, академик, 52 года:
11 июля.
Москва. Воскресенье. На фоне подавленности, горя и усталости вчерашнее воздушное путешествие из тихого, зеленого, провинциального Царевококшайска в Москву. Стараюсь писать, а в душе тупое отчаяние и слезы к горлу подступают.
Накануне, 9-го узнал от обкомовца Маракулина, что из Москвы «нажимают» и что я должен быть в Москве на антифашистском митинге. Целый день несчастный Маракулин метался в поисках средств сообщения: поезда нет, бензина нет, да на машине вообще в Казань не проедешь. К вечеру сказал, что я могу лететь в 5 ч. с Павловского военного аэродрома на П2, пикир[ующем] бомбардировщике. По отвратительной деревянной дороге добрались до аэродрома. Олюшка провожала. Опоздали, а потом майор и полковник отказались вести, опасаясь за «драгоценную жизнь академиков». По телефону сговорились с гражданским аэродромом, наблюдающим за лесными пожарами. Съездили туда и договорились лететь рано утром в субботу.
Вот так и летели с Гершуном на двух У2 с местными царевококшайскими летчиками, которые как будто бы и в Казани-то никогда не бывали. Новые люди, сильные, без всякой рефлексии, простые, по-видимому, смелые. Прохладное утро с туманом, роса, зелень. Жеребец нежится с кобылой.
Полетели над дикими черемисскими лесами, над гнилыми реками и бездорожьем.
В Казани чудом через полчаса пересели в огромный Дуглас в жаркую кабину, вроде автобуса, где воняло резиной и ехали генеральские жены и дети. До Москвы начало закачивать. Через окно пейзажи сверху, как у Пьеро делла Франческа. Вот совсем новая Москва с громадами каменных ящиков, поставленных, как игрушечная Троица. Сверху эта Москва чистая и аккуратная. На аэродроме какая-то милосердная генеральская жена перекисиводородного цвета довезла до дома на машине.
Ну а потом дрязги, «дела», сплетни, фальш[ь] и подлинный ужас. Митинговая речь, из которой выскоблили все, что в ней своего было.
Николай - пытаюсь говорить, что не верю, а между тем это почти несомненно. Наглое выступление Капицы. Как бы хорошо разбиться на самолете. Так тяжело. Никакого творчества, ничего не хочется видет[ь], повода к жизни нет.
Трагедия Николая забыться не может. Это страшнее и несправедливее Галилея и Лавуазье. Был Олег, ему сказали, что Николай будто бы умер 11-го июня, месяц назад.
А я в положении ridi pagliccio. Митинг на фоне сицилийской фигуры умолчания, без подъема. Даже по радио не передавали.
Опять ridi pagliaccio. Получение диплома. Я должен был говорить первым.
Из человека можно сделать манекен.
Всеволод Вишневский, писатель, 42 года, политработник, Ленинград:
11 июля.
В 6 утра, по радио. Бои на курско-орловском и белгородском направлениях. Противник ведет «бесплодные атаки». На белгородском направлении наши контратаки. Потери противника растут (с 5 по 10 июля: 2338 танков и 1027 самолетов). Цифры, видимо, превышены...
«Правда» пишет, что эта битва будет вспоминаться народом наравне с боями за Ленинград, Москву и Сталинград.
В «Красной звезде»: драться за каждый метр земли!
На отдельных участках в воздухе - до пятисот немецких и советских самолетов. Тактика противника: всю мощь авиации на передний край, в помощь танкам.
В Москве - антифашистский митинг ученых.
Наши тылы все усиливают оборонную промышленность.
В 3 часа пошли с С.К. и замполитом на шестерке в Дубки. Надо сделать доклад корректировочным постам. Финны по нас не стреляли, так как боятся форта. Кроме того, попасть в идущую шлюпку с трех-четырехкилометровой дистанции трудно...
Морской простор! На веслах - шестеро гребцов, потных, здоровых...
...Вокзал станции Курортная разбит... Идем к границе. Мы в восьмистах метрах от переднего края, временами слышна перестрелка.
Подымаемся на водонапорную башню курорта, - теперь это корректировочный пост форта и Н-ского стрелкового полка. Верх башни снесен снарядами. Все стены здания - в шрамах. На белом фасаде - из-под обвалившейся штукатурки - красные, как кровь, пятна кирпичей, вокруг - черные пороховые брызги. Остро и динамично. С.К., конечно, рисует... С пятидесятиметровой вышки виден финский передний край, проволочные заграждения, покалеченный лес, шоссе, несколько автомашин... Финнов не видно - они зарылись в землю.
Тишина... Парят стрижи, и на десятки километров - вершины сосен...
Смотрю по карте расположение финских батарей. На вышке - дежурный лейтенант и шесть краснофлотцев. Спустились с ними под укрытие, собрали остальных. Беседа длилась часа два, - слушали жадно, много вопросов. Корректировочные посты - важнейшее звено в организме форта.
После доклада решили использовать возможность побродить по сосновому лесу - это ведь такая редкость! Посидели на свежей траве... Кругом заросли черники... Не вставая, пригоршнями рвали ее и наслаждались вкусом свежих ягод.
На душе от прикосновения к природе - удивительный покой! К разрушениям и опасностям, видимо, выработался иммунитет...
...Вечером дал замполиту консультацию на тему «Балтийский флот в Отечественной войне».
Ночью сильный огонь фортов по финскому берегу.
Сергей Вавилов, физик, академик, 52 года:
11 июля.
Москва. Воскресенье. На фоне подавленности, горя и усталости вчерашнее воздушное путешествие из тихого, зеленого, провинциального Царевококшайска в Москву. Стараюсь писать, а в душе тупое отчаяние и слезы к горлу подступают.
Накануне, 9-го узнал от обкомовца Маракулина, что из Москвы «нажимают» и что я должен быть в Москве на антифашистском митинге. Целый день несчастный Маракулин метался в поисках средств сообщения: поезда нет, бензина нет, да на машине вообще в Казань не проедешь. К вечеру сказал, что я могу лететь в 5 ч. с Павловского военного аэродрома на П2, пикир[ующем] бомбардировщике. По отвратительной деревянной дороге добрались до аэродрома. Олюшка провожала. Опоздали, а потом майор и полковник отказались вести, опасаясь за «драгоценную жизнь академиков». По телефону сговорились с гражданским аэродромом, наблюдающим за лесными пожарами. Съездили туда и договорились лететь рано утром в субботу.
Вот так и летели с Гершуном на двух У2 с местными царевококшайскими летчиками, которые как будто бы и в Казани-то никогда не бывали. Новые люди, сильные, без всякой рефлексии, простые, по-видимому, смелые. Прохладное утро с туманом, роса, зелень. Жеребец нежится с кобылой.
Полетели над дикими черемисскими лесами, над гнилыми реками и бездорожьем.
В Казани чудом через полчаса пересели в огромный Дуглас в жаркую кабину, вроде автобуса, где воняло резиной и ехали генеральские жены и дети. До Москвы начало закачивать. Через окно пейзажи сверху, как у Пьеро делла Франческа. Вот совсем новая Москва с громадами каменных ящиков, поставленных, как игрушечная Троица. Сверху эта Москва чистая и аккуратная. На аэродроме какая-то милосердная генеральская жена перекисиводородного цвета довезла до дома на машине.
Ну а потом дрязги, «дела», сплетни, фальш[ь] и подлинный ужас. Митинговая речь, из которой выскоблили все, что в ней своего было.
Николай - пытаюсь говорить, что не верю, а между тем это почти несомненно. Наглое выступление Капицы. Как бы хорошо разбиться на самолете. Так тяжело. Никакого творчества, ничего не хочется видет[ь], повода к жизни нет.
Трагедия Николая забыться не может. Это страшнее и несправедливее Галилея и Лавуазье. Был Олег, ему сказали, что Николай будто бы умер 11-го июня, месяц назад.
А я в положении ridi pagliccio. Митинг на фоне сицилийской фигуры умолчания, без подъема. Даже по радио не передавали.
Опять ridi pagliaccio. Получение диплома. Я должен был говорить первым.
Из человека можно сделать манекен.